Зажегся сперва желтый, потом зеленый огонь, противный «Москвич» разом трогается и перед самым нашим носом обгоняет нас.
До Москвы – тридцать километров! Сбоку мчится электричка, переполненная пассажирами, и кричит тоненьким простуженным голосом.
До Москвы – двадцать километров! Сколько же машин навстречу и скольких обгоняем мы! В Москву везут кирпич, капусту, мешки с мукой, живых коров… Из Москвы едут машины со станками, с ящиками, пустые самосвалы, тяжелые бензовозы; промчался на мотоцикле милиционер; а сколько людей едет в обе стороны в автобусах, грузовиках, легковых!..
До Москвы – десять километров! . – Смотрите, смотрите! – показывает в окно Соня.
Далеко-далеко на фоне розовой зари пронзает небо хрустальный сказочный шпиль розового тридцатидвухэтажного здания университета.
А справа и слева – дома в шесть, восемь, двенадцать этажей. Это сама Москва. Автобус едет медленнее. Улица небывалой ширины, как река в Золотом Бору. Машин и людей на улице великое множество. Магазины с большими цветными вывесками, плакаты, объявления… Время от времени автобус останавливается, и тогда поперек улицы двигаются в два-три ряда нескончаемые вереницы автомашин.
Заметно стемнело. Сотни тысяч, миллионы огней, белых, красных, зеленых, – на улицах, в окнах, на вывесках – горят, переливаются, сверкают…
Наконец въезжаем на площадь и останавливаемся возле большого серого здания с огненно-красной буквой «М» под крышей. Это станция метро.
– Ура! Приехали!
– Дети, только строем! Если отстанете – погибнете! – кричит Магдалина Харитоновна.
Ребята присмирели, идеально послушны, сразу становятся в два ряда и идут следом за Люсей. Магдалина Харитоновна замыкает шествие.
Все с восхищением оглядывают станцию метро. Какой высокий потолок! Сколько белых колонн! Перед эскалатором – самодвижущейся лестницей-чудесницей – все невольно останавливаются: вроде бы страшно скатываться куда-то в пропасть… Но другие-то спускаются и при этом спокойненько разговаривают.
Поехали и мы. Внизу столько света! Лампы в матово-белых, похожих на лилии абажурах; мраморные колонны с бронзовыми украшениями… Никому не верится, что дворец запрятан глубоко под землю.
Сейчас десять часов вечера.
«Хорошо, что мы явимся на квартиру поздно, – думаю я, – когда Тычинка с Газелью уже спать залягут».
Вдруг Соня дернула меня за рукав:
– Папа, я хочу очень серьезно с тобой поговорить.
– Да, что такое?
– Галя тоже у нас ночует.
– Но ведь у нее в Москве родители.
– А у нас ей интереснее. И еще знаешь что? Я уже договорилась с Магдалиной Харитоновной: они будут жить у нас все три дня. Да, да, да, не спорь! Мама пойдет ночевать к Ивану Ивановичу, Миша – на раскладушке в кухне, Люся с Магдалиной Харитоновной – на диване, Бэла с Галей – в моей кровати, я с остальными девочками – в большой комнате на полу, мальчишки – в маленькой, тоже на полу, а трех мальчишек ты возьмешь к себе в кровать: один – с тобой рядышком, двое – ногами к вам… И всем будет очень удобно и весело.
Соня тараторила так быстро, что я никак не мог вставить слово возражения. Впрочем, я понимал – возражать было уже поздно.
Подъехал поезд, открылись сами собой двери, все, толкаясь, устремились в вагон… Девушка в красной фуражке подняла руку с жезлом… Вновь захлопнулись двери, и поезд ринулся в туннель.
Живу я возле станции «Маяковская». Мы приехали, поднялись по эскалатору наверх. Москва под черным звездным небом, сверкающая мириадами разноцветных огней, предстала перед нашими глазами. Ребята совсем притихли, идут строем, никто не балуется, не разговаривает. Один бедный Витя Перец уныло плетется в стороне, босиком, в своих латаных, выцветших штанах.
Тоскливые мысли охватили меня: а если управдом узнает, что в квартире ночуют двадцать девять непрописанных граждан? А как отнесутся Тычинка с Розой к такому нашествию? А как это отразится на Мишиных экзаменах? А что скажет мама – моя жена?
Впрочем, о маме я почти не беспокоюсь. Она всегда отличалась гостеприимством. Я уверен, она будет исключительно приветлива и любезна со всеми гостями. Вдобавок эти гости преподнесут такие вкусные подарки.
Строем вошли во двор, поднялись по лестнице на третий этаж.
Соня нажала кнопку звонка. Дверь открыла мама. Она прислонилась к косяку и застыла неподвижно, пропуская мимо себя вереницу ребят. Я смутился, увидев ее бледное, окаменевшее лицо, ее испуганные глаза.
