Васька тоже могла промолчать (какая разница, что там лепечет жалкое создание?), но и она не сдержалась:
– Что именно?
– То, чем вы там занимались.
– Разве?
– Отвратительно. Омерзительно. Гнусно.
– Скажу тебе по секрету, дорогая сестренка: мы собираемся продолжить эту гнусность. Не хочешь присоединиться?
Наглая сучка. Наглая молодая сучка с персиковым телом, с айвовым телом; с самодовольной грудью, с раскосыми бедрами, с бритым лобком; с татуировками, каждый штрих которых презирает Мику. А она еще мечтала быть необходимой своей сестре, подставить плечо, если понадобится. Научить тому, что знает сама.
Ничегошеньки-то Мика не знает, а гнусности и мерзости Васька выучилась и без нее.
– Так ты не хочешь составить мне компанию? Будет весело, – продолжает изводить ее Васька. – Полное самовыражение, никаких запретов, а в финале мы можем обменяться партнерами.
– Уволь меня от этой грязи.
– Ах, да. У тебя ведь есть дружок.
Уж не Ральфа ли имеет в виду Васька? Нет.
Эстонский рыбак из меди, вот на ком остановился насмешливый, уничижительный Васькин взгляд. Немудрено: она и застала Мику рядом со скульптурой – руки под дождевиком, как раз в том самом месте, где выбита сакральная надпись – «Человек есть мыльный пузырь».
Едва не задев Мику, Васька подходит к рыбаку и стучит по его лбу согнутым пальцем: звук получается жалобным, протяжным и каким-то далеким.
– Вы столько лет вместе, а я даже не знаю, как его зовут. Может, представишь нас друг другу, в конце концов?
– Не говори чуши.
– Это не чушь. Это совсем не чушь. Медный болван – вот и все, на что ты способна.
Не одна Мика умеет пользоваться арбалетом с витража, Васька тоже владеет им. И весьма искусно. Это раньше он был неподъемным для ее детских рук. А стрелы летели вкривь и вкось, и если и задевали Мику, то ранения не были смертельными: Васька маленькая, у Васьки переходный возраст, Васька не ведает, что творит; Васька кусает руку, из которой ест, но со временем все образуется, может быть. Ничего не изменилось, стало только хуже: теперь Мика истекает кровью, она готова кричать от боли, она вот-вот упадет замертво. А наглая молодая сучка кладет и кладет стрелы.
Одну за одной.
– Кто же еще на тебя польстится, кроме медного болвана, моя целомудренная сестра?
– Не смей так со мной разговаривать!
– Почему? Разве я сказала что-то, чего ты сама не знаешь про себя?
– Ничтожество! Неблагодарная тварь!..
У Мики была масса поводов бросить это Ваське в лицо, но до сих пор она сдерживалась. Даже когда Васька позвонила из Петропавловска-Камчатского после четырехмесячного отсутствия и попросила денег на билет до Питера – даже тогда Мика нашла в себе силы не впадать в истерику. А Васькино бесстыдство, а Васькино похабство, а Васькины бесконечные мальчики, такие же никчемные, как она сама?.. При всем этом Мика вела себя, как ангел, и ей не в чем себя упрекнуть. То, что она чувствует сейчас, – ненависть, ненависть, ненависть.
Плотина прорвана – и слава богу.
Ненависть брызжет из Микиных глаз, ненависть брызжет изо рта, ненависть сочится сквозь поры, застаивается в волосяных луковицах. При желании Мика могла бы соорудить из нее салат, приправленный базиликом, кедровыми орешками и чудесной травкой рукула. И еще как минимум сто тысяч блюд, Микиной жизни не хватило бы, чтобы переделать их все; ни одно не похоже на другое, а послевкусие от них держится до Рождества. До Пасхи. До родительской субботы. Кто мог подумать, что ненависть бывает такой бодрящей, такой освежающей? Мике скоро тридцать, и почти половину своей жизни она потратила на то, чтобы завоевать любовь ничтожества.
Неблагодарной твари.
Больше так не будет.
– Ничтожество! – еще раз повторяет Мика.
– Ну, наконец-то, – Васька кажется вполне довольной Микиной реакцией. – Наконец-то ты это произнесла. Хоть раз сказала, что думаешь. А то все это твое сюсюканье, все твои причитания, вся твоя сопливая любовь – в них и грамма правды не было.
– Так ты хочешь правды?
– Жажду.
В подтверждение своих слов Васька опрокидывает пакет с соком и жадно пьет: желтая мутноватая жидкость стекает по подбородку, капает на ключицы, капает на живот и на бритый лобок тоже, – никогда еще Васька не была такой отталкивающей.
– Изволь. Ты – неблагодарная тварь.
– Это я уже слышала.
– Где бы ты была сейчас, если бы не я? Что бы тебе светило? Детский дом, а потом специализированный интернат… Ты парилась бы в нем до конца жизни, с такими же даунами. И это в лучшем случае.
– А в худшем? – Васька все еще выглядит спокойной.
– В худшем тебе просто оторвали бы башку и выбросили на помойку. Никто не стал бы терпеть твое…
– Паскудство, – подсказывает Васька.
– Да. Твое…
– Похабство, – подсказывает Васька.
– Да. Твое…
– Бесстыдство, – подсказывает Васька.
– Да. И твою тупость тоже. Ты бы и дня без меня не прожила, тупая неблагодарная тварь.
Дислексия – вот на что намекает Мика.
Васькина дислексия никуда не делась с годами; крайняя, редко встречающаяся форма так и осталась крайней и редко встречающейся. Обучение в школе можно считать условным, Ваську не выкинули из нее только потому, что сердобольная Мика из года в год вливала деньги в школьную директрису.
– Ты забыла? Ты забыла об этом, Васька? Конечно, забыла. Это было первым, что я забыла. Ни о каком институте, ни о какой карьере и речи быть не может. В жизни Васька не прочитала ни одной книги, весь ее словарный запас сформирован телевидением, радиостанциями FM-диапазона, придурковатыми фильмами про экзорцизм, трах в Голубой Лагуне и бойню на лесопилке; дворовыми дружками (впоследствии – мальчиками) и Микиными причитаниями. Возможно, были и другие источники, Мика не знает о них ничего. Васька давно забросила свою кладовку, она так и не превратилась в кошку, но, кажется, превратилась в самую банальную потаскуху.
– Ты самая банальная потаскушка! – «потаскушка» звучит еще унизительнее, чем «потаскуха» – пусть. Микина задача (если у нее вообще есть задача) – побольнее ударить Ваську, а лучше и вовсе сбить с ног. И канализировать ненависть, направив ее в нужное русло.
– Ну какая же я потаскушка? – Задеть Ваську так же трудно, как вручную столкнуть с колеи пригородную электричку. – Денег-то я не беру. А это уже по-другому называется, согласись.
– Тебе виднее… А все эти твои хахали – может, они и не платят тебе денег. Может, ты спишь с ними потому, что они читают тебе вслух названия станций метро? Ведь прочесть их сама ты не в состоянии… Что, права я?!
Мика почти торжествует. Но и Васька торжествует, скалится в ухмылке, выпячивает молодые, наглые, сучьи зубы:
– Не исключено, моя целомудренная сестра! Не исключено, что я сплю с ними именно поэтому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97