А это позор для «студента».
Наконец-то он в Пекине! Впервые попав в столицу, он увидел вдали такую же красную пелену, – казалось, этот огромный город стремится улететь в небо. Студент ли, школьник ли, он чувствовал себя посланцем будущего общества, который спустится с небес и поможет людям покинуть этот бренный мир… Женился. Хотел было воспротивиться воле родителей, но раздумал: у студента хватит сил изменить все, деревенскую девушку он превратит в небожительницу и вместе с ней улетит в облака. После окончания института он сфотографировался: губы неестественно улыбаются, глаза застыли, будто мертвые. Он стал искать работу. Любое дело, если делать его по совести, может принести пользу людям. Но возвращаться в деревню и обрабатывать землю он не хотел. У гаоляна, кукурузы высота всего несколько чи , а он мечтал вознестись к облакам. Иногда думал о революции, но считал, что она несет с собой разрушение, что кровопролитие противоречит идеям гуманности. Он презирал это общество, но ни на что не мог решиться. Если он не пойдет в ад, кто же пойдет? И вот он пошел и до сих пор не может оттуда выбраться. А черти в аду все плодятся и плодятся. У самого лицо стало угольно-черным. Да, этот ад нужно уничтожить! Так думают многие, а он подражает Чжан Дагэ, этому безропотному, всегда улыбающемуся черту. Привез жену – одним чертом стало больше, мрак сгустился. Три дня они не смотрят друг на друга. Есть еще путь: романтика, но тут ему мешает не то недостаток смелости, не то избыток гордости. Кто знает! Снова эта красная пелена. Оказывается, Пекин не в небесах, а в аду! Дьявольский свет, шорохи, запах горелого мяса; это жгут грешников, живых грешников, у которых есть кожа и мясо, много мяса, как, например, у Туши.
Стоит ли размышлять, когда нет будущего? В лучшем случае его ждет судьба Чжан Дагэ, который всю жизнь всего остерегался и все же не избежал беды. Жизнь в аду – сама по себе наказание. Такие, как Сяо Чжао, процветают. А Дин Второй прозябает: один грешник убивает другого, как он сможет смотреть на кровь? Где же соломинка, за которую можно ухватиться? Перед глазами красное облако, зa спиной – стена. К счастью, светят звезды – огромные бесполезные светляки. Ему вдруг почудился голос отца, вспомнилось, как тот покрикивал на вола. У отца клочок земли, политый потом всей его жизни. Но ему не удержать этого клочка, если мир – это ад. Адское пламя, торжествуя, сожжет урожай, ветер разнесет пламя на сотни ли вокруг, не уцелеют даже стебли пшеницы!
Лао Ли устало поднялся; вокруг ни души. Он шел, низко опустив голову, вдоль реки. Земля была сырой и мягкой, тихо покачивались ивы, будто желая убаюкать город. За ивой мелькнула тень, кто-то легонько коснулся его плеча, потянуло тяжелым, дурным запахом.
– Пойдем ко мне, посидим, здесь близко. Дашь, сколько сможешь, – услышал он сиплый, будто простуженный голос женщины.
Лао Ли невольно отпрянул. Но она не отставала. Он пошарил в карманах, вынул все содержимое и сунул ей в руку.
– Не хочешь ко мне? – спросила она.
У него перехватило дыхание. Он быстро, неровной походкой пошел от нее и только на улице замедлил шаг.
«Праведник в аду!» – подумал он о себе. Надо вернуться. Может, отдать ей часы? Но все равно они ее не спасут. Поднес часы к фонарю – было половина первого.
5
Уже два дня он не ходил на службу: ждал возвращения господина Ма из романтического путешествия, да и не хотелось заниматься делами. Дин Второй и тот может стать героем, а он, Лао Ли, на своей службе, как птица в неволе. Откроешь клетку – птица побоится вылететь. Два дня он дома. Пусть увольняют. Это лучше, чем уподобиться Чжан Дагэ и всю жизнь прослужить в управлении финансов, снося обиды, как птица, привыкшая к своей клетке, которая, встретив опасность, скорее умрет, чем издаст хоть звук. Петь соловьем, ублажая других, – этого Лао Ли больше всего боялся. Он чувствовал, что Пекин связал его по рукам и ногам, что нужно расправить крылья и взлететь. В столице много замечательных мест, но кто сказал, что Пекин – центр культуры? Если культура отравляет человеческий разум, надо предупредить людей об этой опасности. Лао Ли не любил кофе, от маленькой чашки он не засыпал всю ночь. Но сейчас он решил, что ему просто необходим кофе, горький, черный кофе жизни, чтобы возбудить нервы… А Пекин – это молоко, прокисшее молоко…
С женой он по-прежнему не разговаривал, но это не имело значения. В семье чиновника даже скандалы должны быть тихими, и вообще лучше молчать. Чем тяжелее на сердце, тем противнее жена. Молчит, и прекрасно, по крайней мере, забываешь, что она рядом. Потом, когда похоронят вместе, все будет так же. Гробы сгниют, а кости останутся лежать рядом, такие же безмолвные, и так от века до века. Ладно, потренируюсь, пока жив! Вот если кто-нибудь зайдет к ним, будет неловко, как-никак он чиновник. Наплевать! Пусть приходят, он и другу не побоится сказать все напрямик. К чему лицемерить?
