Никто не считал, что она впервые продала свою честь за бриллиантовое ожерелье стоимостью двадцать тысяч фунтов, потому что ни у кого в Ист-Ройстеде не было бриллиантового ожерелья стоимостью двадцать тысяч фунтов. Никто не утверждал, что она отдыхала на Средиземном море с итальянским графом, потому что всем было прекрасно известно: Стэнтоны всегда проводят отпуск в Борнмуте.
Жители Ист-Ройстеда чувствовали, что должны быть справедливыми.
Но на том справедливость и заканчивалась. Даже самые снисходительные критики, считавшие, что роман – в основном вымышленное произведение, говорили, демонстрируя трогательную веру в искренность автора, что невозможно написать книгу на определенную тему, не имея о теме хотя бы некоторого представления.
Более того, Моника всегда слыла тихоней, и потому ситуация выглядела еще хуже.
Первые несколько недель в доме викария царили сумбур и сумятица. Страдальческие стенания мисс Стэнтон можно было обозначить с помощью трех пунктов: а) как им пережить позор; б) как ее племянница посмела создать такое безобразие; в) откуда ее племяннице стало известно о некоторых вещах столько, что она сумела о них написать?
Оказалось, что последний пункт – самый важный. Мисс Флосси Стэнтон останавливалась на нем с ужасающей последовательностью.
Она ни разу не довела разговора с Моникой до конца. Вначале она требовала подробностей; когда же племянница пыталась объясниться, тетка, вспыхнув, поднимала руки и отказывалась что-либо слушать. Когда доведенная до отчаяния Моника спрашивала, на что, собственно, намекает тетка, мисс Стэнтон многозначительно и зловеще отвечала:
– Уж ты-то знаешь!
После такого заявления она, оставив Монику, бежала выяснять отношения с самим каноником.
Мисс Стэнтон желала знать, кто «этот мужчина». Она перебирала всех молодых людей, живших по соседству. В конце концов она едва не свела каноника с ума. Однако Моника в отце обрела неожиданного союзника.
Мисс Стэнтон пришла в ужас.
– Джеймс, я тебя не понимаю! Неужели ты не видишь, что практически попустительствуешь безобразиям?
– Каким безобразиям? – спросил каноник.
– Книге, разумеется!
– Книгу, дорогая моя, нельзя назвать в полном смысле слова «безобразием».
– Джеймс, ты способен вывести из себя кого угодно! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Книга – просто ужас…
– Согласен с тобой: она немного незрелая. И возможно, немного неблагоразумная. В то же время должен признать: я нашел книгу весьма занимательной.
– Джеймс, ты невыносим!
– Милая Флосси, – каноник чуточку повысил голос, – поддамся искушению быть вульгарным и отвечу так: хватит трепаться! Ты, кажется, путаешь факты с вымыслом. Мы с тобой оба недавно познакомились с мистером Уильямом Картрайтом, который пишет детективы. Если я правильно помню, он произвел на тебя вполне благоприятное впечатление. Ведь не думаешь же ты, что мистер Картрайт в свободное время режет людям глотки?
Мисс Стэнтон ухватилась за соломинку, которая одновременно стала последней каплей.
– Ах! – вскричала она. – Как жаль, что Моника не написала миленький детективный романчик!
Данное историческое замечание заслуживает включения в список фраз, которыми начинаются семейные скандалы.
Все, у кого есть хотя бы некоторый опыт семейной жизни, знают: если женщина – глава семьи – случайно произносит фразу, которая кажется ей остроумной, она повторяет ее снова и снова. Члены семьи вынуждены слушать одно и то же, в тех же самых выражениях, по многу раз на дню. Постепенно злополучная фраза подтачивает их жизненные силы. Они болезненно воспринимают историческое замечание. Они с ужасом ждут его всякий раз, как хозяйка дома открывает рот.
Следует пояснить: до того, как все началось, Моника Стэнтон относилась к детективным романам довольно равнодушно – то есть без особой любви, но вместе с тем и без отвращения. Она прочла несколько детективов, которые показались ей немного натянутыми и глуповатыми, хотя, несомненно, вполне терпимыми – если вам нравится скрашивать досуг подобным образом.
