Полузадумчиво, полунасмешливо она грызла былинку, ее губы и глаза чуть улыбались. Видно, в душе она была очень довольна, что вот такой хороший парень робеет перед ней и так неумело объясняется в любви. А позади столпились радостные зеленые березки, ярко освещенные косыми утренними лучами солнца; за березками виднелся конец деревенской улицы – два деревянных дома с палисадниками…
– Это вы, вы всё сами нарисовали? – Женя уже успел вооружиться кистями, выдавил на палитру краски и теперь стоял перед Ларюшей и во все глаза глядел ему в рот.
– Конечно, сам нарисовал, – удивился Ларюша. Картина всем нам очень понравилась.
– Вот только… – начала было Люся и осеклась.
– Что – только? Говорите, говорите, я всегда прислушиваюсь…
– Неужели девушки всегда так бывают довольны, когда им объясняются в любви? По-моему, они должны очень смущаться, – сказала Люся и сама смутилась и густо покраснела.
– Вы так полагаете? – очень серьезно спросил Ларюша. – Во всяком случае, большое вам спасибо за совет. Я подумаю. Возможно, я недостаточно знаком с психологией девушек, – добавил он.
– А очень долго вы рисовали картину? – спросил Женя.
– Больше двух лет.
– Ой ли?
– Сейчас докажу, – улыбнулся художник.
Он нагнулся и из кучи в углу стал выбирать холсты и куски картона и показывать нам эскизы и наброски.
Вот тракторист: то он стоит подбоченясь, то опустив руку. Вот девушка: то совсем босая, то в тапочках, то былинку грызет, то платочек вертит… Потом пошли детали: куст чертополоха на первом плане, отдельно – сапоги тракториста, два картона тропинки, несколько холстов домов, мокрое белье в тазу, ведра с водой и рядом – лежащее коромысло. Видно, художник много разъезжал повсюду, наблюдал, искал и, когда наконец находил, накидывался и рисовал с натуры то, что, по его мнению, могло пригодиться для задуманной картины.
Всем нам очень понравились произведения Ларюши. Но Женя-близнец, кажется, позабыл все на свете. Он так и вцепился в рисунки, рассматривая внимательно все подробности.
Я наконец начал различать обоих черненьких близнецов не только по цвету их ремней. Гена, тот, что с рыжим ремнем, был просто мальчик как мальчик – бегал, прыгал, смеялся вместе со всеми, а у Жени-художника глаза были то чересчур задумчивые, то, наоборот, неестественно блестящие от возбуждения.
– А где эти ведра, которые вы так здорово тут изобразили? – улыбаясь, спросила Люся.
– Ведра? Вот тут, на кухне.
Неожиданно Люся стала перед художником во фронт, приставила руку к виску и отрапортовала:
– Товарищ Номер Шестой! Пионеротряд Золотоборского дома пионеров просит вас разрешить нам заняться генеральной уборкой вашей художественной мастерской.
– Да что вы, что вы! – бормотал сконфузившийся Ларюша. – Ко мне одна бабушка приходила убирать, теперь заболела. А я очень много разъезжаю, очень много работаю над картинами и думаю о них с утра до вечера и, кажется, правда иногда забываю о чистоте. Разве уж так грязно?
– Потрясающе грязно! – воскликнула Люся.
– Надо лопату и носилки, – деловито добавил Витя Большой.
– А где у вас во дворе мусорный ящик? – спросила Галя. Оказывается, беззаботный Ларюша даже не знал, куда выносят мусор. Ведь он сам никогда ничего не выбрасывал.
– Ладно, найдем, – сказал Витя Большой.
Из старых картинок, из планок от разломанных мольбертов мальчики смастерили, правда, не лопату, а совок и нечто вроде носилок.
– Девочки, осторожнее: на полу осколки стекла и посуды, – предупредила Магдалина Харитоновна, выходя с нами во двор.
Мы, взрослые, решили прогуляться по тротуару вдоль ряда чахлых липок. Володя-Индюшонок, стоя под деревом, скучал в своих небесно-дымчатых брюках. Ребята тем временем протащили мимо нас не менее десяти носилок мусора.
Номер Первый стал подробно рассказывать Ларюше о наших поисках, о расшифрованном письме, о рукописи.
Ларюша слушал, но, по-моему, не очень внимательно. Его глаза безучастно скользили по сторонам.
На крыльце появилась Люся.
– Скоро кончим! Можно будет читать! – крикнула она. Ларюша сразу оживился. И я понял, почему он так переменился и просиял.
Уж очень картинна была Люся на крыльце, ярко освещенная солнцем, тоненькая, жизнерадостная, раскрасневшаяся от работы, с растрепавшимися светлыми волосами.
Вдруг раздался отчаянный вопль Володи-Индюшонка.
