Мукаукас так горячо любил племянницу, что в его согласии не приходилось сомневаться.
Два раза Орион подходил к комнате двоюродной сестры, надеясь, что она позволит ему объясниться, но все мольбы остались без ответа. Как холодна и неприступна была она в минуту прощания! А между тем всего несколько дней назад между ними зарождалась страстная любовь… Нет, поступки Паулы слишком отзывались рассчитанной суровостью, чтобы под ними могло скрываться равнодушие. Она так сердито швырнула в воду принесенные им цветы, в ее голосе звучала такая неприязнь, а между тем эта надменная красавица все-таки не выдала виновного на суде. Очевидно, для Ориона пока не все потеряно. Молодой человек вздохнул свободнее при этой мысли и направился домой, тревожась о больном отце. Его букет медленно плыл по течению.
«Паула в порыве ненависти бросила его туда, - подумал юноша, - но прежде чем река унесет в море бедные цветы, на их ветках распустится не одна почка. Дочь Фомы не может любить никого, кроме меня, я чувствую, я знаю это! Когда мы впервые взглянули друг другу в глаза, наша судьба решилась навеки. Нас разлучило мое преступление и ее гнев на мою помолвку с Катериной. Но я никогда не повторю своей роковой ошибки, смою с себя пятно позора, и оно забудется, как страшное сновидение. О женитьбе на дочери Сусанны не может быть и речи. Нельзя губить свою и чужую жизнь ради пустого недоразумения. Когда мать настаивала на этом невозможном браке, я уступил ей, шутя. Вот с чего начались все мои бедствия. Паула выслушает меня, поймет и простит. Я скажу ей, что заблуждался, что мое сердце принадлежало ей одной с первой минуты нашей встречи. Эта несравненная женщина заставила меня узнать истинное могущество любви, с которой я привык шутить. Стоит нам объясниться откровенно - и все пойдет хорошо». Черты Ориона приняли благородное, ясное выражение. Он бодрее пошел вперед, продолжая размышлять: «Если Паула будет моей, она сумеет пробудить во мне все великое, что я унаследовал от своих славных предков. Сегодня мать позвала меня и сказала: „Поди сюда, Орион. Тебе, мне и всему нашему дому предстоят серьезные перемены, отец…“ Да, бесспорно, серьезные перемены! Получить руку Паулы, соединиться с ней до гроба, чтобы вступить на новое поприще великих дел и достойного служения родине, - вот настоящая цель моей жизни, которую я должен достичь. Только с этой девушкой удастся мне осуществить свои заветные мечты, тогда как дорогая игрушка вроде Катерины не может принести мне в зрелые годы ничего, кроме пресыщения богатством, разочарования и поздних сожалений. Паула спасет мою будущность, сделает меня полезным человеком, а дочь Сусанны может только заглушить во мне хорошие задатки. Бедный дорогой отец! Тебе следует пережить свой теперешний удар, чтобы увидеть наконец исполнение лучших надежд, какие ты возлагал на сына. Паула всегда была тебе по сердцу. Может быть, ты сам примиришь ее со мной и соединишь нас, чтобы радоваться потом нашему счастью. Я постараюсь смягчить сердце нашей матери. Со временем она оценит Паулу; дочь благородного Фомы сделается красой нашего дома и всего Мемфиса, и даже всего Египта, оставаясь моим ангелом-хранителем».
Радостно взволнованный этой мыслью, Орион достиг виридариума. Домоправитель Себек поджидал здесь своего молодого хозяина.
- Господин еще спит, как предвидел врач, однако, его лицо… Ах, если бы Филипп поскорее вернулся!
- Послал экипаж в монастырь святой Цецилии? - торопливо спросил Орион.
Себек ответил утвердительно и ушел к больному. Оставшись один, молодой человек опустился на колени перед Распятием, висевшим на одной из колонн. Ориону стало страшно и он искал утешения в усердной молитве.
XV
Филипп ввел Паулу в ее новое жилище и тотчас познакомил с теми людьми, которым предстояло с этих пор служить молодой девушке охраной и обеспечить ей более спокойную и приятную жизнь. Однако врачу было некогда долго беседовать с дорогой гостьей и своими домашними. Едва только он успел показать дамаскинке просторные, богато украшенные цветами комнаты, как к нему явились двое посланных.
Паула знала, что положение дяди еще более ухудшилось, и в виду предстоящей потери особенно ясно сознавала, как много значила для нее отеческая любовь мукаукаса. Отрадная обстановка нового жилища только больнее напоминала покинутый печальный дом, где угасал ее покровитель.
