Ступай, о купели хлопочи… Дело налаживай… А я и ризки тебе изготовлю золоченые… Да, чай, недолго ждать отцу с матерью твоим придется? Как окрестят тебя, из купели вылезешь, и зубки у младенчика нашего резаться почнут… Так мы и на зубок приготовим… Ха-ха-ха…
И в первый раз за много лет снова рассмеялся Иван, забытым, старым, веселым смехом своим.
И Саин смеется.
– И! Не надо, государь! Много видал я от тебя милостей. Не стою даже.
– Ты не стоишь – я стою… Кто дает, того и правда. Кто берет – тому молчать…
– Так и тебе бы, царь, не много толковать со мной надо. Богатый дар я дал тебе… Отдарил ли ты? – спросил смело Саин, видя веселость царя.
– Ты? Мне? Дар? И я не отдарил? Мелешь что-то несуразное! – сразу нахмурясь, произнес Иоанн.
– Не угадал, государь. Душу свою всю, сердце благодарное тебе я в дар принес… Ты – землею, казною отдариваешь. Не можешь ты своего сердца царского, души высокой – одному Саину, царевичу татарскому, отдать… Понимаю я… И не жду… Так и деньгами помене дарил бы… Не так бы было совестно, словно я любовь и дружбу мою на вес золота продаю…
Молча привлек Иоанн Саина, вторично коснулся его волос поцелуем и слегка оттолкнул от себя.
– Ступай… Дожидаются люди, гляди… К крестинам готовься… А там – и царем Московским посажу… Силу – себе оставлю, а заботы разные пустые, досадные, докуку царскую, – на тебя возложу, вместе с бармами… Ходи всюду, по храмам, в Думу, везде. Принимай, отпускай послов с честью… А я с ними потихоньку стану дела вершить. Что ныне мне, как царю, не пристало, – у нас тогда сойдет; как потолкуем с глазу на глаз. Ну, ступай. Зови народ ко мне.
Вышел Саин; вошел с Годуновым посол императора Максимилиана, одного из кандидатов на престол осиротелой Польши и Литвы…
– Ну, докладывай скорей, Борис! – обратился Иоанн к Годунову, который в качестве толмача явился с послом. – О чем там вы с боярами приговорили? И пускай он тогда выложит свое слово тайное… Насчет Литвы – как?
– Требует цесарь, чтобы она нераздельна осталась с Польшей. Сам он и трона не ищет. За Ернеста-королевича просит подмоги у нас. А Киев, мол, можно Москве отдать, когда Ернеста на трон возведут.
– Вон оно что! На посуле, как на стуле. Дальше.
– Просит: Ливонии бы ты, государь, не воевал, покудова цесарь больших своих послов не пришлет о том деле рассудить.
– Да? А кафтана вот энтого с плеч у меня еще не просят ли нейстрийцы бестолковые, да и с рубахой, и со крестом нательным заодно? Дале?
– Все, государь…
– Мало! И вовсе мало, святым Георгием свидетельствуюсь. А какие тайности у посла? Ну-ко, выкладывай…
Низко поклонясь, посол заговорил. Иван на лету ловил слова полузнакомой немецкой речи. Борис точно и громко ее пересказывал.
– Говорит великий цесарь – Максимилиан Нейстрийский, государь, что ежели бы ты, государь, пожелал помочь сильную королевичу Ернесту оказать, чтобы тот на трон польский и трон литовский благополучно засел, и за ту дружбу – за помощь великую – выгоды прибудут большие твоему царскому величеству…
– Ну-ка, ну-ка, послушаем… Сосчитаем ли только, ежели много чересчур?
– Говорит цесарь твоему царскому величеству: ты, государь, Максимилиан-цесарь, король Гишпанский, новый король Польский и Литовский, Ернест-королевич, папа римский и иные государи христианские – на сухом пути и на море – нападете на главного недруга христианского, на безбожного и могучего Селима, салтана турского, – и прочь из Европы, в Азию неверных погоните. И по воле тех союзных государей христианских, по их уступлению – все царство Греческое, Восточное с Царьградом будет уступлено твоему царскому величеству и, ваша пресветлость, будешь возглашен великим Восточным цесарем, как есть Максимилиан-цесарь Западный…
Сперва, заслышав перечисление западных католических владык, своих непримиримых соперников, Иоанн улыбнулся незаметно и подумал:
– Хороша чета выйдет… Все под масть, а я – голиком…
Но когда была сказана последняя фраза, лицо царя стало глубоко серьезным.
Неужели хитрые схизматики угадали его затаенную, любимую мечту и теперь манят ею? Врут ведь. Разве пустят они царя православного на море Средиземное, к Ерусалиму под бок, к Святой земле? Шаг тогда один…
Иоанн даже вздрогнул.
– Все? – спросил он отрывисто у Бориса.
– Все, государь…
– Ну, ладно. Слушай же, посол, что мы скажем! – взяв себя в руки, начал Иоанн.
