Иногда Олегу казалось, что натурщики его просто боятся. А почему, по какой причине, – он не понимал.
Об этом знал дед. Когда Олег поступил в институт, он повесил ему на шею оберег с наказом никогда не снимать, в особенности во время работы с живой натурой. Оберег представлял собой хорошо полированный кусочек обсидиана, вмонтированный в серебряную оправу, представляющую собой переплетение языческих символов.
Когда старый художник был жив, Олегу поневоле приходилось носить эту неказистую с виду подвеску на грубо сработанной цепочке, потому что дед проверял наличие оберега почти каждый день. Чтобы к нему не было на сей счет вопросов от друзей-приятелей, юному Радлову приходилось застегивать рубашку на все пуговицы.
После смерти деда Олег сразу выбросил из головы его наказ и снял оберег. Увы, молодость совсем не родственница мудрости.
Правда, подарок деда он сменил на золотой фамильный крестик – к тому времени как раз подоспела мода на православие. Перелицованные коммунисты начали отстраивать храмы (нередко за свой счет, благо денег они наворовали в эпоху дикого капитализма более чем достаточно), которые когда-то развалили их партийные предки, и косяками потянулись замаливать грехи прошлые, настоящие и будущие.
А оберег на некоторое время нашел себе место в шкатулке, где лежали нитки, иголки, булавки, пуговицы и тому подобная дребедень, оставшаяся в наследство матери, которая ушла в мир иной за год до кончины деда…
По паспорту она именовалась Лиляной. Олег называл ее Ляной. И она просто обожала сирень, которая была ей очень к лицу. Может, потому, что ее имя как раз и происходило от болгарского названия цветка сирени – лиляк. Впрочем, и сама Лиляна была наполовину болгаркой – по отцу.
Настоящая любовь настигла Олега спустя год по окончании института, когда он поступил на работу художником в театр оперы и балета. Лиляна была балериной.
Восхитительное время! Никогда ни до того, ни после Олег не чувствовал себя таким окрыленным. Временами ему казалось (в основном, когда он возвращался с очередного свидания), что еще миг – и его тело станет легче воздуха, и он полетит, полетит… куда? какая разница.
Просто душа Олега жаждала полета.
Безумие любовной страсти напрочь лишило Олега свойственного ему благоразумия. Он забыл о наказе деда и решил сделать Лиляне ко дню рождения подарок – написать ее портрет. Олег изобразил девушку на фоне цветущего сиреневого куста в одежде цыганки – Лиляна была черноглазой, смуглолицей и с густыми пышными волосами цвета воронова крыла.
Но, похоже, главной его ошибкой было то, что он не надел на себя дедов оберег, когда Ляна ему позировала. Увы, Олег это понял слишком поздно.
Лиляна начала болеть спустя месяц после своего дня рождения. Это были ужасные часы, дни и недели. Никто не мог поставить ей диагноз. Медицинские светила только руками разводили – случай уникальный.
У девушки практически ничего не болело, не было никаких злокачественных образований, и тем не менее она чахла прямо на глазах.
Когда ей стало совсем плохо, кто-то из ее родни догадался свозить Ляну к знахарке. Она была очень старой, никого не принимала, жила под опекой своей дочери, которой уже пошел седьмой десяток. Но ее все-таки уговорили хотя бы одним глазом взглянуть на несчастную девушку.
Едва Лиляну завели под руки в избу ведуньи, бабка вдруг страшно закричала неестественно пронзительным голосом и забилась едва не в конвульсиях. Ее дочь тут же вытолкала посетителей на улицу.
Когда испуганные родственники девушки спросили женщину, в чем дело, она, немного поколебавшись, ответила: «Мы ничем помочь вам не сможем. То, что высасывает ее жизненные силы, никому не подвластно». И все, больше никаких объяснений.
Ляна умерла ночью, на третьи сутки после визита к знахарке. Олег вымолил у ее родителей возможность быть с нею до конца. Он и принял последний вздох любимой.
И услышал ее последние слова: «Сожги мой портрет. Прошу тебя…»
В суматохе похорон, а затем в горячечном бреду, куда Олега вверг двухнедельный запой, он забыл обо всем. Полмесяца художник жил, как примитивное животное – пьяное, беспамятное и грязное.
С работы его уволили; впрочем, он не имел моральных сил даже приблизиться к зданию театра оперы и балета, не говоря уже о том, чтобы взяться за эскизы декораций к новой постановке.
А затем наступило прозрение. Он все вспомнил – и предостережение деда, и свое обещание, и даже место, куда он положил оберег. С удивительной ясностью Олег вдруг осознал, что всему виной его талант портретиста.
Как прагматик до мозга костей, он понимал, что его умозаключение – мистика чистой воды. Но потом Олегу пришло на память то, как дед страдал по поводу безвременной кончины своей жены и что в ее смерти он винил только себя.
Мозаика сложилась…
С той поры он почти никогда не снимал оберег деда. И уж тем более не брался писать портреты, хотя ему и предлагали за это немалые деньги. Мода…
Олег так и не смог выполнить предсмертное желание Ляны. Поначалу он как-то не придал значения ее словам, а когда наконец до него дошел весь трагизм ситуации, пробился сквозь пьяное отупение, родители девушки вдруг снялись с места и уехали в Болгарию. Больше он никогда их не видел, хотя и знал, что они два-три раза в год навещают могилу дочери.
– … Ты что уснул?! – возмущенный Хрестюк теребил Олега за рукав.
– Что ты! Я внимательно слушал. Просто твоя поэма сначала меня потрясла, а затем ввергла в транс. Сильная вещь.
– Правда? – просиял поэт.
– Ну. Свежо, оригинально… а какие рифмы. Блеск.
– Ты настоящий друг… – От избытка чувств Хрестюк ткнулся носом в грудь Олега и всхлипнул. – А как тебе образ?…
Художник не дал ему договорить – из опасения, что придется выкручиваться, понятия не имея, о чем шла речь в поэтическом сочинении Хрестюка.
– У меня есть предложение, – оборвал он поэта на полуслове. – Пойдем, выпьем за твою поэму. Она того стоит.
Мысли Хрестюка мгновенно потекли в перпендикулярном направлении.
– Золотые слова, – молвил он с чувством. – Ты читаешь мои мысли… – И они присоединились к компании…
Олег долго у Милки не задержался. Ему вдруг стало скучно и очень неуютно.
С чужими малознакомыми людьми общаться он не любил, а хорошо поддатый Хрестюк уже нес совершеннейшую ахинею. Поэт сел на своего любимого конька – начал громогласно рассуждать о высокой любви, якобы присутствовавшей в патриархальном обществе.
Воспользовавшись моментом, когда внимание гостей Милки было сосредоточено на витийствующем Хрестюке, Олег потихоньку вышел в прихожую. Он хотел уйти по-английски – не прощаясь.
Художник знал, что Милка не обидится на него; она и сама могла внезапно и незаметно покинуть компанию – так сказать, «средь шумного бала».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75