Пришла плоская как доска госпожа Цю, будто затем, чтобы сгустить и без того гнетущую атмосферу в доме. Лао Ли стало тошно, хотелось выгнать ее, но пришлось поддерживать разговор.
– Как вы думаете, господин Ли, не намерен ли господин Цю последовать примеру господина У? – Она выставила напоказ зубы.
– Не знаю.
– Хм, у вас, у мужчин, круговая порука! Но я не боюсь, развод – это хорошо!
«Не боишься? О чем же тогда говорить?» – подумал Лао Ли.
Доска пошла к госпоже Ли. Лао Ли понял, что ему лучше всего улизнуть: чиновнику не положено ссориться с женой коллеги. Он захватил с собой сына.
Куда бы пойти? Ему вспомнилась женщина у северной городской стены. Может, он снова встретит ее? Вряд ли! И потом он все равно ее не узнает, потому что видел ночью. Несчастная девушка, а может, чья-то жена. Отчего она не утопилась? Смелости, должно быть, не хватило. Но продал же он душу этому чудовищу – управлению финансов? Так отчего ей не продавать свое тело? Может, она приносит себя в жертву? Ради старой матери или брата, которому надо учиться?
К Чжан Дагэ идти не хочется: Тяньчжэнь все еще в тюрьме, а из этого негодяя Сяо Чжао никак не выбьешь правды! Никчемный ты человек, Лао Ли.
Купил дыню, накормил сына, и они пошли дальше.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
1
Среди ночи Чжан Дагэ растолкал жену:
– Мне снился сон, ты слышишь? Сон снился.
– Какой сон? – зевнула жена.
– Мне снилось, что Тяньчжэнь вернулся.
– Думаешь об этом, вот и снится.
Чжан Дагэ помолчал, потом снова заговорил:
– Мне снилось, что вернулся он такой радостный, а потом пришла Сючжэнь. Скоро каникулы, и она непременно приедет.
– Первого июля, осталось несколько дней.
– Да, значит, пришла она очень веселая. А потом была свадьба, во дворе свадебный навес, на окнах иероглифы «счастье», пришли друзья и родственники, явился повар, прислали много бутылок фруктовой воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Наконец-то он в Пекине! Впервые попав в столицу, он увидел вдали такую же красную пелену, – казалось, этот огромный город стремится улететь в небо. Студент ли, школьник ли, он чувствовал себя посланцем будущего общества, который спустится с небес и поможет людям покинуть этот бренный мир… Женился. Хотел было воспротивиться воле родителей, но раздумал: у студента хватит сил изменить все, деревенскую девушку он превратит в небожительницу и вместе с ней улетит в облака. После окончания института он сфотографировался: губы неестественно улыбаются, глаза застыли, будто мертвые. Он стал искать работу. Любое дело, если делать его по совести, может принести пользу людям. Но возвращаться в деревню и обрабатывать землю он не хотел. У гаоляна, кукурузы высота всего несколько чи , а он мечтал вознестись к облакам. Иногда думал о революции, но считал, что она несет с собой разрушение, что кровопролитие противоречит идеям гуманности. Он презирал это общество, но ни на что не мог решиться. Если он не пойдет в ад, кто же пойдет? И вот он пошел и до сих пор не может оттуда выбраться. А черти в аду все плодятся и плодятся. У самого лицо стало угольно-черным. Да, этот ад нужно уничтожить! Так думают многие, а он подражает Чжан Дагэ, этому безропотному, всегда улыбающемуся черту. Привез жену – одним чертом стало больше, мрак сгустился. Три дня они не смотрят друг на друга. Есть еще путь: романтика, но тут ему мешает не то недостаток смелости, не то избыток гордости. Кто знает! Снова эта красная пелена. Оказывается, Пекин не в небесах, а в аду! Дьявольский свет, шорохи, запах горелого мяса; это жгут грешников, живых грешников, у которых есть кожа и мясо, много мяса, как, например, у Туши.
Стоит ли размышлять, когда нет будущего? В лучшем случае его ждет судьба Чжан Дагэ, который всю жизнь всего остерегался и все же не избежал беды. Жизнь в аду – сама по себе наказание. Такие, как Сяо Чжао, процветают. А Дин Второй прозябает: один грешник убивает другого, как он сможет смотреть на кровь? Где же соломинка, за которую можно ухватиться? Перед глазами красное облако, зa спиной – стена. К счастью, светят звезды – огромные бесполезные светляки. Ему вдруг почудился голос отца, вспомнилось, как тот покрикивал на вола. У отца клочок земли, политый потом всей его жизни. Но ему не удержать этого клочка, если мир – это ад. Адское пламя, торжествуя, сожжет урожай, ветер разнесет пламя на сотни ли вокруг, не уцелеют даже стебли пшеницы!
