Ваше объяснение немного… натянуто. Даже если мы согласимся с вашими доводами, как вы объясните голос, доносившийся из комнаты?
Мастерс тихо ответил:
– Я не претендовал на то, что могу объяснить все сразу. Если я и позволил себе излишнюю свободу мысли, то только потому, что сэр Генри в любую минуту может указать мне на допущенные ошибки. Я слышал о механических устройствах, способных воспроизводить звук человеческого голоса… Ну хорошо, хорошо! Вольно некоторым делать загадочные лица, если им от этого лучше. Третий час ночи, а у меня здесь еще дел невпроворот. Со мной – три человека, и я – раз уж вы считаете, что в умственной работе я не силен, – собираюсь досконально прочесать эту комнату. Просто и скучно. Вот так! Сэр Генри, не хотите остаться и помочь нам?
Г. М. отказался, сказав, что у него есть другие дела. Он добавил, что будет находиться в кабинете Мантлинга, и настоял на том, чтобы остальные последовали за ним. Гай наблюдал за Мастерсом из-за своих темных заслонок. Дождавшись, когда остальные собрались уходить, он положил руку на серебряную шкатулку.
– Скажите, вы осмотрели ее? И не нашли ничего подозрительного? Значит, она не является уликой? Тогда не возражаете, если я заберу ее? Мне интересно… Конечно, мной движет в большей мере сентиментальность, чем что бы то ни было, но я хочу…
Не прошло и секунды, как Мастерс хлопнул по шкатулке ладонью. По его неподвижному лицу нельзя было определить, о чем он думает. Он сказал бесцветным голосом:
– Простите, сэр. Отсюда пока ничего нельзя выносить. Лично я не против того, чтобы вы ее забрали, но таково правило… Могу я спросить, зачем она вам понадобилась?
– Шкатулка мне не нужна, – сказал Гай. Он был спокоен, но его длинное лицо начало заливаться густым багровым румянцем. Что это: ярость, отчаяние, страх или просто упрямство? Он из последних сил пытался сдерживаться, и его лицо приобрело угрожающее выражение, будто он отыскивал взглядом амбразуру вражеского укрепления. Никогда не знаешь, как он поведет себя в следующую секунду: вот он улыбается приятной улыбкой, потом вдруг всеми силами старается с собой совладать, а вот – исходит змеиной злобой. Когда он заговорил, его голос слегка дрожал: – Нет, шкатулка мне не нужна. Но в ней находится миниатюра – кажется, я вам о ней уже говорил, – которую я очень хотел бы забрать. Это подозрительно? Ха-ха. Какая чушь!
Мастерс, исподтишка наблюдая за Гаем, открыл крышку и вынул из шкатулки тусклый металлический предмет. Терлейн уже видел его. Предмет был плоским, овальным, не больше трех дюймов в диаметре. Металл оказался обрамлением миниатюры, выполненной на слоновой кости. На одной стороне – мужское лицо, на другой – женское. Сверху к оправе было приделано золотое ушко. Миниатюра была прикрыта тонким стеклом, надежно защищающим изображение. Несмотря на возраст медальона, яркие, многооттеночные краски совсем не выцвели, тонкие линии – не расплылись.
Гай бережно взял медальон в руки. Джудит бросилась посмотреть на него.
– Чарльз Бриксгем и его жена. – Гай провел пальцем по стеклу. – Чарльз был первым, кто умер в этой комнате. Я конечно же могу…
– Мастерс, пусть он заберет медальон, – сказал Г. М.
Все, кроме Мастерса, вышли из комнаты. Джудит взяла медальон у брата и разглядывала его на ходу. Он ее так заинтересовал, что она даже пару раз споткнулась. Затем она передала миниатюру Терлейну, и впервые перед ним предстали тени прошлого дома Мантлингов. В свое время они наполняли жизнью жуткую «вдовью комнату»: спали в ней, зажигали свечи, гляделись в зеркала. Они были обычными людьми. Впервые Терлейн в полной мере почувствовал, как ужасна комната, непостижимым образом пресекающая жизнь.
Мужское лицо на медальоне было молодым – на взгляд, не больше двадцати пяти, – тонко очерченным, мечтательным, нежным до прозрачности. Собственные – не парик – волосы мужчины были собраны в косицу. На нем был шейный платок и доверху застегнутый коричневый сюртук. Пальцы его придерживали подбородок, как бы в задумчивости. Несмотря на то что на миниатюре его лицо покрывал чуть заметный румянец, можно было заподозрить, что в жизни ему была свойственна бледность. Легко ранимый, чувствительный человек, разум которого балансировал между реальностью и мечтами… Женское лицо было противоположностью мужскому: по-своему нежное, оно обладало мягкой латинской привлекательностью, в темных глазах присутствовал отблеск здорового практицизма, для женщины на миниатюре столь же естественного, как кудри ее напудренного парика. Ее губы были сурово поджаты. Похоже, и в жизни щеки ее отличались здоровым румянцем.