Низко поклонился посол и слушает внимательно, что говорит московский властелин, что передают немцу на его языке…
– Скажи брату нашему, цесарю: рады мы словам его и готовы верить обещаниям. Да, помнится, обещана была Владиславу, крулю венгров, такая же помощь против турского; а заместо того, как пришел салтан на Владислава, – ниоткуда помощи не подали. Рать Владиславову турки разбили и сам круль – жизни лишился… Пришлют все те владыки, каких насчитал цесарь, от себя послов, дадут о том слово и подпись свою: султана воевать – тогда и делу быть. А что про Литву с Полыпой? – так и про это скажи цесарю: хотим, чтобы брата нашего дражайшего сын, Ернест, князь Австрийский, был на короне польской. А Литва – великое княжество, с Киевом, – была бы нашему государю московскому. Ливонская же и Курляндская земля к нашему государству отходит, как Ливония – издавна наша вотчина. И посадили мы в ней королем вассала нашего Магнуса. Так брат бы наш дражайший, Максимилиан-цесарь – в Ливонию не вступился бы. Тогда пошлем мы к панам польским: Ернеста бы брали на царство. А не возьмут ни Ернеста, ни нас – вместе бы нам над Польшей промышлять… И за неволю заставим полячишек буйных послужить нам! Пополам поделим все царство Сарматское… На этом – кланяюсь брату моему дражайшему Максимилиану на многая лета.
Выслушал посол, откланялся и прочь ушел. А Иоанн, сидя один, в ожидании следующего гостя, шепчет про себя:
– Вот так-то лучше… Увидим правду немецкую… Ихняя правда – угрем склизким из рук ползет. Так мы – за жабры ее.
Вошел второй посол, канцлер гетмана Литовского, Михаиле Гарабурда. Не раз уж бывал он с посольством в Москве, по-русски знает. А царь и польскую речь понимает недурно.
Чтоб не мешать разговору, Годунов поодаль стоит, глядит только, не прикажет ли чего государь.
Живо заговорил Иоанн:
– Ну что? Столковался с боярами моими с думными, с умными? А?
– Без тебя – плохой толк, государь… Не хотят ли, боятся ли, а все задирают, вызнают от меня только, что можно, а сами ни слова путного не скажут…
– Да уж не погневайся: рта не разеваем, как паны на раде у вас. За версту слышно, ежели о потайности какой государской речь зайдет. Иная повадка у верных слуг моих… Знают, что болтунов не люблю… Так вот все и повтори, что с ними толковать. А я погляжу: так ли они тебя поняли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
И в первый раз за много лет снова рассмеялся Иван, забытым, старым, веселым смехом своим.
И Саин смеется.
– И! Не надо, государь! Много видал я от тебя милостей. Не стою даже.
– Ты не стоишь – я стою… Кто дает, того и правда. Кто берет – тому молчать…
– Так и тебе бы, царь, не много толковать со мной надо. Богатый дар я дал тебе… Отдарил ли ты? – спросил смело Саин, видя веселость царя.
– Ты? Мне? Дар? И я не отдарил? Мелешь что-то несуразное! – сразу нахмурясь, произнес Иоанн.
– Не угадал, государь. Душу свою всю, сердце благодарное тебе я в дар принес… Ты – землею, казною отдариваешь. Не можешь ты своего сердца царского, души высокой – одному Саину, царевичу татарскому, отдать… Понимаю я… И не жду… Так и деньгами помене дарил бы… Не так бы было совестно, словно я любовь и дружбу мою на вес золота продаю…
Молча привлек Иоанн Саина, вторично коснулся его волос поцелуем и слегка оттолкнул от себя.
– Ступай… Дожидаются люди, гляди… К крестинам готовься… А там – и царем Московским посажу… Силу – себе оставлю, а заботы разные пустые, досадные, докуку царскую, – на тебя возложу, вместе с бармами… Ходи всюду, по храмам, в Думу, везде. Принимай, отпускай послов с честью… А я с ними потихоньку стану дела вершить. Что ныне мне, как царю, не пристало, – у нас тогда сойдет; как потолкуем с глазу на глаз. Ну, ступай. Зови народ ко мне.
Вышел Саин; вошел с Годуновым посол императора Максимилиана, одного из кандидатов на престол осиротелой Польши и Литвы…
– Ну, докладывай скорей, Борис! – обратился Иоанн к Годунову, который в качестве толмача явился с послом. – О чем там вы с боярами приговорили? И пускай он тогда выложит свое слово тайное… Насчет Литвы – как?
– Требует цесарь, чтобы она нераздельна осталась с Польшей. Сам он и трона не ищет. За Ернеста-королевича просит подмоги у нас. А Киев, мол, можно Москве отдать, когда Ернеста на трон возведут.
– Вон оно что! На посуле, как на стуле. Дальше.
