— Только вот с вымиранием это ты зря загнул. Гибель человеческого рода не выгодна никому, в том числе и Люциферу. И потому, чтобы не потерять источник душ, он попытается растянуть его существование на как можно более длительный срок.
— А почему именно попытается? — Я ухватился за то слово, которое показалось мне наиболее сомнительным. Тем более что Хмырь намеренно выделил его интонацией. — Ведь если гибель человечества не в его интересах, то что может случиться? Ну будем мы жить по другой морали, в которой воровство и убийство не считаются преступлением. Но ведь это, в конце концов, еще не самое плохое, что может быть.
— Ну да. Не самое… — Бывший инквизитор качнул головой. — Только ты не забывай: во тьму очень легко свалиться. А вот выбраться из нее обратно — подвиг, посильный немногим.
— Прописная истина. И что дальше?
— А то, что это будет тупик. И загнать в него человечество выгодно исключительно Дьяволу, но никак не Богу. Кто может поручиться, что предпримет в этой ситуации Господь? Не разочаруется ли он венцом своего творения? И не решит ли его окончательно уничтожить?
— То есть, что бы мы ни делали, конец света все-таки случится? — негромко спросил я. — И нам дано всего лишь выбрать, падем ли мы во Тьму или сгорим в Свете?
Хмырь опять вздохнул. Поерзал немного на своей отчаянно заскрипевшей кровати. И вновь достал кисет. Я знал эту его привычку: ведя разговор, который он считал важным, бывший инквизитор всегда много курил, иногда даже прикуривая одну самокрутку от другой.
— Конец света уже случился, — сказал он, чиркая спичкой. — Тридцать лет назад. Все, что сейчас происходит, — это его отголоски. Причем нам некого винить в случившемся — ни Бога, ни Дьявола. Правила игры были известны с самого начала. В том, что самая главная битва в истории человечества была проиграна, мы виноваты сами. Человечество само довело себя до той черты, за которой Господу пришлось открыто вмешаться.
— И он это сделал, — раздраженно буркнул я. — Как и было обещано — отделил агнцев от козлищ. Явление мессии, и вуаля — девять десятых человечества растворились в воздухе… Вот только, знаешь, я никак не могу понять, кто же остался в мире: скромные агнцы или все же пресловутые козлищи?
— А какая разница? — негромко спросил Хмырь. — Суть все равно не в этом. День Гнева просто расставил все по местам. Всевышний дал нам выбор и наглядно продемонстрировал, что может произойти с человечеством в случае ошибки. Но мы предупреждению не вняли и свой второй шанс так же успешно профукали. Так чья же вина в том, что со дня на день мы утонем во тьме?
Я промолчал. Но не потому, что был полностью согласен, просто мне не хотелось спорить. Устал я от всех этих споров.
Устал.
Ну почему жизнь всегда развивается через смерть? Почему свет тянет за собой тьму, а добро частенько вдруг превращается во зло? Почему в этом мире все так сложно?
Видимо, последний вопрос я произнес вслух, потому что бывший инквизитор вдруг ответил:
— Это та цена, которую мы платим за свою свободу. За право самим решать, что является добром, а что — злом.
В небе над городом медленно загорались звезды. В пыльном стекле распахнутого окна блеснули далекие отблески вспыхнувших на периметре прожекторов. Где-то на улицах старого города уныло взвыл оборотень. Едва слышное эхо его воя заставило меня поежиться и инстинктивно потянуться за отсутствующим мечом.
Ночь… Почему именно ночью происходят все наиболее значительные дела? Почему именно ночью бывают самые важные разговоры? Почему именно ночью мне хочется встать и с мечом в руке пройти по пустым заброшенным улицам, играя в извечную игру со смертью?..
Почему именно ночь — время максимального расцвета тьмы — стала для меня наиболее близким и любимым временем суток?
Смутно видимый в полутьме человеческий силуэт отклонился в сторону. Зашарил руками по столу. С удвоенной яркостью замигал красный огонек самокрутки. И почти сразу же, отгоняя окутывавшую все вокруг темноту и превращая мир в сложное переплетение света и тени, вспыхнула свеча.
Глядя на робко танцующий огонек, я негромко спросил, возвращаясь к так и не завершенному разговору:
— Откуда ты все это знаешь? У тебя есть контакты с местными церковными иерархами?