Оба близнеца потом уверяли, что они споткнулись с носилками и нечаянно, честное слово нечаянно, уронили консервную банку с желтой краской как раз возле прислонившегося к палисаднику Володи. Так это было или не так, но на небесно-дымчатых брюках Володи появилось несколько ярко-желтых пятен.
– Не стой без дела на дороге! – говорил Витя Большой. – Мы убираем, а он руки в карманы!
– Первый раз надел! – со слезами на глазах жаловался Володя.
Наконец нас позвали. Пол в комнате был еще сырой, мебель расставлена и блестела, книги лежали стопками, свертки холстов превратились в аккуратную поленницу.
– Чрезвычайно вам всем благодарен, чрезвычайно благодарен, – повторял несколько смущенный Ларюша и прижимал руку к сердцу. – Да, что же это я вас ничем не угощаю! – вдруг встрепенулся он и побежал на кухню.
Он поставил на газовую плитку громадный жестяной чайник с отвалившейся ручкой, из бюро XVIII столетия вытащил несколько связок сушек, очевидно прошлогодней давности. Мы так проголодались, что сейчас же набросились на угощение; через две минуты от связок остались одни веревочки.
А Номер Первый наконец уселся на кончик бульварной скамейки и уткнул нос в папку «Бумаги моего прадеда». Он положил ногу на ногу. Вся его поза выражала величайшее наслаждение, ноздри и щеки раздувались.
Мы все запротестовали:
– Читайте, читайте вслух!
– Одну минуточку! – Ларюша вскочил. – Вы… – обратился он к оторопевшей Люсе, – я очень хочу вас писать.
– Меня? – удивилась и покраснела Люся и стала быстро причесываться.
– Вы ее рисуйте не в этом платье, – выскочила вперед Соня. – У нее есть другое, гораздо лучше.
Девочки тут же развернули пакет и начали закутывать смущенную Люсю в сари.
– Как это красиво! Какой нежный тон! Как гармонирует с цветом вашего лица! – повторял восхищенный Ларюша.
У девочек что-то не ладилось с одеванием Люси.
– Скоро вы? – нетерпеливо спрашивали мы.
– Сейчас, сейчас! – Теперь и Ларюша бросился на помощь.
Он усадил очень довольную, сияющую Люсю в кресло XVIII столетия, стал поправлять складки материи.
Люся положила обе обнаженные руки на подлокотники кресла.
Ларюша еще раз перекинул бахрому на конце сари, отошел в сторону, прищурился, взял кисть и палитру… Сейчас он забудет все на свете…
– Можно, можно? Милый художник, я тоже… Дайте картон и мольберт.
Неужели Ларюша скажет «нет» на эти бессвязные мольбы Жени?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Это вы, вы всё сами нарисовали? – Женя уже успел вооружиться кистями, выдавил на палитру краски и теперь стоял перед Ларюшей и во все глаза глядел ему в рот.
– Конечно, сам нарисовал, – удивился Ларюша. Картина всем нам очень понравилась.
– Вот только… – начала было Люся и осеклась.
– Что – только? Говорите, говорите, я всегда прислушиваюсь…
– Неужели девушки всегда так бывают довольны, когда им объясняются в любви? По-моему, они должны очень смущаться, – сказала Люся и сама смутилась и густо покраснела.
– Вы так полагаете? – очень серьезно спросил Ларюша. – Во всяком случае, большое вам спасибо за совет. Я подумаю. Возможно, я недостаточно знаком с психологией девушек, – добавил он.
– А очень долго вы рисовали картину? – спросил Женя.
– Больше двух лет.
– Ой ли?
– Сейчас докажу, – улыбнулся художник.
Он нагнулся и из кучи в углу стал выбирать холсты и куски картона и показывать нам эскизы и наброски.
Вот тракторист: то он стоит подбоченясь, то опустив руку. Вот девушка: то совсем босая, то в тапочках, то былинку грызет, то платочек вертит… Потом пошли детали: куст чертополоха на первом плане, отдельно – сапоги тракториста, два картона тропинки, несколько холстов домов, мокрое белье в тазу, ведра с водой и рядом – лежащее коромысло. Видно, художник много разъезжал повсюду, наблюдал, искал и, когда наконец находил, накидывался и рисовал с натуры то, что, по его мнению, могло пригодиться для задуманной картины.
Всем нам очень понравились произведения Ларюши. Но Женя-близнец, кажется, позабыл все на свете. Он так и вцепился в рисунки, рассматривая внимательно все подробности.
Я наконец начал различать обоих черненьких близнецов не только по цвету их ремней. Гена, тот, что с рыжим ремнем, был просто мальчик как мальчик – бегал, прыгал, смеялся вместе со всеми, а у Жени-художника глаза были то чересчур задумчивые, то, наоборот, неестественно блестящие от возбуждения.
– А где эти ведра, которые вы так здорово тут изобразили? – улыбаясь, спросила Люся.