– Скажите, она похожа на меня? – неожиданно спросила Джудит. – Гай уверяет, что похожа. Он судит по ее портрету, который висит наверху. Я же не могу найти ни малейшего сходства. Разный цвет глаз, волос… все разное. Я бы повесилась, если бы у меня были такие толстые щеки. Ну почему художники того времени, в особенности французы, всегда изображали лица такими круглыми и широкоглазыми, будто их накачали воздухом? Нет, лучше повеситься, чем быть похожей на нее!
– Дорогая, она была очень умной женщиной, – сказал Гай.
Лица с медальона стояли перед глазами Терлейна еще долгое время после того, как компания оказалась у кабинета Мантлинга. Из-за двери доносились резкие звуки ударов и приглушенные проклятия. Констебль, охранявший вход, с любопытством заглядывал в комнату. Г. М. проворчал, что его ждет Мастерс, и он исчез. Равель и Карстерс, в свете настольной лампы, склонились над доской для багателя. Первый мрачно подсчитывал очки и изощренно ругался, потому что за двадцать шаров набрал только пятьсот очков. Смущенный Карстерс поспешно сгребал со стола серебряные монеты.
– Мы должны что-то предпринять! – закричал Карстерс, завидев Джудит. – Они хотят нас изолировать, они не выпустят нас отсюда! – Он старался выглядеть оскорбленным. – Черт побери, Джудит, не смотри на меня так, будто я муха, упавшая тебе в салат! Я предлагал тебе помощь, предлагал свою дружбу, хотел, чтобы…
– Не обращайте на него внимания, – с вальяжной снисходительностью заметил Равель. – Он слегка пьян. Пил виски с содовой. Он мне говорит: «Старик, я предлагал ей свою защиту, а она отвергла мою защиту». Затем выпивает стакан виски с содовой. Я ему говорю: «Понятно, старик, но от чего ты собрался ее защищать?» Он отвечает: «Это не важно. Дело не в этом. Дело в принципе» – и выпивает еще стакан. Проклятие! Я и сам почти англичанин, но черт меня побери, если я вас понимаю! Может, мне стоило пить больше виски. Старина, вот что я сейчас сделаю: я забью десять, по чертовому шестипенсовику за шар. Ну что, идет?
– Уберите чертову доску! – заревел Г. М. – И… Нет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Мастерс тихо ответил:
– Я не претендовал на то, что могу объяснить все сразу. Если я и позволил себе излишнюю свободу мысли, то только потому, что сэр Генри в любую минуту может указать мне на допущенные ошибки. Я слышал о механических устройствах, способных воспроизводить звук человеческого голоса… Ну хорошо, хорошо! Вольно некоторым делать загадочные лица, если им от этого лучше. Третий час ночи, а у меня здесь еще дел невпроворот. Со мной – три человека, и я – раз уж вы считаете, что в умственной работе я не силен, – собираюсь досконально прочесать эту комнату. Просто и скучно. Вот так! Сэр Генри, не хотите остаться и помочь нам?
Г. М. отказался, сказав, что у него есть другие дела. Он добавил, что будет находиться в кабинете Мантлинга, и настоял на том, чтобы остальные последовали за ним. Гай наблюдал за Мастерсом из-за своих темных заслонок. Дождавшись, когда остальные собрались уходить, он положил руку на серебряную шкатулку.
– Скажите, вы осмотрели ее? И не нашли ничего подозрительного? Значит, она не является уликой? Тогда не возражаете, если я заберу ее? Мне интересно… Конечно, мной движет в большей мере сентиментальность, чем что бы то ни было, но я хочу…
Не прошло и секунды, как Мастерс хлопнул по шкатулке ладонью. По его неподвижному лицу нельзя было определить, о чем он думает. Он сказал бесцветным голосом:
– Простите, сэр. Отсюда пока ничего нельзя выносить. Лично я не против того, чтобы вы ее забрали, но таково правило… Могу я спросить, зачем она вам понадобилась?
– Шкатулка мне не нужна, – сказал Гай. Он был спокоен, но его длинное лицо начало заливаться густым багровым румянцем. Что это: ярость, отчаяние, страх или просто упрямство? Он из последних сил пытался сдерживаться, и его лицо приобрело угрожающее выражение, будто он отыскивал взглядом амбразуру вражеского укрепления. Никогда не знаешь, как он поведет себя в следующую секунду: вот он улыбается приятной улыбкой, потом вдруг всеми силами старается с собой совладать, а вот – исходит змеиной злобой. Когда он заговорил, его голос слегка дрожал: – Нет, шкатулка мне не нужна. Но в ней находится миниатюра – кажется, я вам о ней уже говорил, – которую я очень хотел бы забрать. Это подозрительно? Ха-ха. Какая чушь!