– Просит: Ливонии бы ты, государь, не воевал, покудова цесарь больших своих послов не пришлет о том деле рассудить.
– Да? А кафтана вот энтого с плеч у меня еще не просят ли нейстрийцы бестолковые, да и с рубахой, и со крестом нательным заодно? Дале?
– Все, государь…
– Мало! И вовсе мало, святым Георгием свидетельствуюсь. А какие тайности у посла? Ну-ко, выкладывай…
Низко поклонясь, посол заговорил. Иван на лету ловил слова полузнакомой немецкой речи. Борис точно и громко ее пересказывал.
– Говорит великий цесарь – Максимилиан Нейстрийский, государь, что ежели бы ты, государь, пожелал помочь сильную королевичу Ернесту оказать, чтобы тот на трон польский и трон литовский благополучно засел, и за ту дружбу – за помощь великую – выгоды прибудут большие твоему царскому величеству…
– Ну-ка, ну-ка, послушаем… Сосчитаем ли только, ежели много чересчур?
– Говорит цесарь твоему царскому величеству: ты, государь, Максимилиан-цесарь, король Гишпанский, новый король Польский и Литовский, Ернест-королевич, папа римский и иные государи христианские – на сухом пути и на море – нападете на главного недруга христианского, на безбожного и могучего Селима, салтана турского, – и прочь из Европы, в Азию неверных погоните. И по воле тех союзных государей христианских, по их уступлению – все царство Греческое, Восточное с Царьградом будет уступлено твоему царскому величеству и, ваша пресветлость, будешь возглашен великим Восточным цесарем, как есть Максимилиан-цесарь Западный…
Сперва, заслышав перечисление западных католических владык, своих непримиримых соперников, Иоанн улыбнулся незаметно и подумал:
– Хороша чета выйдет… Все под масть, а я – голиком…
Но когда была сказана последняя фраза, лицо царя стало глубоко серьезным.
Неужели хитрые схизматики угадали его затаенную, любимую мечту и теперь манят ею? Врут ведь. Разве пустят они царя православного на море Средиземное, к Ерусалиму под бок, к Святой земле? Шаг тогда один…
Иоанн даже вздрогнул.
– Все? – спросил он отрывисто у Бориса.
– Все, государь…
– Ну, ладно. Слушай же, посол, что мы скажем! – взяв себя в руки, начал Иоанн.
Низко поклонился посол и слушает внимательно, что говорит московский властелин, что передают немцу на его языке…
– Скажи брату нашему, цесарю: рады мы словам его и готовы верить обещаниям. Да, помнится, обещана была Владиславу, крулю венгров, такая же помощь против турского; а заместо того, как пришел салтан на Владислава, – ниоткуда помощи не подали. Рать Владиславову турки разбили и сам круль – жизни лишился… Пришлют все те владыки, каких насчитал цесарь, от себя послов, дадут о том слово и подпись свою: султана воевать – тогда и делу быть. А что про Литву с Полыпой? – так и про это скажи цесарю: хотим, чтобы брата нашего дражайшего сын, Ернест, князь Австрийский, был на короне польской. А Литва – великое княжество, с Киевом, – была бы нашему государю московскому. Ливонская же и Курляндская земля к нашему государству отходит, как Ливония – издавна наша вотчина. И посадили мы в ней королем вассала нашего Магнуса. Так брат бы наш дражайший, Максимилиан-цесарь – в Ливонию не вступился бы. Тогда пошлем мы к панам польским: Ернеста бы брали на царство. А не возьмут ни Ернеста, ни нас – вместе бы нам над Польшей промышлять… И за неволю заставим полячишек буйных послужить нам! Пополам поделим все царство Сарматское… На этом – кланяюсь брату моему дражайшему Максимилиану на многая лета.
Выслушал посол, откланялся и прочь ушел. А Иоанн, сидя один, в ожидании следующего гостя, шепчет про себя:
– Вот так-то лучше… Увидим правду немецкую… Ихняя правда – угрем склизким из рук ползет. Так мы – за жабры ее.
Вошел второй посол, канцлер гетмана Литовского, Михаиле Гарабурда. Не раз уж бывал он с посольством в Москве, по-русски знает. А царь и польскую речь понимает недурно.
Чтоб не мешать разговору, Годунов поодаль стоит, глядит только, не прикажет ли чего государь.
Живо заговорил Иоанн:
– Ну что? Столковался с боярами моими с думными, с умными? А?
– Без тебя – плохой толк, государь… Не хотят ли, боятся ли, а все задирают, вызнают от меня только, что можно, а сами ни слова путного не скажут…
– Да уж не погневайся: рта не разеваем, как паны на раде у вас. За версту слышно, ежели о потайности какой государской речь зайдет. Иная повадка у верных слуг моих… Знают, что болтунов не люблю… Так вот все и повтори, что с ними толковать. А я погляжу: так ли они тебя поняли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91