Время от времени кому-нибудь из караульных кажется, что в темноте мелькнула чья-то тень, и тогда они бросают вниз факел или выпускают из лука горящую стрелу, которая летит через ров. Но под стенами города никого нет.
Скоро в котлах уже не будет вариться мясо, а забурлит расплавленный свинец и кипящая смола.
На стенах проложили множество труб и змеевиков и установили изрядное количество тяжелых бомбард, изрыгающих большие каменные ядра, которые должны описывать высокую дугу над рвом. Правда, в деле эти орудия еще не испытывали. Порох берегут для пищалей и мушкетов, стреляющих свинцовыми пулями.
Императорские мастера разместили на внешней стене еще и дедовские баллисты и катапульты. Они могут метать большие каменные блоки, посылая их далеко за ров, но летят эти снаряды медленнее, чем ядра бомбард.
Если защитникам города дать на выбор мушкет и самострел, то лишь один из пятидесяти предпочтет мушкет. Самострел и надежней, и безопасней.
На северо-западе полыхает зарево костров. Латиняне бьются между собой об заклад, будут ли турки у наших ворот уже завтра. Напряжение лишило всех покоя. Никто толком не спит. Наемники постоянно изрыгают проклятия. Это режет слух грекам, которые стараются держаться от латинян подальше.
Горечь и сомнения наполняют мою душу, пока я бодрствую, как и все вокруг. Не могу перестать думать об Анне Нотар. Не могу. Не верю, что только судьба безжалостно и непреклонно толкает меня на этот путь. Почему Анна так настойчиво желает, чтобы нас соединили с ней узы брака? Она же должна понимать: у меня есть причина для отказа. Есть причина. Есть.
Если я заявлю, что отвергаю унию, и женюсь на Анне Нотар, это будет значить лишь одно: я поддался дьявольскому искушению.
Зачем Анна снова встала на моем пути? Не было ли все решено заранее? И правда ли, ее отец не знает, что она не уехала из города? А может, отец и дочь действуют заодно, в тайном согласии? Но ведь Луке Нотару не может быть известно, кто я такой.
Почему, почему я встретил ее у храма Святой Софии? Мой путь был тогда таким прямым и светлым. Теперь разум мой снова замутнен, и мысли путаются у меня в голове. Могу ли я позволить, чтобы душа моя подчинилась желанию тела? Но любовь моя столь же духовна, сколь телесна. Такова моя вера. Такова была моя вера!
Я всего лишь человек, а не ангел. Но боль в колене Мануила прошла, когда я положил ладонь ему на голову.
Разве я не должен ненавидеть эту женщину? Но я ее люблю.
5 апреля 1453 года
Вскоре после восхода солнца над дорогами и тропинками, ведущими к городу, заклубились тучи пыли. А потом показались и первые отряды турок, двигавшиеся россыпью. Увидев перед собой стены Константинополя, турки принялись громко взывать к Аллаху и пророку Магомету и размахивать оружием. Наконечники копий и кривые мечи отливали в клубах пыли кровавым блеском.
Джустиниани послал за мной гонца. Император и генуэзец сидели на застывших в неподвижности конях у ворот Харисия. Около сотни знатных греческих юношей ждало по обе стороны ворот, с трудом сдерживая горячих скакунов, которые били копытами и вскидывали головы. Это были те самые молодые люди, которые издевательски смеялись, когда василевс держал перед латинянами речь. Те самые, что привыкли гарцевать по Ипподрому. Красивые и надменные юнцы, считавшие ниже своего достоинства даже разговаривать с латинянами.
– Ты ведь неплохо держишься в седле, Жан Анж, – обратился ко мне Джустиниани. – Не умеешь ли ты еще и трубить в рог?
Удивившись, я утвердительно кивнул.
– Ты же рвешься в бой, так ведь? – продолжал Джустиниани. – Хорошо. Можешь поучаствовать в бою. Но внимательно следи, чтобы схватка не слишком затянулась и чтобы вас не окружили. Крикни по-гречески этим проклятым глупцам, что я прикажу повесить каждого, кто не обратит внимания на звуки рога и не вернется по этому сигналу назад. Нам нельзя терять ни единого человека. Эта вылазка должна лишь показать нашу силу, а не обратить все турецкое войско в бегство. Мы хотим только внести небольшое замешательство в ряды турок, и ничего более. Внимательно смотри на башню. Я махну флагом, если вам будет грозить опасность с флангов.
Я взял в руки рог и затрубил. Звук был ясным и чистым. Горячие скакуны встали на дыбы. Я крикнул юношам, что никоим образом не желаю им навязываться и греться в лучах их будущей славы. Но по приказу протостратора должен их сопровождать, чтобы дать сигнал к возвращению в город. И еще напомнил, что я старше их и участвовал в конных сражениях еще до битвы под Варной.