Одним из присланных к Филиппу гонцов оказался молодой араб. Он принес с противоположного берега Нила письмо от Гашима. Приезжий купец сообщал врачу о несчастье в своей семье. Его старший сын расшибся, вследствие чего старику приходилось немедленно отправиться в город Джидду, расположенную на берегу Красного моря. Гашим убедительно просил Филиппа не оставлять его любимца, больного Рустема и в случае необходимости, перевезти пациента из дома наместника в более спокойное место до окончательного выздоровления. В конце письма заботливый купец написал, что не забудет своего обещания и станет повсюду осведомляться о пропавшем отце Паулы. К посланию прилагался туго набитый золотом кошелек.
Другой гонец оказался слугой мукаукаса. Филиппа срочно требовали к больному наместнику, и врач немедля выехал к нему на присланной за ним лошади. При первом взгляде на пациента врачу стало ясно, что тот безнадежен, но Филипп принял за правило не отчаиваться в спасении человека, пока в нем остается хоть искра жизни. Не обращая внимания на Ориона, стоявшего на коленях у изголовья отца, врач приподнял мукаукаса с подушек и сделал знак сестре милосердия, опытной дьякониссе, чтобы та приложила свежие примочки на лоб и шею Георгия, пораженного апоплексическим ударом. Потом больному пустили кровь. Он с трудом приподнял отяжелевшие веки, тревожно осмотрелся вокруг, увидел сына, узнал доктора и невнятно проговорил:
- Дай две пилюли, Филипп… - Язык отказывался служить ему. Врач исполнил желание умирающего, который снова закрыл глаза, но тотчас открыл их опять с прежним усилием и совершенно сознательно произнес: - Приходит мой конец… Благословение церкви… Епископа, Орион…
Юноша тотчас же вышел из комнаты за Плотином. Тот дожидался в виридариуме с двумя дьяконами, экзорцистом и причетником, державшим церковные принадлежности.
Георгий с покорностью воле Божьей следил глазами за приготовлениями к святому таинству и внимательно слушал слова экзорциста, произносившего заклинания против злых духов. Однако больной уже не смог принять святых даров. Вместо него причастился Орион. При этом по лицу умирающего мелькнула довольная улыбка, он тихо прошептал:
- К тебе, сын мой, переходит благословение неба. Верно, я недостоин принять тела и крови Христовой за свои тяжкие грехи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167
Два раза Орион подходил к комнате двоюродной сестры, надеясь, что она позволит ему объясниться, но все мольбы остались без ответа. Как холодна и неприступна была она в минуту прощания! А между тем всего несколько дней назад между ними зарождалась страстная любовь… Нет, поступки Паулы слишком отзывались рассчитанной суровостью, чтобы под ними могло скрываться равнодушие. Она так сердито швырнула в воду принесенные им цветы, в ее голосе звучала такая неприязнь, а между тем эта надменная красавица все-таки не выдала виновного на суде. Очевидно, для Ориона пока не все потеряно. Молодой человек вздохнул свободнее при этой мысли и направился домой, тревожась о больном отце. Его букет медленно плыл по течению.
«Паула в порыве ненависти бросила его туда, - подумал юноша, - но прежде чем река унесет в море бедные цветы, на их ветках распустится не одна почка. Дочь Фомы не может любить никого, кроме меня, я чувствую, я знаю это! Когда мы впервые взглянули друг другу в глаза, наша судьба решилась навеки. Нас разлучило мое преступление и ее гнев на мою помолвку с Катериной. Но я никогда не повторю своей роковой ошибки, смою с себя пятно позора, и оно забудется, как страшное сновидение. О женитьбе на дочери Сусанны не может быть и речи. Нельзя губить свою и чужую жизнь ради пустого недоразумения. Когда мать настаивала на этом невозможном браке, я уступил ей, шутя. Вот с чего начались все мои бедствия. Паула выслушает меня, поймет и простит. Я скажу ей, что заблуждался, что мое сердце принадлежало ей одной с первой минуты нашей встречи. Эта несравненная женщина заставила меня узнать истинное могущество любви, с которой я привык шутить. Стоит нам объясниться откровенно - и все пойдет хорошо». Черты Ориона приняли благородное, ясное выражение. Он бодрее пошел вперед, продолжая размышлять: «Если Паула будет моей, она сумеет пробудить во мне все великое, что я унаследовал от своих славных предков. Сегодня мать позвала меня и сказала: „Поди сюда, Орион. Тебе, мне и всему нашему дому предстоят серьезные перемены, отец…“ Да, бесспорно, серьезные перемены! Получить руку Паулы, соединиться с ней до гроба, чтобы вступить на новое поприще великих дел и достойного служения родине, - вот настоящая цель моей жизни, которую я должен достичь. Только с этой девушкой удастся мне осуществить свои заветные мечты, тогда как дорогая игрушка вроде Катерины не может принести мне в зрелые годы ничего, кроме пресыщения богатством, разочарования и поздних сожалений. Паула спасет мою будущность, сделает меня полезным человеком, а дочь Сусанны может только заглушить во мне хорошие задатки. Бедный дорогой отец! Тебе следует пережить свой теперешний удар, чтобы увидеть наконец исполнение лучших надежд, какие ты возлагал на сына. Паула всегда была тебе по сердцу. Может быть, ты сам примиришь ее со мной и соединишь нас, чтобы радоваться потом нашему счастью. Я постараюсь смягчить сердце нашей матери. Со временем она оценит Паулу; дочь благородного Фомы сделается красой нашего дома и всего Мемфиса, и даже всего Египта, оставаясь моим ангелом-хранителем».
