Босс, на которого и работает отпетый бандит по кличке Вано.
В общем, прохожие на нас подозрительно косились, когда мы решительно направлялись к дому, где проживают милая девушка Василиса и ярчайший представитель молодых бизнесменов, не милый нашему сердцу господин Толмачевский. Со стороны выглядело: мужики идут на дело.
– Силой притащим его к Порфирию, – отчеканил Вано у двери Толмачевского.
Мы резко позвонили и встали по обе стороны двери – на случай, если управляющий станет сопротивляться.
За дверью послышался какой-то шорох, потом звон разбитой посуды и наконец – тяжелые шаги.
Мы застыли в напряженном ожидании.
Дверь широко распахнулась – и на пороге, держась обеими руками за косяк, появился абсолютно пьяный Толмачевский. Стрелять в нас он, безусловно, не собирался, поскольку был не в состоянии даже пошевелить одним пальцем.
– А-а-а, вы… – прохрипел он и неверными шагами направился в гостиную.
Мы, переглянувшись, последовали за ним.
Да, в таком неприглядном состоянии я никогда и не чаял застать господина Толмачевского. Тем более его модерновую квартиру. Запах стоял такой, что я тут же пожалел, что не ношу с собой противогаза. Белое льняное покрывало с фетровыми аппликациями, скомканное, валялось на полу, залитое чем-то жирным и липким. Овальный столик был заставлен пустыми бутылками из-под вина и пива, рядом с которыми валялись объедки колбасы, хлеба, сыра. Кремовые вертикальные жалюзи на окнах были кое-где оборваны, словно за них цеплялись, чтобы не упасть окончательно. Палас – в мокрых грязных следах и крошках. По всей гостиной разбросана мятая одежда.
Конечно, я мог бы сказать, что праздник здесь удался на славу, но это было бы неправдой. Я чувствовал, что Толмачевский пил не от радости. Он – чистюля и аккуратист, ярый сторонник порядка и ярый любитель вещей – наверняка впервые за свою мещанскую жизнь позволил себе такой хаос, и наверняка с горя. Еще вчера в этой самой гостиной лежала убитая женщина. Женщина, с которой он был очень близок. И я видел, что он искренне переживает ее смерть, – это меня несколько озадачило, поскольку совсем недавно я был уверен, что если и не он убил, то непременно приложил руку к этому хладнокровному убийству.
А сейчас я видел перед собой несчастного, в одну ночь опустившегося человека. Его прежде холеное лицо заросло густой щетиной. Всегда аккуратно уложенные волосы теперь беспорядочно взбились и даже кое-где слиплись. Под глазами чернели глубокие круги. Невидящим взглядом он смотрел в одну точку на стене и молчал. Мы с Вано переглянулись. Трудно было поверить, что он играет в боль, а не живет ею. И мы, придя сюда с определенной целью – обвинять его, теперь вынуждены были на месте изменить тактику.
– Игорь Олегович, – начал, неестественно громко откашлявшись, мой друг, – скажите, пожалуйста, Анна…
Но Толмачевский не дал ему до конца высказаться. При имени Анны он вздрогнул, как-то весь съежился, часто заморгал – и по его небритым щекам потекли крупные слезы.
– Анна, – прошептал он совершенно белыми губами. – Боже, Анна… Это неправда. Конечно же, это неправда. – И он, как ребенок, с надеждой посмотрел на Вано. – Ведь она жива? Скажите, она жива?
В ответ Вано опустил голову. Вдруг Толмачевский засмеялся. Он смеялся с каким-то надрывом, запрокинув голову. Не скажу, что мне понравился этот смех. Я даже невольно поежился. Но у Вано нервы были покрепче моих.
– Игорь Олегович, – уже гораздо суше, без лишних сантиментов отчеканил Вано. – Игорь Олегович!
И этот леденящий хохот также резко прервался – спокойный тон моего друга на миг привел в чувство Толмачевского. Он оглядел нас более осмысленным взглядом, словно только теперь увидел. Потом взял бутылку с оставшимся вином и попытался налить в бокал, но это ему не удалось: его руки так дрожали, что вино пролилось на когда-то белые штаны. Он поморщился и громко выругался, как последний грузчик, начисто забыв, что еще вчера демонстрировал свою высокую культуру в самых престижных кругах общества, здороваясь за руку со столичными знаменитостями. И почему только горе отрезвляет человека? Почему для того, чтобы стать собой, нужно обязательно пережить боль?
Вано сам налил Толмачевскому полный бокал вина. Тот залпом выпил и глубоко вздохнул. Глаза его заблестели, ему стало гораздо легче, и он даже нашел силы вспомнить, что является не кем иным, а господином Толмачевским, и с высоты своего сомнительного положения высокомерно взглянул на нас. Но хватило его не надолго: как только Вано напомнил ему об Анне, он сразу же сник и вновь, как страус, втянул голову в плечи. Имя Анны на него действовало магически. И он не мог уже думать о себе. Он думал о ней. Наверное, черт побери, он ее очень любил! И, видимо, было за что любить такую женщину.
– Вы обязаны помочь следствию, – продолжал в том же тоне Вано, – обязательно должны. Я не могу и не хочу обвинять вас. У вас железное алиби. К тому же я вижу, насколько вам тяжело. Но одновременно с этим я уверен, что вы знаете убийцу. И, если вы действительно любили эту женщину, ваш долг – назвать имя преступника!
– Мой долг, – вяло повторил за Вано Толмачевский. – Любил… Какое теперь это имеет значение? Какое?.. Господи, если ее нет… Где она теперь?.. Анна… И что вы понимаете?.. Все к черту! Все! Зачем мне теперь эти бабки! Зачем эта мебель! Эти тряпки! Картины!
Он неожиданно вскочил с места и изо всей силы ногой перевернул стол – все повалилось на пол.
– Зачем?!! Когда она мертва! Когда уже ничто не воскресит ее!!!
Он стал отчаянно срывать со стен картины авангардистов, топтать их ногами.
– И что, что теперь имеет ценность?! Это? К черту это! Какая это ценность, если она мертва! Только жизнь… Единственное, что имеет цену! Только жизнь. Но мне… Зачем мне она теперь… И на что я ее тратил, Господи, на что?..
Толмачевский явно впал в беспамятство, и я сделал попытку успокоить его. Но Вано резким движением руки остановил меня. И прошептал:
– Не стоит, Ник. Ему это сейчас нужно. Он должен все это выплеснуть, только тогда, возможно, успокоится, и у нас появится шанс, что он все расскажет. Да к тому же и протрезвеет, а это очень нужно…
Толмачевский продолжал громить все, что попадало под руку. Билась вдребезги посуда из богемского стекла. Разлетались осколки статуэток. Рвались на части яркие, дорогие тряпки. А мы терпеливо ждали, когда это закончится. Наконец он резко остановился. Расчет Вано оказался верным: управляющий как-то враз отрезвел и взглянул на нас вполне осмысленным взглядом.
– Что вам угодно, господа? – тихо и спокойно спросил он.
– Вы должны помочь нам, – терпеливо повторил свою просьбу Вано, – должны, Игорь Олегович. Я не поверю, если вы станете утверждать, что не знаете убийцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100