Джустиниани ласково заговорил со своим огромным боевым конем, словно объясняя что-то верному товарищу. Потом генуэзец подвел своего скакуна ко мне.
– Мой конь защитит тебя лучше, чем твой собственный меч, – сказал Джустиниани. – Он проложит дорогу передними копытами даже в самой страшной свалке и сможет в случае нужды перекусить турка пополам.
Это и правда был устрашающе свирепый западноевропейский боевой жеребец. Возможно, он был чуть более медлителен и чуть менее изящен, чем греческие скакуны горячих кровей. К счастью, животные хорошо относятся ко мне. Иначе я боялся бы этого жеребца больше, чем турок. Джустиниани так высок ростом, что стремена оказались для меня слишком длинными, но подтянуть их я не успел. Со стуком и скрежетом через ров перекинули разводной мост-ворота.
Ровными рядами греки выехали из города, но уже на мосту пришпорили коней и понеслись галопом, яростно состязаясь друг с другом. Я следовал за ними по гудящей земле. Мой огромный скакун был явно взбешен и оскорблен тем, что оказался последним, – он, привыкший гарцевать во главе отряда. И он старался проявить себя с лучшей стороны, а я чувствовал себя в такой же безопасности, как если бы сидел на спине боевого слона в деревянной башенке.
Мы мчались прямо на отряд пехоты, который шагал по дороге, ведущей из Адрианополя. Заметив всадников, турки расположились по обеим сторонам дороги. Со свистом полетели первые стрелы. Молодые греки рассыпались по полю, словно по арене Ипподрома, и каждый нацелился на какую-нибудь турецкую голову. Мой конь растоптал копытами первый труп. С фланга к нам галопом приближалась группа турецких спаги; их красные плащи развевались на ветру.
Первые турки в страхе побросали оружие и быстро разбежались. Это были отдельные солдаты, шедшие в авангарде турецкого войска. Но потом они сбились в кучку, выставили перед собой пики и вбили их в землю, чтобы задержать лошадей. Греки попытались объехать преграду и подобраться к туркам сбоку, но мой тяжелый конь ринулся прямо на частокол, сломал пики, словно тонкие палочки, о свой металлический нагрудник и принялся топтать копытами перепуганных турок. Я прибыл в Константинополь, чтобы сражаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Скоро в котлах уже не будет вариться мясо, а забурлит расплавленный свинец и кипящая смола.
На стенах проложили множество труб и змеевиков и установили изрядное количество тяжелых бомбард, изрыгающих большие каменные ядра, которые должны описывать высокую дугу над рвом. Правда, в деле эти орудия еще не испытывали. Порох берегут для пищалей и мушкетов, стреляющих свинцовыми пулями.
Императорские мастера разместили на внешней стене еще и дедовские баллисты и катапульты. Они могут метать большие каменные блоки, посылая их далеко за ров, но летят эти снаряды медленнее, чем ядра бомбард.
Если защитникам города дать на выбор мушкет и самострел, то лишь один из пятидесяти предпочтет мушкет. Самострел и надежней, и безопасней.
На северо-западе полыхает зарево костров. Латиняне бьются между собой об заклад, будут ли турки у наших ворот уже завтра. Напряжение лишило всех покоя. Никто толком не спит. Наемники постоянно изрыгают проклятия. Это режет слух грекам, которые стараются держаться от латинян подальше.
Горечь и сомнения наполняют мою душу, пока я бодрствую, как и все вокруг. Не могу перестать думать об Анне Нотар. Не могу. Не верю, что только судьба безжалостно и непреклонно толкает меня на этот путь. Почему Анна так настойчиво желает, чтобы нас соединили с ней узы брака? Она же должна понимать: у меня есть причина для отказа. Есть причина. Есть.
Если я заявлю, что отвергаю унию, и женюсь на Анне Нотар, это будет значить лишь одно: я поддался дьявольскому искушению.
Зачем Анна снова встала на моем пути? Не было ли все решено заранее? И правда ли, ее отец не знает, что она не уехала из города? А может, отец и дочь действуют заодно, в тайном согласии? Но ведь Луке Нотару не может быть известно, кто я такой.
Почему, почему я встретил ее у храма Святой Софии? Мой путь был тогда таким прямым и светлым. Теперь разум мой снова замутнен, и мысли путаются у меня в голове. Могу ли я позволить, чтобы душа моя подчинилась желанию тела? Но любовь моя столь же духовна, сколь телесна. Такова моя вера. Такова была моя вера!
