Он тверд, но старается найти истину. Отсюда и столько амбивалентности в Коране по отношению к иудеям и христианам – людям Писания.
Он, конечно, живой человек, он галлюцинирует, мучается в судорогах, не раз терзавших его и являвшихся явными симптомах недуга, но все же он искренне страдает душевно и сомневается… Чего не скажешь о многих его последователях! Вместе с Мухаммедом в исламе умерло сомнение.
Практически все в пьесе основано на тех или иных фактах из мусульманской традиции. Когда читаешь о Мухаммеде, начинаешь видеть в нем живого человека, и часть этого упорного существа, видимо, бьется и в моем сердце! Я верю, что мне есть за что его поблагодарить… И есть чего ждать!
Я даже написал ему записку по-арабски:
что означает: «Большое спасибо! Я буду ждать!» Надеюсь, что ответ придет не в виде очередного террориста-самоубийцы… Какая невыдержанная форма ведения теософского спора…
Будда в пьесе – это тоже я. С его верой в нереальность реальности… И желанием сделать людей умнее или глупее… Или это была не его идея? В том-то и дело, что всю пьесу я мог бы записать в виде собственного монолога…
Сатана в пьесе – тоже я. Вы заметили, что Сатана не произносит ничего особенного? Только «Браво, няня!» с намеком на тот старый анекдот:
Еврейская семья на опере «Евгений Онегин». Бабушка спрашивает у зятя:
– Скажи, Мойшенька, а Онегин – еврей?
– Нет, Софа Марковна, он русский.
Проходит пять минут.
– Скажи, Мойшенька, дорогой, а Ленский-то еврей?
– Нет, Софа Марковна, русский.
Проходит еще пять минут.
– Мойшенька, сынок, а Татьяна, я вижу, еврейка?
– Нет, что вы, Софа Марковна. Она чисто русская.
Проходит еще время.
– Мойша, ну а няня Татьяны, она-то ведь еврейка, да?
– Еврейка, еврейка…
Бабушка поворачивается к сцене, хлопает в ладоши и кричит:
– Браво, няня!
Роль Сатаны в пьесе – самая сложная… Он не показывается из-под одеяла и почти ничего не говорит, но должен все время напоминать о своем присутствии.
Так и Сатана во мне. Я знаю, что он там, я чувствую, как он ворочается под одеялом, вздыхает, негодует, радуется – смотря по ведомым только ему сатанинским обстоятельствам, или по мере моей осатанелости… В редкие моменты и во мне он кричит: «Браво, няня!»… А стоит мне отдернуть одеяло – а там только взбитые подушки…
Я говорю, что все мы пророки, хотим мы того или нет. Кому-то являются истинные видения, кому-то – болезненные галлюцинации. Кто-то принялся учить других, кто-то промолчал… Но это не меняет дела…
Каждый из нас – посланник Бога на Земле, и за нами свобода выбора… Увидеть в себе пророка или ползти жалким пресмыкающимся по жизни? Увидев в себе пророка, решить об этом промолчать, или возвестить миру о том, что диктуют тебе небеса и преисподняя? Ну а где может оказаться в современном мире тот, кто решил возвестить о себе как о пророке? Конечно же, в сумасшедшем доме.
Я знаю, что писать пьесу с такими главным героями – это безвкусно. Помещать их в сумасшедший дом – тем более нелепо. Сколько подобных пьес уже написано и будет написано? А мне плевать. Мне нужно было разобраться с самим собой… И если вы стали невольными свидетелями этой разборки, извините… Я никого не хотел обидеть…
А знаете что, давайте договоримся воспринимать мою пьесу как анекдот. Хотите? Ну, вроде такого анекдота:
Иисус, Моисей и Бог-отец играют в гольф. Моисей бьет по шарику, и тот падает в океан. Моисей делает шаг – и воды расступаются. Моисей бьет второй раз, и шарик попадает в лузу. Бьет Иисус, шарик опять попадает в океан, но Иисус проходит по воде, как по тверди земной; делает второй удар и попадает в лузу. Бьет Бог, шарик попадает в океан. Там шарик съедает рыбка, рыбку подхватывает чайка, на чайку нападает коршун и несет ее в сторону лузы. Когда коршун пролетает над лузой, гремит гром, молния ударяет в коршуна, чайка от испуга открывает рот, и шарик попадает в лузу.
Иисус:
– Папа, бросьте свои еврейские штучки и играйте по правилам.
Мне все время хотелось ввести в пьесу действующее лицо: Маськина. Он бы все всем разъяснил… Хотя как-то не полагается по жанру. Но знайте, что если вам не нравятся пьесы про пророков в психушках, то представьте себе, что речь идет о Маськине и его друзьях, и вам сразу станет тепло и уютно! Ведь неважно, пророки ли ведут беседы, или смешные плюшевые игрушки, а важно то, что беседы эти все равно об одном и том же…
Насморк
Пьеса в пяти действиях, четырнадцати сценах
Действующие лица.
Эля – студентка Сорбонны.