Мастерс, исподтишка наблюдая за Гаем, открыл крышку и вынул из шкатулки тусклый металлический предмет. Терлейн уже видел его. Предмет был плоским, овальным, не больше трех дюймов в диаметре. Металл оказался обрамлением миниатюры, выполненной на слоновой кости. На одной стороне – мужское лицо, на другой – женское. Сверху к оправе было приделано золотое ушко. Миниатюра была прикрыта тонким стеклом, надежно защищающим изображение. Несмотря на возраст медальона, яркие, многооттеночные краски совсем не выцвели, тонкие линии – не расплылись.
Гай бережно взял медальон в руки. Джудит бросилась посмотреть на него.
– Чарльз Бриксгем и его жена. – Гай провел пальцем по стеклу. – Чарльз был первым, кто умер в этой комнате. Я конечно же могу…
– Мастерс, пусть он заберет медальон, – сказал Г. М.
Все, кроме Мастерса, вышли из комнаты. Джудит взяла медальон у брата и разглядывала его на ходу. Он ее так заинтересовал, что она даже пару раз споткнулась. Затем она передала миниатюру Терлейну, и впервые перед ним предстали тени прошлого дома Мантлингов. В свое время они наполняли жизнью жуткую «вдовью комнату»: спали в ней, зажигали свечи, гляделись в зеркала. Они были обычными людьми. Впервые Терлейн в полной мере почувствовал, как ужасна комната, непостижимым образом пресекающая жизнь.
Мужское лицо на медальоне было молодым – на взгляд, не больше двадцати пяти, – тонко очерченным, мечтательным, нежным до прозрачности. Собственные – не парик – волосы мужчины были собраны в косицу. На нем был шейный платок и доверху застегнутый коричневый сюртук. Пальцы его придерживали подбородок, как бы в задумчивости. Несмотря на то что на миниатюре его лицо покрывал чуть заметный румянец, можно было заподозрить, что в жизни ему была свойственна бледность. Легко ранимый, чувствительный человек, разум которого балансировал между реальностью и мечтами… Женское лицо было противоположностью мужскому: по-своему нежное, оно обладало мягкой латинской привлекательностью, в темных глазах присутствовал отблеск здорового практицизма, для женщины на миниатюре столь же естественного, как кудри ее напудренного парика. Ее губы были сурово поджаты. Похоже, и в жизни щеки ее отличались здоровым румянцем.
– Скажите, она похожа на меня? – неожиданно спросила Джудит. – Гай уверяет, что похожа. Он судит по ее портрету, который висит наверху. Я же не могу найти ни малейшего сходства. Разный цвет глаз, волос… все разное. Я бы повесилась, если бы у меня были такие толстые щеки. Ну почему художники того времени, в особенности французы, всегда изображали лица такими круглыми и широкоглазыми, будто их накачали воздухом? Нет, лучше повеситься, чем быть похожей на нее!
– Дорогая, она была очень умной женщиной, – сказал Гай.
Лица с медальона стояли перед глазами Терлейна еще долгое время после того, как компания оказалась у кабинета Мантлинга. Из-за двери доносились резкие звуки ударов и приглушенные проклятия. Констебль, охранявший вход, с любопытством заглядывал в комнату. Г. М. проворчал, что его ждет Мастерс, и он исчез. Равель и Карстерс, в свете настольной лампы, склонились над доской для багателя. Первый мрачно подсчитывал очки и изощренно ругался, потому что за двадцать шаров набрал только пятьсот очков. Смущенный Карстерс поспешно сгребал со стола серебряные монеты.
– Мы должны что-то предпринять! – закричал Карстерс, завидев Джудит. – Они хотят нас изолировать, они не выпустят нас отсюда! – Он старался выглядеть оскорбленным. – Черт побери, Джудит, не смотри на меня так, будто я муха, упавшая тебе в салат! Я предлагал тебе помощь, предлагал свою дружбу, хотел, чтобы…
– Не обращайте на него внимания, – с вальяжной снисходительностью заметил Равель. – Он слегка пьян. Пил виски с содовой. Он мне говорит: «Старик, я предлагал ей свою защиту, а она отвергла мою защиту». Затем выпивает стакан виски с содовой. Я ему говорю: «Понятно, старик, но от чего ты собрался ее защищать?» Он отвечает: «Это не важно. Дело не в этом. Дело в принципе» – и выпивает еще стакан. Проклятие! Я и сам почти англичанин, но черт меня побери, если я вас понимаю! Может, мне стоило пить больше виски. Старина, вот что я сейчас сделаю: я забью десять, по чертовому шестипенсовику за шар. Ну что, идет?
– Уберите чертову доску! – заревел Г. М. – И… Нет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69