Но по прошествии некоторого времени, устав слушать тетку, Моника готова была проклинать тот день, когда родился сэр Артур Конан Дойл. Она прониклась непередаваемой и бессмысленной ненавистью ко всем писателям-детективщикам. Уильяма же Картрайта, которого мисс Флосси ухитрялась вставлять в разговор на любую тему, от пудинга из тапиоки до Адольфа Гитлера, Моника охотно отравила бы ядом кураре, а после сплясала бы на его могиле. Как всегда бывает, дело довершил пустяк. В ходе всего переполоха вокруг «Желания» Моника держалась внешне твердо, хотя внутри у нее все дрожало. Сомнения овладели ею задолго до того, как грянула буря. Ей стало нехорошо после того, как прошел первый страстный порыв вдохновения, и она поняла, что именно она написала. Второй приступ дурноты случился, когда она, мучаясь, читала корректуру. Потом осталось только беспокойство.
Ее одолевали не столько дурные предчувствия, сколько изумление и ярость. «Так несправедливо! – кричала она своему отражению в зеркале. – Так нечестно! Так неразумно!»
Она всегда хотела стать писательницей, и ей удалось доказать, что она владеет слогом. И что же? Что? Она создала превосходную вещь, за которую могла бы ожидать похвалы, а вместо того с ней обращаются как с преступницей! Так бывает в детстве: ты совершаешь что-то из самых лучших побуждений, но все взрослые немедленно обрушиваются на тебя.
– И я сказала ее отцу, – повторяла убитая горем мисс Стэнтон, – как жаль, что Моника не написала миленький детективный романчик!
В конце концов, из-за чего поднялся такой шум? Моника искренне недоумевала. Холодея, она снова и снова перечитывала напечатанный роман. Да, некоторые места можно назвать чересчур откровенными. Ну и что? Чему так удивляться? Все совершенно нормально, естественно, по-человечески… Разве нет?
– И я сказала ее отцу, – сообщала мисс Стэнтон, доверительно склоняясь к очередной собеседнице, – как жаль, что Моника не написала миленький детективный романчик!
О господи!
К сожалению, книга имела небывалый успех. Привлеченный сплетнями и намеками соседей, к Монике заявился репортер. Ее сфотографировали в саду, возле дома; в прессу просочилось ее настоящее имя. Репортер задал ей, в числе прочих, вопрос о праве женщин на свободную любовь. Сбивчивый ответ Моники в газете выглядел довольно двусмысленно. Канонику Стэнтону пришлось объясняться с епископом; мисс Стэнтон получила мощное духовное подкрепление на следующие три недели; к дому викария, как мухи на мед, слетались другие репортеры, спеша снять дань с лакомого кусочка.
«Невозможно поверить! – надрывалась «Планета», сама славящаяся некоторым легкомыслием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Жители Ист-Ройстеда чувствовали, что должны быть справедливыми.
Но на том справедливость и заканчивалась. Даже самые снисходительные критики, считавшие, что роман – в основном вымышленное произведение, говорили, демонстрируя трогательную веру в искренность автора, что невозможно написать книгу на определенную тему, не имея о теме хотя бы некоторого представления.
Более того, Моника всегда слыла тихоней, и потому ситуация выглядела еще хуже.
Первые несколько недель в доме викария царили сумбур и сумятица. Страдальческие стенания мисс Стэнтон можно было обозначить с помощью трех пунктов: а) как им пережить позор; б) как ее племянница посмела создать такое безобразие; в) откуда ее племяннице стало известно о некоторых вещах столько, что она сумела о них написать?
Оказалось, что последний пункт – самый важный. Мисс Флосси Стэнтон останавливалась на нем с ужасающей последовательностью.
Она ни разу не довела разговора с Моникой до конца. Вначале она требовала подробностей; когда же племянница пыталась объясниться, тетка, вспыхнув, поднимала руки и отказывалась что-либо слушать. Когда доведенная до отчаяния Моника спрашивала, на что, собственно, намекает тетка, мисс Стэнтон многозначительно и зловеще отвечала:
– Уж ты-то знаешь!
После такого заявления она, оставив Монику, бежала выяснять отношения с самим каноником.
Мисс Стэнтон желала знать, кто «этот мужчина». Она перебирала всех молодых людей, живших по соседству. В конце концов она едва не свела каноника с ума. Однако Моника в отце обрела неожиданного союзника.
Мисс Стэнтон пришла в ужас.
– Джеймс, я тебя не понимаю! Неужели ты не видишь, что практически попустительствуешь безобразиям?
– Каким безобразиям? – спросил каноник.
– Книге, разумеется!
– Книгу, дорогая моя, нельзя назвать в полном смысле слова «безобразием».
– Джеймс, ты способен вывести из себя кого угодно! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Книга – просто ужас…
– Согласен с тобой: она немного незрелая. И возможно, немного неблагоразумная. В то же время должен признать: я нашел книгу весьма занимательной.