– Ведра? Вот тут, на кухне.
Неожиданно Люся стала перед художником во фронт, приставила руку к виску и отрапортовала:
– Товарищ Номер Шестой! Пионеротряд Золотоборского дома пионеров просит вас разрешить нам заняться генеральной уборкой вашей художественной мастерской.
– Да что вы, что вы! – бормотал сконфузившийся Ларюша. – Ко мне одна бабушка приходила убирать, теперь заболела. А я очень много разъезжаю, очень много работаю над картинами и думаю о них с утра до вечера и, кажется, правда иногда забываю о чистоте. Разве уж так грязно?
– Потрясающе грязно! – воскликнула Люся.
– Надо лопату и носилки, – деловито добавил Витя Большой.
– А где у вас во дворе мусорный ящик? – спросила Галя. Оказывается, беззаботный Ларюша даже не знал, куда выносят мусор. Ведь он сам никогда ничего не выбрасывал.
– Ладно, найдем, – сказал Витя Большой.
Из старых картинок, из планок от разломанных мольбертов мальчики смастерили, правда, не лопату, а совок и нечто вроде носилок.
– Девочки, осторожнее: на полу осколки стекла и посуды, – предупредила Магдалина Харитоновна, выходя с нами во двор.
Мы, взрослые, решили прогуляться по тротуару вдоль ряда чахлых липок. Володя-Индюшонок, стоя под деревом, скучал в своих небесно-дымчатых брюках. Ребята тем временем протащили мимо нас не менее десяти носилок мусора.
Номер Первый стал подробно рассказывать Ларюше о наших поисках, о расшифрованном письме, о рукописи.
Ларюша слушал, но, по-моему, не очень внимательно. Его глаза безучастно скользили по сторонам.
На крыльце появилась Люся.
– Скоро кончим! Можно будет читать! – крикнула она. Ларюша сразу оживился. И я понял, почему он так переменился и просиял.
Уж очень картинна была Люся на крыльце, ярко освещенная солнцем, тоненькая, жизнерадостная, раскрасневшаяся от работы, с растрепавшимися светлыми волосами.
Вдруг раздался отчаянный вопль Володи-Индюшонка.
Оба близнеца потом уверяли, что они споткнулись с носилками и нечаянно, честное слово нечаянно, уронили консервную банку с желтой краской как раз возле прислонившегося к палисаднику Володи. Так это было или не так, но на небесно-дымчатых брюках Володи появилось несколько ярко-желтых пятен.
– Не стой без дела на дороге! – говорил Витя Большой. – Мы убираем, а он руки в карманы!
– Первый раз надел! – со слезами на глазах жаловался Володя.
Наконец нас позвали. Пол в комнате был еще сырой, мебель расставлена и блестела, книги лежали стопками, свертки холстов превратились в аккуратную поленницу.
– Чрезвычайно вам всем благодарен, чрезвычайно благодарен, – повторял несколько смущенный Ларюша и прижимал руку к сердцу. – Да, что же это я вас ничем не угощаю! – вдруг встрепенулся он и побежал на кухню.
Он поставил на газовую плитку громадный жестяной чайник с отвалившейся ручкой, из бюро XVIII столетия вытащил несколько связок сушек, очевидно прошлогодней давности. Мы так проголодались, что сейчас же набросились на угощение; через две минуты от связок остались одни веревочки.
А Номер Первый наконец уселся на кончик бульварной скамейки и уткнул нос в папку «Бумаги моего прадеда». Он положил ногу на ногу. Вся его поза выражала величайшее наслаждение, ноздри и щеки раздувались.
Мы все запротестовали:
– Читайте, читайте вслух!
– Одну минуточку! – Ларюша вскочил. – Вы… – обратился он к оторопевшей Люсе, – я очень хочу вас писать.
– Меня? – удивилась и покраснела Люся и стала быстро причесываться.
– Вы ее рисуйте не в этом платье, – выскочила вперед Соня. – У нее есть другое, гораздо лучше.
Девочки тут же развернули пакет и начали закутывать смущенную Люсю в сари.
– Как это красиво! Какой нежный тон! Как гармонирует с цветом вашего лица! – повторял восхищенный Ларюша.
У девочек что-то не ладилось с одеванием Люси.
– Скоро вы? – нетерпеливо спрашивали мы.
– Сейчас, сейчас! – Теперь и Ларюша бросился на помощь.
Он усадил очень довольную, сияющую Люсю в кресло XVIII столетия, стал поправлять складки материи.
Люся положила обе обнаженные руки на подлокотники кресла.
Ларюша еще раз перекинул бахрому на конце сари, отошел в сторону, прищурился, взял кисть и палитру… Сейчас он забудет все на свете…
– Можно, можно? Милый художник, я тоже… Дайте картон и мольберт.
Неужели Ларюша скажет «нет» на эти бессвязные мольбы Жени?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53