– Расскажи мне о ней, – не давая ей выпасть из этого элегического настроения, попросил он. Барт надеялся, что ему удастся заглянуть в приоткрывшуюся на миг дверь в ее прошлое. Пожалуй, другого случая придется ждать долго.
– Расскажи же мне о Мэри Маргарет, – повторил он.
Мэгги не ответила. Она молчала так долго, что Барт уже начал подумывать, что спугнул ее. Вот сейчас она поднимет на него глаза, обдаст холодом и отрежет: «Это тебя не касается!» Но она по-прежнему сидела, опустив взгляд в чашку, будто искала там ответ. А потом произнесла, будто читая строчку сценария: «Она была несчастливой девочкой». И рассказала ему, почему.
Он слушал, боясь нечаянно прервать поток горьких слов, и сердце его наполнялось состраданием к одинокой, лишенной любви и заботы, погруженной в мир своих грез девочке-подростку, жизнь которой, как и жизнь ее родителей, была лишена всего, кроме жестких религиозных догм. Слава Богу, что нашлась эта чудесная Грейс Кендал, которая помогла Мэри Маргарет осуществить ее смелые мечты. Грейс Кендал отозвалась на запросы ее ищущего ума, но ведь это было не все. Тело тоже требовало своего. Все радости, сопутствующие юности, были раз и навсегда изгнаны из дома номер 21 по Белвуд Креснет, поскольку дети конгрегационной церкви все радости считали греховными.
Барт припомнил годы своей юности. У него всегда было множество друзей-приятелей, они окружали его и в школе, и позднее в колледже; было много и подружек, с которыми он быстро сходился в автомобилях, припаркованных где-нибудь в укромном уголке, переходя от неуклюжих поначалу ласк к изощренным сексуальным экспериментам. Он всем насытился, все познал. Оставалось пожалеть Мэгги, которая ничего подобного не испытала. Не потому ли она так холодна? Да и могло ли быть иначе?
Боясь пропустить какую-нибудь важную деталь, Барт внимательно вслушивался в рассказ, проливающий свет на ее прошлое. Перед ним вставали картины безалаберного, но по-своему счастливого быта Уилкинсонов, злосчастная вечеринка, на которую Дорри из самых лучших побуждений пригласила девственницу Мэри Маргарет, чтобы немножко ее развеселить. Он вздрогнул, как от боли, когда Мэгги бесцветным голосом описала постигшее ее там несчастье, повлиявшее на всю ее жизнь, будто сам пережил отчаянную ярость, которую почувствовала она, обнаружив, что злодей оставил ее беременной, и понял всей кожей ту слепую ненависть, что может заставить человека отнять чужую жизнь.
Господи, подумал Барт, если мне так тяжко слушать все это тридцать лет спустя, каково же было ей тогда?
Но тут Мэгги перешла к истории про сестру Блэшфорд и Пэт, и Барт снова стал внимательно вслушиваться в каждое слово.
Он узнал про Пэт, которая столь многому научила Мэри Маргарет, узнал про гардинную фабрику, про печальную Тельму, глупенькую Эйлин, задаваку Беверли. Понял он и те чувства, которые испытывала Мэгги к «этому», к ребенку, которого она не желала, которого воспринимала как чужеродное тело, вселившееся в нее против ее воли. Что ж удивительного в том, подумал Барт, что она с готовностью приняла предложение сестры Блэшфорд освободить ее от этого обременительного создания, чтобы дать возможность начать жизнь так, как она хотела.
Барт восхищался ее стойкостью, слушая рассказ о том, как она устроилась работать официанткой, стала танцовщицей, потом статисткой. Мэгги поведала ему про случай с любвеобильным и бесцеремонным актером, из-за которого ее вышвырнули со студии, и про наглого продюсера, не постеснявшегося прямо связать ее будущее с сексуальными услугами… Господи, один другого чище, подумал Барт, с отвращением представляя себе этих мерзавцев. Но вот наконец речь зашла о Соле Мелчоре, который заметил молоденькую статистку, заключил с ней контракт и вывел на орбиту, где она смогла достичь цели, о которой всегда мечтала, – стать суперзвездой Мэгги Кендал.
То была долгая история, и она поведала ее бесцветным голосом, словно давала показания в суде. Лишь теперь Барт наконец смог понять, как глубоко травмирована Мэгги Кендал. Она смолкла. Повисло молчание, которое он боялся нарушить. Но скоро Мэгги, словно выходя из транса, глубоко вздохнув, откинулась на стуле и медленно выпустила воздух. Она вновь стала прежней Мэгги. Он видел, как это происходило, как постепенно обострились черты ее лица и Мэгги Кендал, будто очнувшись, удивленно сказала:
– Я рассказала тебе то, что никогда не говорила ни одной живой душе.
– Ты молчала об этом, потому что не приходила пора выговориться. Нарыв созрел и наконец прорвался. Он беспокоил тебя с тех пор, как ты впервые сказала мне о своей дочери. Сегодня ты окончательно освободилась от болезни. Разве не стало тебе легче?
– А у тебя есть такое, что ты хранишь за семью печатями? – спросила она, уходя от ответа.
– У каждого есть.
– А случалось тебе вот так выложить все?
– Как правило, нет. Но иногда мне трудно удержаться. У каждого хранится в памяти нечто такое, что хочется забыть, – событие, период в жизни, встреча. Кому-то это удается, кому-то нет. Но тогда это точит исподтишка, не дает покоя. Мне кажется, тебе нужно было кому-то все рассказать. И очень хорошо, что этим человеком оказался я.
Мэгги пристально посмотрела на него.
– Сама не знаю почему, но слава Богу, что действительно им оказался ты. Мне бы не хотелось, чтобы моя жизнь стала всеобщим достоянием. Может быть, когда-нибудь, и в той мере, в какой сочту возможным. Перестав быть Мэри Маргарет Хорсфилд, я похоронила все, что было с ней связано. О ней знали только мисс Кендал и сестра Блэшфорд, но мисс Кендал уже нет в живых.
Мэгги поднялась и, сказав: «Подожди здесь», – вышла.
Барт ждал. Она отсутствовала всего минутку. Вернувшись, она протянула ему руку. На ладони лежали маленькие карманные часики.
– Я подарила их ей, когда уезжала в Голливуд. После ее смерти я узнала, что она просила вернуть их мне. Я куда-то их спрятала, напрочь про них забыла и однажды случайно нашла в старой коробке с безделушками. – Она присела возле стола, не спуская с них глаз. – Может быть, они и всколыхнули во мне все эти воспоминания…
– Она значила для тебя очень много, да?
– Грейс была единственным человеком на всем свете, кто верил в меня с самого начала. Мне хотелось, чтобы она приехала ко мне в Голливуд, пожила со мной, но она ни за что не хотела оставлять свою больную мать. Мы, правда, переписывались, разговаривали по телефону, приезжая в Англию, я всегда ездила к ней в Лидс, мы болтали. Она любила театр, но ни разу не видела меня на сцене, только в кино. Она была единственной, кто знал про меня все. Или то, что я решила ей рассказать. Даже Конни известны лишь малозначительные моменты. А ты теперь знаешь все.
– И рад этому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101