Радостно взволнованный этой мыслью, Орион достиг виридариума. Домоправитель Себек поджидал здесь своего молодого хозяина.
- Господин еще спит, как предвидел врач, однако, его лицо… Ах, если бы Филипп поскорее вернулся!
- Послал экипаж в монастырь святой Цецилии? - торопливо спросил Орион.
Себек ответил утвердительно и ушел к больному. Оставшись один, молодой человек опустился на колени перед Распятием, висевшим на одной из колонн. Ориону стало страшно и он искал утешения в усердной молитве.
XV
Филипп ввел Паулу в ее новое жилище и тотчас познакомил с теми людьми, которым предстояло с этих пор служить молодой девушке охраной и обеспечить ей более спокойную и приятную жизнь. Однако врачу было некогда долго беседовать с дорогой гостьей и своими домашними. Едва только он успел показать дамаскинке просторные, богато украшенные цветами комнаты, как к нему явились двое посланных.
Паула знала, что положение дяди еще более ухудшилось, и в виду предстоящей потери особенно ясно сознавала, как много значила для нее отеческая любовь мукаукаса. Отрадная обстановка нового жилища только больнее напоминала покинутый печальный дом, где угасал ее покровитель.
Одним из присланных к Филиппу гонцов оказался молодой араб. Он принес с противоположного берега Нила письмо от Гашима. Приезжий купец сообщал врачу о несчастье в своей семье. Его старший сын расшибся, вследствие чего старику приходилось немедленно отправиться в город Джидду, расположенную на берегу Красного моря. Гашим убедительно просил Филиппа не оставлять его любимца, больного Рустема и в случае необходимости, перевезти пациента из дома наместника в более спокойное место до окончательного выздоровления. В конце письма заботливый купец написал, что не забудет своего обещания и станет повсюду осведомляться о пропавшем отце Паулы. К посланию прилагался туго набитый золотом кошелек.
Другой гонец оказался слугой мукаукаса. Филиппа срочно требовали к больному наместнику, и врач немедля выехал к нему на присланной за ним лошади. При первом взгляде на пациента врачу стало ясно, что тот безнадежен, но Филипп принял за правило не отчаиваться в спасении человека, пока в нем остается хоть искра жизни. Не обращая внимания на Ориона, стоявшего на коленях у изголовья отца, врач приподнял мукаукаса с подушек и сделал знак сестре милосердия, опытной дьякониссе, чтобы та приложила свежие примочки на лоб и шею Георгия, пораженного апоплексическим ударом. Потом больному пустили кровь. Он с трудом приподнял отяжелевшие веки, тревожно осмотрелся вокруг, увидел сына, узнал доктора и невнятно проговорил:
- Дай две пилюли, Филипп… - Язык отказывался служить ему. Врач исполнил желание умирающего, который снова закрыл глаза, но тотчас открыл их опять с прежним усилием и совершенно сознательно произнес: - Приходит мой конец… Благословение церкви… Епископа, Орион…
Юноша тотчас же вышел из комнаты за Плотином. Тот дожидался в виридариуме с двумя дьяконами, экзорцистом и причетником, державшим церковные принадлежности.
Георгий с покорностью воле Божьей следил глазами за приготовлениями к святому таинству и внимательно слушал слова экзорциста, произносившего заклинания против злых духов. Однако больной уже не смог принять святых даров. Вместо него причастился Орион. При этом по лицу умирающего мелькнула довольная улыбка, он тихо прошептал:
- К тебе, сын мой, переходит благословение неба. Верно, я недостоин принять тела и крови Христовой за свои тяжкие грехи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167