Николай Прокофьевич Статский – отец Эли, новый русский, бывший олигарх, проживающий в доме на одной из набережных Парижа.
Елизавета Ильинична – мать Эли.
Жак – лакей.
Глеб – странствующий нищий.
Первый бомж.
Второй бомж.
Действие первое
Сцена 1
Богато обставленная столовая в доме Статских. Рождественский ужин. За столом сидят родители Эли. Лакей молча разливает вино и уходит. Отец читает газету.
Мать. Ты можешь хотя бы в рождественский вечер перестать читать эту гадость? Пойми, мы давно уже не живем в России. Нам ничего не угрожает. Тебя все это не касается!
Отец. Твои бы слова да Богу в уши. Во-первых, это не наше Рождество. Наше будет только в январе. А во-вторых, у этих извергов длинные руки. Лучше бы мы поселились в Лондоне, а то неизвестно, как поведут себя эти лягушатники, если Кремль потребует моей экстрадиции. В Лондоне они покрепче, знают, с кем имеют дело…
Мать. Ну, успокойся… Если ты будешь тихо сидеть, то, может быть, тебя в конце концов оставят в покое.
Отец. Наоборот, Лиза. Совсем наоборот. Если я буду сидеть тихо, то они меня вычислят и придавят. Только наделав достаточно шума, можно чувствовать себя в относительной безопасности…
Мать (начинает плакать ). Ну когда же это все закончится? Что за жизнь проклятущая, будь она неладна… Коля, и на кой черт тебе были нужны все эти миллионы, если ни одного дня у нас не проходит спокойно? Вечно то понос, то золотуха, то насморк…
Отец (подходит к жене и гладит ее по голове, пытаясь успокоить ). Ну, успокойся Лиза, успокойся… Ты же знаешь, все это не для нас, а для Эли. Хоть дочь будет жить как человек, получит блестящее образование, найдет приличного мальчика, получит французской гражданство…
Мать (вытирая слезы и продолжая шмыгать носом ). Ой, не знаю, не знаю. Эта учеба в Сорбонне – тоже ничего хорошего. Вчера явилась ночью, да какой там ночью, вообще под утро… Опять тусовалась с этими бунтарями, жгли костры на улицах, протестовали… И правда, может, нам стоило поселиться в Лондоне? Этот революционный дух парижской молодежи до добра не доведет… Эля вернулась совершенно простуженная и до сих пор не еще не выходила из своей комнаты. Только и слышен надрывный кашель… Никогда не думала, что в Париже бывает так холодно… И не только холодно физически, а зябко на душе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Он, конечно, живой человек, он галлюцинирует, мучается в судорогах, не раз терзавших его и являвшихся явными симптомах недуга, но все же он искренне страдает душевно и сомневается… Чего не скажешь о многих его последователях! Вместе с Мухаммедом в исламе умерло сомнение.
Практически все в пьесе основано на тех или иных фактах из мусульманской традиции. Когда читаешь о Мухаммеде, начинаешь видеть в нем живого человека, и часть этого упорного существа, видимо, бьется и в моем сердце! Я верю, что мне есть за что его поблагодарить… И есть чего ждать!
Я даже написал ему записку по-арабски:
что означает: «Большое спасибо! Я буду ждать!» Надеюсь, что ответ придет не в виде очередного террориста-самоубийцы… Какая невыдержанная форма ведения теософского спора…
Будда в пьесе – это тоже я. С его верой в нереальность реальности… И желанием сделать людей умнее или глупее… Или это была не его идея? В том-то и дело, что всю пьесу я мог бы записать в виде собственного монолога…
Сатана в пьесе – тоже я. Вы заметили, что Сатана не произносит ничего особенного? Только «Браво, няня!» с намеком на тот старый анекдот:
Еврейская семья на опере «Евгений Онегин». Бабушка спрашивает у зятя:
– Скажи, Мойшенька, а Онегин – еврей?
– Нет, Софа Марковна, он русский.
Проходит пять минут.
– Скажи, Мойшенька, дорогой, а Ленский-то еврей?
– Нет, Софа Марковна, русский.
Проходит еще пять минут.
– Мойшенька, сынок, а Татьяна, я вижу, еврейка?
– Нет, что вы, Софа Марковна. Она чисто русская.
Проходит еще время.
– Мойша, ну а няня Татьяны, она-то ведь еврейка, да?
– Еврейка, еврейка…
Бабушка поворачивается к сцене, хлопает в ладоши и кричит:
– Браво, няня!
Роль Сатаны в пьесе – самая сложная… Он не показывается из-под одеяла и почти ничего не говорит, но должен все время напоминать о своем присутствии.