Лао Ли устало поднялся; вокруг ни души. Он шел, низко опустив голову, вдоль реки. Земля была сырой и мягкой, тихо покачивались ивы, будто желая убаюкать город. За ивой мелькнула тень, кто-то легонько коснулся его плеча, потянуло тяжелым, дурным запахом.
– Пойдем ко мне, посидим, здесь близко. Дашь, сколько сможешь, – услышал он сиплый, будто простуженный голос женщины.
Лао Ли невольно отпрянул. Но она не отставала. Он пошарил в карманах, вынул все содержимое и сунул ей в руку.
– Не хочешь ко мне? – спросила она.
У него перехватило дыхание. Он быстро, неровной походкой пошел от нее и только на улице замедлил шаг.
«Праведник в аду!» – подумал он о себе. Надо вернуться. Может, отдать ей часы? Но все равно они ее не спасут. Поднес часы к фонарю – было половина первого.
5
Уже два дня он не ходил на службу: ждал возвращения господина Ма из романтического путешествия, да и не хотелось заниматься делами. Дин Второй и тот может стать героем, а он, Лао Ли, на своей службе, как птица в неволе. Откроешь клетку – птица побоится вылететь. Два дня он дома. Пусть увольняют. Это лучше, чем уподобиться Чжан Дагэ и всю жизнь прослужить в управлении финансов, снося обиды, как птица, привыкшая к своей клетке, которая, встретив опасность, скорее умрет, чем издаст хоть звук. Петь соловьем, ублажая других, – этого Лао Ли больше всего боялся. Он чувствовал, что Пекин связал его по рукам и ногам, что нужно расправить крылья и взлететь. В столице много замечательных мест, но кто сказал, что Пекин – центр культуры? Если культура отравляет человеческий разум, надо предупредить людей об этой опасности. Лао Ли не любил кофе, от маленькой чашки он не засыпал всю ночь. Но сейчас он решил, что ему просто необходим кофе, горький, черный кофе жизни, чтобы возбудить нервы… А Пекин – это молоко, прокисшее молоко…
С женой он по-прежнему не разговаривал, но это не имело значения. В семье чиновника даже скандалы должны быть тихими, и вообще лучше молчать. Чем тяжелее на сердце, тем противнее жена. Молчит, и прекрасно, по крайней мере, забываешь, что она рядом. Потом, когда похоронят вместе, все будет так же. Гробы сгниют, а кости останутся лежать рядом, такие же безмолвные, и так от века до века. Ладно, потренируюсь, пока жив! Вот если кто-нибудь зайдет к ним, будет неловко, как-никак он чиновник. Наплевать! Пусть приходят, он и другу не побоится сказать все напрямик. К чему лицемерить?
Пришла плоская как доска госпожа Цю, будто затем, чтобы сгустить и без того гнетущую атмосферу в доме. Лао Ли стало тошно, хотелось выгнать ее, но пришлось поддерживать разговор.
– Как вы думаете, господин Ли, не намерен ли господин Цю последовать примеру господина У? – Она выставила напоказ зубы.
– Не знаю.
– Хм, у вас, у мужчин, круговая порука! Но я не боюсь, развод – это хорошо!
«Не боишься? О чем же тогда говорить?» – подумал Лао Ли.
Доска пошла к госпоже Ли. Лао Ли понял, что ему лучше всего улизнуть: чиновнику не положено ссориться с женой коллеги. Он захватил с собой сына.
Куда бы пойти? Ему вспомнилась женщина у северной городской стены. Может, он снова встретит ее? Вряд ли! И потом он все равно ее не узнает, потому что видел ночью. Несчастная девушка, а может, чья-то жена. Отчего она не утопилась? Смелости, должно быть, не хватило. Но продал же он душу этому чудовищу – управлению финансов? Так отчего ей не продавать свое тело? Может, она приносит себя в жертву? Ради старой матери или брата, которому надо учиться?
К Чжан Дагэ идти не хочется: Тяньчжэнь все еще в тюрьме, а из этого негодяя Сяо Чжао никак не выбьешь правды! Никчемный ты человек, Лао Ли.
Купил дыню, накормил сына, и они пошли дальше.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
1
Среди ночи Чжан Дагэ растолкал жену:
– Мне снился сон, ты слышишь? Сон снился.
– Какой сон? – зевнула жена.
– Мне снилось, что Тяньчжэнь вернулся.
– Думаешь об этом, вот и снится.
Чжан Дагэ помолчал, потом снова заговорил:
– Мне снилось, что вернулся он такой радостный, а потом пришла Сючжэнь. Скоро каникулы, и она непременно приедет.
– Первого июля, осталось несколько дней.
– Да, значит, пришла она очень веселая. А потом была свадьба, во дворе свадебный навес, на окнах иероглифы «счастье», пришли друзья и родственники, явился повар, прислали много бутылок фруктовой воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58