Впоследствии я выяснил причину маминого испуга. Миша, заслышав топот множества ног во дворе, высунулся в окно и закричал: «Мама, их человек шестьдесят!»
А самое главное, когда я разговаривал с мамой по телефону из Золотого Бора, она категорически потребовала: «Никаких грибов, никакого варенья, не больше семи ребят! Если привезешь больше, Мише негде будет заниматься, он не поступит в вуз».
А я этого ничего тогда не расслышал.
– Вот мы и приехали, – неестественно развязно сказал я и поцеловал маму в щеку.
– Тройка по сочинению, – шепнула мама.
В первую секунду я даже не понял всего ужаса ее слов. Миша, веселый, растрепанный, здоровался со мной как ни в чем не бывало.
В эту минуту я не мог не только переживать Мишино несчастье, но даже думать о нем. Надо было немедленно проводить всех ребят из передней в комнаты и усадить. Правда, обе руководительницы так их вышколили, что они ходили на цыпочках и даже шептаться боялись.
Я представил маме Магдалину Харитоновну и Люсю. Мама вежливо улыбнулась, а когда увидела увесистые корзинки с грибами и фруктами и грандиозные банки с вареньем, улыбнулась по-настоящему и поцеловала Люсю.
– Послушайте! Ну мне, честное слово, неудобно! Ну нельзя же так много! – ахала мама.
Она тут же поставила на плиту сразу три чайника.
А Миша уже успел перезнакомиться с мальчиками. Вместе с ними он развязывал рюкзаки, бережно вынимал и распаковывал минералы и окаменелости и о чем-то оживленно беседовал.
Осмотр Мишиных минералогических коллекций решили отложить: завтра у него экзамен по химии и ему надо идти в кухню готовиться.
Я усадил всех ребят вокруг стола, на окнах, на диване, на кровати. Соня как хозяйка занимала девочек, показывала им все наши альбомы с фотографиями, книжки с картинками, своих кукол.
Мама, Миша и я уединились на кухне.
– Ну что? – спросил я.
– Что «что»? – с тоской ответила мама. – Сочинение написал очень хорошее, да не на ту тему и в слове «гуманизм» поставил два «м».
Миша с книгой в руках потянулся, зевнул.
– Ну, не поступлю в этом году, пойду работать, через два года выдержу, – равнодушно бросил он.
– Миша, ну как ты не знаешь: гуммигут – краска, гуммиарабик – клей – два «м», а гуманизм – одно. Неужели из-за какой-то одной буквы рухнет вся твоя будущность?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
До Москвы – тридцать километров! Сбоку мчится электричка, переполненная пассажирами, и кричит тоненьким простуженным голосом.
До Москвы – двадцать километров! Сколько же машин навстречу и скольких обгоняем мы! В Москву везут кирпич, капусту, мешки с мукой, живых коров… Из Москвы едут машины со станками, с ящиками, пустые самосвалы, тяжелые бензовозы; промчался на мотоцикле милиционер; а сколько людей едет в обе стороны в автобусах, грузовиках, легковых!..
До Москвы – десять километров! . – Смотрите, смотрите! – показывает в окно Соня.
Далеко-далеко на фоне розовой зари пронзает небо хрустальный сказочный шпиль розового тридцатидвухэтажного здания университета.
А справа и слева – дома в шесть, восемь, двенадцать этажей. Это сама Москва. Автобус едет медленнее. Улица небывалой ширины, как река в Золотом Бору. Машин и людей на улице великое множество. Магазины с большими цветными вывесками, плакаты, объявления… Время от времени автобус останавливается, и тогда поперек улицы двигаются в два-три ряда нескончаемые вереницы автомашин.
Заметно стемнело. Сотни тысяч, миллионы огней, белых, красных, зеленых, – на улицах, в окнах, на вывесках – горят, переливаются, сверкают…
Наконец въезжаем на площадь и останавливаемся возле большого серого здания с огненно-красной буквой «М» под крышей. Это станция метро.
– Ура! Приехали!
– Дети, только строем! Если отстанете – погибнете! – кричит Магдалина Харитоновна.
Ребята присмирели, идеально послушны, сразу становятся в два ряда и идут следом за Люсей. Магдалина Харитоновна замыкает шествие.
Все с восхищением оглядывают станцию метро. Какой высокий потолок! Сколько белых колонн! Перед эскалатором – самодвижущейся лестницей-чудесницей – все невольно останавливаются: вроде бы страшно скатываться куда-то в пропасть… Но другие-то спускаются и при этом спокойненько разговаривают.
Поехали и мы. Внизу столько света! Лампы в матово-белых, похожих на лилии абажурах; мраморные колонны с бронзовыми украшениями… Никому не верится, что дворец запрятан глубоко под землю.
Сейчас десять часов вечера.
«Хорошо, что мы явимся на квартиру поздно, – думаю я, – когда Тычинка с Газелью уже спать залягут».
