Однако впереди, там, куда
еще не обрушился гнев Равви, взревели возмущенно и негодующе, и
толпа колыхнулась назад, смыкаясь, галдя:
- