Отчасти намеренно затягивал молчание, чтобы сбить с нее боевой настрой, отчасти выверял мысленно первые фразы. Перед ним сидела загадка. С царственной осанкой и потаенным глубоким разладом в душе. С проколотыми мочками ушей без серег, с тонкими скульптурно-безуп­речными пальцами без колец. Все изъято, описано – либо припрятано.
«Ладно, сколько можно молчать».
– Вызвал я вас официально, но, думаю, лучше нам просто поговорить.
«Надо выбить ее из ощущения, что она пришла к человеку, справляющему должность. Пришла в милицию. Вся ее предшествующая жизнь создает инерцию, в силу которой милиция для нее враждебна».
– Я вот сидел и обдумывал, как похитрее построить допрос. Вот, думал я, придет женщина, мужа которой обвиняют в преступлениях. Как она к этому относится, я в точности не знаю. По некоторым признакам относится необычно.
В ответ ни звука, ни движения.
Первый практический учитель Знаменского на Пет­ровке едва не угробил его. Допрашивать он умел, как никто. Опутывал человека паутиной тонкой и психоло­гически продуманной лжи. Говорил о себе, увлекался, обещал что угодно за раскол. Он любил свою работу, отдавался ей со страстью, но считал, что здесь все спо­собы хороши. Ему обычно все удавалось, люди прини­мали его актерство за чистую монету. Однажды его под­следственный пытался покончить с собой во внутренней тюрьме и в прощальной записке написал: «Я виноват перед Родиной и перед Олегом Константиновичем». Ни больше ни меньше! Знаменский восхищался им, нена­видел его, тяжко выдирался из-под его влияния. Но заклинательный стиль и ритм речи, присущий ему, иногда использовал.
– Я предполагал поболтать с вами о разных пустяках. Предполагал еще раз расспросить, у кого были куплены какие-нибудь серьги и браслет. Я предполагал отвлечь ваше внимание ерундой. Начал бы, к примеру, допыты­ваться, не встречается ли вам на улице старичок с собач­кой и в серой шляпе…
Шахиня слушала внимательно, настороженно, пыта­ясь сообразить, к чему клонит следователь.
– Вы бы немножко устали, рассеялись. И тут я бы выложил перед вами три анонимных письма. Я бы выложил заключение экспертизы, что они отпечатаны на одной и той же машинке «Москва».
– Какие письма? – выдавила она из себя.
– Те самые, Елена Романовна. Потом мы бы вместе поехали и изъяли машинку. И отпереться было бы уже невозможно.
«Проняло или нет? Самообладание отличное: только крепче и крепче стискивает сумочку».
– Но ничего этого я делать не буду. Я говорил с вашей матерью и понял, что за письмами, которые вы послали, стоят сомнения, бессонные ночи, слезы. У меня рука не поднимается использовать ваше горе для дости­жения собственных целей.
«Сколько-нибудь я слукавил под Олега Константи­новича или нет? Пожалуй, и нет. Ведь это я ей совер­шенно чужой и чуждый. Она же мне почти симпатична. Я знаю, как она выглядела девочкой, как улыбалась в шестнадцать лет, какая у нее была пышная коса. Мать хранит альбомы, лысоватую куклу с плоским носом, школьные тетради, исписанные ломким почерком, со­чинение на тему «Мой идеал». Идеал грешил, конечно, красивостью, но отражал и юношескую мечтательность, и доброту.
Молчит. Что ж, помолчим. Тут требуется осторож­ность, а значит, время. Пусть соберется с мыслями. Пусть что-нибудь ответит. Ее ход».
Шахиня глубоко вздохнула и произнесла прерывисто:
– Сомневаюсь, что вы искренни… во всяком случае… не воображайте, что я старалась помочь правосудию, – на последнем слове она запнулась, как на неприятном. – Я забочусь единственно о себе!
«Да в чем же эта забота?»
– Но и о Шутикове тоже? – спросил Знаменский нащупывающе. – Не правда ли?
«Она не подтвердила, что болеет сердцем за Шутикова. Не было ей Шутикова жаль. Эту версию отбросим».
– В конце концов мы его найдем. Живого… или мерт­вого.
Шахиню передернуло, пальцы на сумочке побелели.
– Есть серьезные основания тревожиться за его жизнь?
– Да.
– Лучше бы вам все рассказать. Поверьте, станет легче.
– Легче?! У меня ложное, дикое положение… я не должна была писать… Надо было развестись – и все!
«Полно, кто же разводится с оборотистым мужем? Но она его не любит. Возможно, и не любила никогда. Мате­риального изобилия оказалось мало для счастья, однако расставаться с ним тоже страшно».
Как бы откликаясь на мысль Знаменского, Шахиня свела брови:
– Снова в парикмахерскую? Не лучше ли быть женой расхитителя? О, я вполне могу быть женой расхитителя! Но я не могу жить с уб…
Часть слова произнесла, часть откусила. И снаружи огрызок, и во рту ворочается, мучает. У этой черты – амба, кончается ее выдержка.
Знаменский уже уверенно направлял беседу в нужное русло.
– Все равно, завершив следствие, я разрушу вашу прежнюю жизнь. Шахову не миновать возмездия. Но, Елена Романовна, когда-нибудь все кончается и начина­ется что-то другое. Вы молоды и нечто поняли о себе – вам не поздно начинать!
Она сглотнула, пытаясь избавиться от недосказанного слова, и усмехнулась горько.
– Да, начинать нелегко. Но после всего, что про­изошло, ведь и продолжать нелегко, – возразил он. – Вы вот боитесь парикмахерской. А вам не случалось жалеть о той девушке, что превратилась в Шахиню? Ручаюсь, парикмахерша была веселей.
«Гм… отдает резонерством, однако самое простое на­зидание сейчас сгодится. Тем более что исходит не от меня одного. Мои погоны удачнейшим образом прикры­ты авторитетом матери, которая твердила о том же».
– Раньше думалось, вы на месте рядом с Шаховым. Но мне говорят: Леночка возилась с больным сыном соседки, Леночку все любили, Леночка то, Леночка дру­гое… Скажите, до замужества вы понимали, что собой представляет Шахов? Вы пошли бы за него, если б знали?
Шахиня пожала плечами.
«Да пошла бы, о чем толк. Совершенно риторичес­кий вопрос. Она шла замуж с открытыми глазами. Не­бось, экономила на одеколоне и платила ежемесячные подати заведующей. Феодальные поборы в так называе­мой сфере обслуживания – не секрет. Как тут могут относиться к дельцам типа Шахова? Удачливый чело­век, набит деньгами. И вполне известно, откуда они. Она и дальше согласна жить с вором, моля только бога, чтобы он не сделался убийцей. А может быть, и не согласна, не пойму».
Знаменский поднялся и сел на свой законный стул.
– Елена Романовна, чего вы от меня хотите?
Удачный поворот, Знаменский был собою доволен.
– Я – от вас?! – поразилась она.
– Конечно. Ведь именно вы обратились ко мне, хотя и анонимно.
– По-моему, вы прекрасно понимаете, – сказала она немного погодя.
– Любой ценой узнать правду о муже?
Шахиня кивнула.
«До чего элементарная разгадка, а я-то городил в уме невесть что!»
– Так помогите нам ее узнать!
– А если все это бред?
– Бред нами во внимание не принимается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17