Вдруг Соня дернула меня за рукав:
– Папа, я хочу очень серьезно с тобой поговорить.
– Да, что такое?
– Галя тоже у нас ночует.
– Но ведь у нее в Москве родители.
– А у нас ей интереснее. И еще знаешь что? Я уже договорилась с Магдалиной Харитоновной: они будут жить у нас все три дня. Да, да, да, не спорь! Мама пойдет ночевать к Ивану Ивановичу, Миша – на раскладушке в кухне, Люся с Магдалиной Харитоновной – на диване, Бэла с Галей – в моей кровати, я с остальными девочками – в большой комнате на полу, мальчишки – в маленькой, тоже на полу, а трех мальчишек ты возьмешь к себе в кровать: один – с тобой рядышком, двое – ногами к вам… И всем будет очень удобно и весело.
Соня тараторила так быстро, что я никак не мог вставить слово возражения. Впрочем, я понимал – возражать было уже поздно.
Подъехал поезд, открылись сами собой двери, все, толкаясь, устремились в вагон… Девушка в красной фуражке подняла руку с жезлом… Вновь захлопнулись двери, и поезд ринулся в туннель.
Живу я возле станции «Маяковская». Мы приехали, поднялись по эскалатору наверх. Москва под черным звездным небом, сверкающая мириадами разноцветных огней, предстала перед нашими глазами. Ребята совсем притихли, идут строем, никто не балуется, не разговаривает. Один бедный Витя Перец уныло плетется в стороне, босиком, в своих латаных, выцветших штанах.
Тоскливые мысли охватили меня: а если управдом узнает, что в квартире ночуют двадцать девять непрописанных граждан? А как отнесутся Тычинка с Розой к такому нашествию? А как это отразится на Мишиных экзаменах? А что скажет мама – моя жена?
Впрочем, о маме я почти не беспокоюсь. Она всегда отличалась гостеприимством. Я уверен, она будет исключительно приветлива и любезна со всеми гостями. Вдобавок эти гости преподнесут такие вкусные подарки.
Строем вошли во двор, поднялись по лестнице на третий этаж.
Соня нажала кнопку звонка. Дверь открыла мама. Она прислонилась к косяку и застыла неподвижно, пропуская мимо себя вереницу ребят. Я смутился, увидев ее бледное, окаменевшее лицо, ее испуганные глаза.
Впоследствии я выяснил причину маминого испуга. Миша, заслышав топот множества ног во дворе, высунулся в окно и закричал: «Мама, их человек шестьдесят!»
А самое главное, когда я разговаривал с мамой по телефону из Золотого Бора, она категорически потребовала: «Никаких грибов, никакого варенья, не больше семи ребят! Если привезешь больше, Мише негде будет заниматься, он не поступит в вуз».
А я этого ничего тогда не расслышал.
– Вот мы и приехали, – неестественно развязно сказал я и поцеловал маму в щеку.
– Тройка по сочинению, – шепнула мама.
В первую секунду я даже не понял всего ужаса ее слов. Миша, веселый, растрепанный, здоровался со мной как ни в чем не бывало.
В эту минуту я не мог не только переживать Мишино несчастье, но даже думать о нем. Надо было немедленно проводить всех ребят из передней в комнаты и усадить. Правда, обе руководительницы так их вышколили, что они ходили на цыпочках и даже шептаться боялись.
Я представил маме Магдалину Харитоновну и Люсю. Мама вежливо улыбнулась, а когда увидела увесистые корзинки с грибами и фруктами и грандиозные банки с вареньем, улыбнулась по-настоящему и поцеловала Люсю.
– Послушайте! Ну мне, честное слово, неудобно! Ну нельзя же так много! – ахала мама.
Она тут же поставила на плиту сразу три чайника.
А Миша уже успел перезнакомиться с мальчиками. Вместе с ними он развязывал рюкзаки, бережно вынимал и распаковывал минералы и окаменелости и о чем-то оживленно беседовал.
Осмотр Мишиных минералогических коллекций решили отложить: завтра у него экзамен по химии и ему надо идти в кухню готовиться.
Я усадил всех ребят вокруг стола, на окнах, на диване, на кровати. Соня как хозяйка занимала девочек, показывала им все наши альбомы с фотографиями, книжки с картинками, своих кукол.
Мама, Миша и я уединились на кухне.
– Ну что? – спросил я.
– Что «что»? – с тоской ответила мама. – Сочинение написал очень хорошее, да не на ту тему и в слове «гуманизм» поставил два «м».
Миша с книгой в руках потянулся, зевнул.
– Ну, не поступлю в этом году, пойду работать, через два года выдержу, – равнодушно бросил он.
– Миша, ну как ты не знаешь: гуммигут – краска, гуммиарабик – клей – два «м», а гуманизм – одно. Неужели из-за какой-то одной буквы рухнет вся твоя будущность?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53