— Никаких контактов у меня нет. — Улыбка на лице бывшего инквизитора казалась почти невинной. Если бы я не знал его столь хорошо, то мог бы и поверить. А так — всего лишь улыбнулся в ответ. — Неужели ты считаешь, что мой братик, метящий в кресло митрополита, позволил бы мне это? Удивляюсь, как он вообще терпит меня здесь. А что касается выводов — их сделал аналитический отдел на основании собранных по всему миру данных. — Видя мое недоумение, Хмырь пожал плечами и криво усмехнулся. — Что ты так смотришь? Неужели думаешь, что я в бытность свою верховным инквизитором не читал ложащиеся на мой стол документы?
Я на мгновение нахмурился. Ивана Симонова — верховного инквизитора Екатеринбургской епархии — осудили за ересь лет шесть-семь назад. И если он говорит, что о нашествии тьмы было известно еще тогда… Вот черт!
— Как давно?.. — Я не договорил, но Хмырь понял.
— Около десяти лет. Может быть, чуть больше. Но тогда накопление шло медленно, и все прогнозы давали нам почти век на то, чтобы исправить ситуацию. Но в прошлом году равновесие нарушилось. Позиции Света пошатнулись. И счет пошел уже на месяцы. Или, может быть, даже на недели.
— А… У церкви был какой-нибудь план?
Не знаю, хотел ли я услышать ответ. Но я должен был спросить. Хотя бы для того, чтобы было в чем себя винить. Ведь это именно моими стараниями десятилетия превратились в дни. Именно я ослабил влияние Света на этот мир. И то, что тогда это казалось необходимым, сути дела не меняло.
Пусть церковный синод скрепя сердце и признал меня чистым перед ликом Господа, я все равно чувствовал себя виновным. Уж не знаю почему. Вроде бы как бездушному, за которого меня все принимали, чувство вины мне было противопоказано изначально.
Бывший верховный инквизитор спокойно кивнул.
— Был план. Был. Только что теперь говорить — времени на его осуществление все равно не осталось. Да и не верил я в него никогда, честно говоря.
— И в чем он заключался?
— В вере конечно же. Власий, наш предыдущий патриарх, считал, что если взрастить в людях веру, то таким путем можно будет на неопределенное время отсрочить или даже вовсе снять угрозу наступления тьмы. И вполне справедливо считал, кстати. Только вот, к сожалению, вера — это такая штука, искусственно привить которую в людских душах практически невозможно. К ней надо идти. Стремиться. Преодолевать и подчас ломать самого себя. К Богу из-под палки не загонишь. А это именно то, что люди любят и понимают лучше всего, — палки… Вот, казалось бы, День Гнева грянул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
— А почему именно попытается? — Я ухватился за то слово, которое показалось мне наиболее сомнительным. Тем более что Хмырь намеренно выделил его интонацией. — Ведь если гибель человечества не в его интересах, то что может случиться? Ну будем мы жить по другой морали, в которой воровство и убийство не считаются преступлением. Но ведь это, в конце концов, еще не самое плохое, что может быть.
— Ну да. Не самое… — Бывший инквизитор качнул головой. — Только ты не забывай: во тьму очень легко свалиться. А вот выбраться из нее обратно — подвиг, посильный немногим.
— Прописная истина. И что дальше?
— А то, что это будет тупик. И загнать в него человечество выгодно исключительно Дьяволу, но никак не Богу. Кто может поручиться, что предпримет в этой ситуации Господь? Не разочаруется ли он венцом своего творения? И не решит ли его окончательно уничтожить?
— То есть, что бы мы ни делали, конец света все-таки случится? — негромко спросил я. — И нам дано всего лишь выбрать, падем ли мы во Тьму или сгорим в Свете?
Хмырь опять вздохнул. Поерзал немного на своей отчаянно заскрипевшей кровати. И вновь достал кисет. Я знал эту его привычку: ведя разговор, который он считал важным, бывший инквизитор всегда много курил, иногда даже прикуривая одну самокрутку от другой.
— Конец света уже случился, — сказал он, чиркая спичкой. — Тридцать лет назад. Все, что сейчас происходит, — это его отголоски. Причем нам некого винить в случившемся — ни Бога, ни Дьявола. Правила игры были известны с самого начала. В том, что самая главная битва в истории человечества была проиграна, мы виноваты сами. Человечество само довело себя до той черты, за которой Господу пришлось открыто вмешаться.
— И он это сделал, — раздраженно буркнул я. — Как и было обещано — отделил агнцев от козлищ. Явление мессии, и вуаля — девять десятых человечества растворились в воздухе… Вот только, знаешь, я никак не могу понять, кто же остался в мире: скромные агнцы или все же пресловутые козлищи?