Я всего лишь человек, а не ангел. Но боль в колене Мануила прошла, когда я положил ладонь ему на голову.
Разве я не должен ненавидеть эту женщину? Но я ее люблю.
5 апреля 1453 года
Вскоре после восхода солнца над дорогами и тропинками, ведущими к городу, заклубились тучи пыли. А потом показались и первые отряды турок, двигавшиеся россыпью. Увидев перед собой стены Константинополя, турки принялись громко взывать к Аллаху и пророку Магомету и размахивать оружием. Наконечники копий и кривые мечи отливали в клубах пыли кровавым блеском.
Джустиниани послал за мной гонца. Император и генуэзец сидели на застывших в неподвижности конях у ворот Харисия. Около сотни знатных греческих юношей ждало по обе стороны ворот, с трудом сдерживая горячих скакунов, которые били копытами и вскидывали головы. Это были те самые молодые люди, которые издевательски смеялись, когда василевс держал перед латинянами речь. Те самые, что привыкли гарцевать по Ипподрому. Красивые и надменные юнцы, считавшие ниже своего достоинства даже разговаривать с латинянами.
– Ты ведь неплохо держишься в седле, Жан Анж, – обратился ко мне Джустиниани. – Не умеешь ли ты еще и трубить в рог?
Удивившись, я утвердительно кивнул.
– Ты же рвешься в бой, так ведь? – продолжал Джустиниани. – Хорошо. Можешь поучаствовать в бою. Но внимательно следи, чтобы схватка не слишком затянулась и чтобы вас не окружили. Крикни по-гречески этим проклятым глупцам, что я прикажу повесить каждого, кто не обратит внимания на звуки рога и не вернется по этому сигналу назад. Нам нельзя терять ни единого человека. Эта вылазка должна лишь показать нашу силу, а не обратить все турецкое войско в бегство. Мы хотим только внести небольшое замешательство в ряды турок, и ничего более. Внимательно смотри на башню. Я махну флагом, если вам будет грозить опасность с флангов.
Я взял в руки рог и затрубил. Звук был ясным и чистым. Горячие скакуны встали на дыбы. Я крикнул юношам, что никоим образом не желаю им навязываться и греться в лучах их будущей славы. Но по приказу протостратора должен их сопровождать, чтобы дать сигнал к возвращению в город. И еще напомнил, что я старше их и участвовал в конных сражениях еще до битвы под Варной.
Джустиниани ласково заговорил со своим огромным боевым конем, словно объясняя что-то верному товарищу. Потом генуэзец подвел своего скакуна ко мне.
– Мой конь защитит тебя лучше, чем твой собственный меч, – сказал Джустиниани. – Он проложит дорогу передними копытами даже в самой страшной свалке и сможет в случае нужды перекусить турка пополам.
Это и правда был устрашающе свирепый западноевропейский боевой жеребец. Возможно, он был чуть более медлителен и чуть менее изящен, чем греческие скакуны горячих кровей. К счастью, животные хорошо относятся ко мне. Иначе я боялся бы этого жеребца больше, чем турок. Джустиниани так высок ростом, что стремена оказались для меня слишком длинными, но подтянуть их я не успел. Со стуком и скрежетом через ров перекинули разводной мост-ворота.
Ровными рядами греки выехали из города, но уже на мосту пришпорили коней и понеслись галопом, яростно состязаясь друг с другом. Я следовал за ними по гудящей земле. Мой огромный скакун был явно взбешен и оскорблен тем, что оказался последним, – он, привыкший гарцевать во главе отряда. И он старался проявить себя с лучшей стороны, а я чувствовал себя в такой же безопасности, как если бы сидел на спине боевого слона в деревянной башенке.
Мы мчались прямо на отряд пехоты, который шагал по дороге, ведущей из Адрианополя. Заметив всадников, турки расположились по обеим сторонам дороги. Со свистом полетели первые стрелы. Молодые греки рассыпались по полю, словно по арене Ипподрома, и каждый нацелился на какую-нибудь турецкую голову. Мой конь растоптал копытами первый труп. С фланга к нам галопом приближалась группа турецких спаги; их красные плащи развевались на ветру.
Первые турки в страхе побросали оружие и быстро разбежались. Это были отдельные солдаты, шедшие в авангарде турецкого войска. Но потом они сбились в кучку, выставили перед собой пики и вбили их в землю, чтобы задержать лошадей. Греки попытались объехать преграду и подобраться к туркам сбоку, но мой тяжелый конь ринулся прямо на частокол, сломал пики, словно тонкие палочки, о свой металлический нагрудник и принялся топтать копытами перепуганных турок. Я прибыл в Константинополь, чтобы сражаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78