– Джеймс, ты невыносим!
– Милая Флосси, – каноник чуточку повысил голос, – поддамся искушению быть вульгарным и отвечу так: хватит трепаться! Ты, кажется, путаешь факты с вымыслом. Мы с тобой оба недавно познакомились с мистером Уильямом Картрайтом, который пишет детективы. Если я правильно помню, он произвел на тебя вполне благоприятное впечатление. Ведь не думаешь же ты, что мистер Картрайт в свободное время режет людям глотки?
Мисс Стэнтон ухватилась за соломинку, которая одновременно стала последней каплей.
– Ах! – вскричала она. – Как жаль, что Моника не написала миленький детективный романчик!
Данное историческое замечание заслуживает включения в список фраз, которыми начинаются семейные скандалы.
Все, у кого есть хотя бы некоторый опыт семейной жизни, знают: если женщина – глава семьи – случайно произносит фразу, которая кажется ей остроумной, она повторяет ее снова и снова. Члены семьи вынуждены слушать одно и то же, в тех же самых выражениях, по многу раз на дню. Постепенно злополучная фраза подтачивает их жизненные силы. Они болезненно воспринимают историческое замечание. Они с ужасом ждут его всякий раз, как хозяйка дома открывает рот.
Следует пояснить: до того, как все началось, Моника Стэнтон относилась к детективным романам довольно равнодушно – то есть без особой любви, но вместе с тем и без отвращения. Она прочла несколько детективов, которые показались ей немного натянутыми и глуповатыми, хотя, несомненно, вполне терпимыми – если вам нравится скрашивать досуг подобным образом.
Но по прошествии некоторого времени, устав слушать тетку, Моника готова была проклинать тот день, когда родился сэр Артур Конан Дойл. Она прониклась непередаваемой и бессмысленной ненавистью ко всем писателям-детективщикам. Уильяма же Картрайта, которого мисс Флосси ухитрялась вставлять в разговор на любую тему, от пудинга из тапиоки до Адольфа Гитлера, Моника охотно отравила бы ядом кураре, а после сплясала бы на его могиле. Как всегда бывает, дело довершил пустяк. В ходе всего переполоха вокруг «Желания» Моника держалась внешне твердо, хотя внутри у нее все дрожало. Сомнения овладели ею задолго до того, как грянула буря. Ей стало нехорошо после того, как прошел первый страстный порыв вдохновения, и она поняла, что именно она написала. Второй приступ дурноты случился, когда она, мучаясь, читала корректуру. Потом осталось только беспокойство.
Ее одолевали не столько дурные предчувствия, сколько изумление и ярость. «Так несправедливо! – кричала она своему отражению в зеркале. – Так нечестно! Так неразумно!»
Она всегда хотела стать писательницей, и ей удалось доказать, что она владеет слогом. И что же? Что? Она создала превосходную вещь, за которую могла бы ожидать похвалы, а вместо того с ней обращаются как с преступницей! Так бывает в детстве: ты совершаешь что-то из самых лучших побуждений, но все взрослые немедленно обрушиваются на тебя.
– И я сказала ее отцу, – повторяла убитая горем мисс Стэнтон, – как жаль, что Моника не написала миленький детективный романчик!
В конце концов, из-за чего поднялся такой шум? Моника искренне недоумевала. Холодея, она снова и снова перечитывала напечатанный роман. Да, некоторые места можно назвать чересчур откровенными. Ну и что? Чему так удивляться? Все совершенно нормально, естественно, по-человечески… Разве нет?
– И я сказала ее отцу, – сообщала мисс Стэнтон, доверительно склоняясь к очередной собеседнице, – как жаль, что Моника не написала миленький детективный романчик!
О господи!
К сожалению, книга имела небывалый успех. Привлеченный сплетнями и намеками соседей, к Монике заявился репортер. Ее сфотографировали в саду, возле дома; в прессу просочилось ее настоящее имя. Репортер задал ей, в числе прочих, вопрос о праве женщин на свободную любовь. Сбивчивый ответ Моники в газете выглядел довольно двусмысленно. Канонику Стэнтону пришлось объясняться с епископом; мисс Стэнтон получила мощное духовное подкрепление на следующие три недели; к дому викария, как мухи на мед, слетались другие репортеры, спеша снять дань с лакомого кусочка.
«Невозможно поверить! – надрывалась «Планета», сама славящаяся некоторым легкомыслием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52