— А какая разница? — негромко спросил Хмырь. — Суть все равно не в этом. День Гнева просто расставил все по местам. Всевышний дал нам выбор и наглядно продемонстрировал, что может произойти с человечеством в случае ошибки. Но мы предупреждению не вняли и свой второй шанс так же успешно профукали. Так чья же вина в том, что со дня на день мы утонем во тьме?
Я промолчал. Но не потому, что был полностью согласен, просто мне не хотелось спорить. Устал я от всех этих споров.
Устал.
Ну почему жизнь всегда развивается через смерть? Почему свет тянет за собой тьму, а добро частенько вдруг превращается во зло? Почему в этом мире все так сложно?
Видимо, последний вопрос я произнес вслух, потому что бывший инквизитор вдруг ответил:
— Это та цена, которую мы платим за свою свободу. За право самим решать, что является добром, а что — злом.
В небе над городом медленно загорались звезды. В пыльном стекле распахнутого окна блеснули далекие отблески вспыхнувших на периметре прожекторов. Где-то на улицах старого города уныло взвыл оборотень. Едва слышное эхо его воя заставило меня поежиться и инстинктивно потянуться за отсутствующим мечом.
Ночь… Почему именно ночью происходят все наиболее значительные дела? Почему именно ночью бывают самые важные разговоры? Почему именно ночью мне хочется встать и с мечом в руке пройти по пустым заброшенным улицам, играя в извечную игру со смертью?..
Почему именно ночь — время максимального расцвета тьмы — стала для меня наиболее близким и любимым временем суток?
Смутно видимый в полутьме человеческий силуэт отклонился в сторону. Зашарил руками по столу. С удвоенной яркостью замигал красный огонек самокрутки. И почти сразу же, отгоняя окутывавшую все вокруг темноту и превращая мир в сложное переплетение света и тени, вспыхнула свеча.
Глядя на робко танцующий огонек, я негромко спросил, возвращаясь к так и не завершенному разговору:
— Откуда ты все это знаешь? У тебя есть контакты с местными церковными иерархами?
— Никаких контактов у меня нет. — Улыбка на лице бывшего инквизитора казалась почти невинной. Если бы я не знал его столь хорошо, то мог бы и поверить. А так — всего лишь улыбнулся в ответ. — Неужели ты считаешь, что мой братик, метящий в кресло митрополита, позволил бы мне это? Удивляюсь, как он вообще терпит меня здесь. А что касается выводов — их сделал аналитический отдел на основании собранных по всему миру данных. — Видя мое недоумение, Хмырь пожал плечами и криво усмехнулся. — Что ты так смотришь? Неужели думаешь, что я в бытность свою верховным инквизитором не читал ложащиеся на мой стол документы?
Я на мгновение нахмурился. Ивана Симонова — верховного инквизитора Екатеринбургской епархии — осудили за ересь лет шесть-семь назад. И если он говорит, что о нашествии тьмы было известно еще тогда… Вот черт!
— Как давно?.. — Я не договорил, но Хмырь понял.
— Около десяти лет. Может быть, чуть больше. Но тогда накопление шло медленно, и все прогнозы давали нам почти век на то, чтобы исправить ситуацию. Но в прошлом году равновесие нарушилось. Позиции Света пошатнулись. И счет пошел уже на месяцы. Или, может быть, даже на недели.
— А… У церкви был какой-нибудь план?
Не знаю, хотел ли я услышать ответ. Но я должен был спросить. Хотя бы для того, чтобы было в чем себя винить. Ведь это именно моими стараниями десятилетия превратились в дни. Именно я ослабил влияние Света на этот мир. И то, что тогда это казалось необходимым, сути дела не меняло.
Пусть церковный синод скрепя сердце и признал меня чистым перед ликом Господа, я все равно чувствовал себя виновным. Уж не знаю почему. Вроде бы как бездушному, за которого меня все принимали, чувство вины мне было противопоказано изначально.
Бывший верховный инквизитор спокойно кивнул.
— Был план. Был. Только что теперь говорить — времени на его осуществление все равно не осталось. Да и не верил я в него никогда, честно говоря.
— И в чем он заключался?
— В вере конечно же. Власий, наш предыдущий патриарх, считал, что если взрастить в людях веру, то таким путем можно будет на неопределенное время отсрочить или даже вовсе снять угрозу наступления тьмы. И вполне справедливо считал, кстати. Только вот, к сожалению, вера — это такая штука, искусственно привить которую в людских душах практически невозможно. К ней надо идти. Стремиться. Преодолевать и подчас ломать самого себя. К Богу из-под палки не загонишь. А это именно то, что люди любят и понимают лучше всего, — палки… Вот, казалось бы, День Гнева грянул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87