Так и Сатана во мне. Я знаю, что он там, я чувствую, как он ворочается под одеялом, вздыхает, негодует, радуется – смотря по ведомым только ему сатанинским обстоятельствам, или по мере моей осатанелости… В редкие моменты и во мне он кричит: «Браво, няня!»… А стоит мне отдернуть одеяло – а там только взбитые подушки…
Я говорю, что все мы пророки, хотим мы того или нет. Кому-то являются истинные видения, кому-то – болезненные галлюцинации. Кто-то принялся учить других, кто-то промолчал… Но это не меняет дела…
Каждый из нас – посланник Бога на Земле, и за нами свобода выбора… Увидеть в себе пророка или ползти жалким пресмыкающимся по жизни? Увидев в себе пророка, решить об этом промолчать, или возвестить миру о том, что диктуют тебе небеса и преисподняя? Ну а где может оказаться в современном мире тот, кто решил возвестить о себе как о пророке? Конечно же, в сумасшедшем доме.
Я знаю, что писать пьесу с такими главным героями – это безвкусно. Помещать их в сумасшедший дом – тем более нелепо. Сколько подобных пьес уже написано и будет написано? А мне плевать. Мне нужно было разобраться с самим собой… И если вы стали невольными свидетелями этой разборки, извините… Я никого не хотел обидеть…
А знаете что, давайте договоримся воспринимать мою пьесу как анекдот. Хотите? Ну, вроде такого анекдота:
Иисус, Моисей и Бог-отец играют в гольф. Моисей бьет по шарику, и тот падает в океан. Моисей делает шаг – и воды расступаются. Моисей бьет второй раз, и шарик попадает в лузу. Бьет Иисус, шарик опять попадает в океан, но Иисус проходит по воде, как по тверди земной; делает второй удар и попадает в лузу. Бьет Бог, шарик попадает в океан. Там шарик съедает рыбка, рыбку подхватывает чайка, на чайку нападает коршун и несет ее в сторону лузы. Когда коршун пролетает над лузой, гремит гром, молния ударяет в коршуна, чайка от испуга открывает рот, и шарик попадает в лузу.
Иисус:
– Папа, бросьте свои еврейские штучки и играйте по правилам.
Мне все время хотелось ввести в пьесу действующее лицо: Маськина. Он бы все всем разъяснил… Хотя как-то не полагается по жанру. Но знайте, что если вам не нравятся пьесы про пророков в психушках, то представьте себе, что речь идет о Маськине и его друзьях, и вам сразу станет тепло и уютно! Ведь неважно, пророки ли ведут беседы, или смешные плюшевые игрушки, а важно то, что беседы эти все равно об одном и том же…
Насморк
Пьеса в пяти действиях, четырнадцати сценах
Действующие лица.
Эля – студентка Сорбонны.
Николай Прокофьевич Статский – отец Эли, новый русский, бывший олигарх, проживающий в доме на одной из набережных Парижа.
Елизавета Ильинична – мать Эли.
Жак – лакей.
Глеб – странствующий нищий.
Первый бомж.
Второй бомж.
Действие первое
Сцена 1
Богато обставленная столовая в доме Статских. Рождественский ужин. За столом сидят родители Эли. Лакей молча разливает вино и уходит. Отец читает газету.
Мать. Ты можешь хотя бы в рождественский вечер перестать читать эту гадость? Пойми, мы давно уже не живем в России. Нам ничего не угрожает. Тебя все это не касается!
Отец. Твои бы слова да Богу в уши. Во-первых, это не наше Рождество. Наше будет только в январе. А во-вторых, у этих извергов длинные руки. Лучше бы мы поселились в Лондоне, а то неизвестно, как поведут себя эти лягушатники, если Кремль потребует моей экстрадиции. В Лондоне они покрепче, знают, с кем имеют дело…
Мать. Ну, успокойся… Если ты будешь тихо сидеть, то, может быть, тебя в конце концов оставят в покое.
Отец. Наоборот, Лиза. Совсем наоборот. Если я буду сидеть тихо, то они меня вычислят и придавят. Только наделав достаточно шума, можно чувствовать себя в относительной безопасности…
Мать (начинает плакать ). Ну когда же это все закончится? Что за жизнь проклятущая, будь она неладна… Коля, и на кой черт тебе были нужны все эти миллионы, если ни одного дня у нас не проходит спокойно? Вечно то понос, то золотуха, то насморк…
Отец (подходит к жене и гладит ее по голове, пытаясь успокоить ). Ну, успокойся Лиза, успокойся… Ты же знаешь, все это не для нас, а для Эли. Хоть дочь будет жить как человек, получит блестящее образование, найдет приличного мальчика, получит французской гражданство…
Мать (вытирая слезы и продолжая шмыгать носом ). Ой, не знаю, не знаю. Эта учеба в Сорбонне – тоже ничего хорошего. Вчера явилась ночью, да какой там ночью, вообще под утро… Опять тусовалась с этими бунтарями, жгли костры на улицах, протестовали… И правда, может, нам стоило поселиться в Лондоне? Этот революционный дух парижской молодежи до добра не доведет… Эля вернулась совершенно простуженная и до сих пор не еще не выходила из своей комнаты. Только и слышен надрывный кашель… Никогда не думала, что в Париже бывает так холодно… И не только холодно физически, а зябко на душе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83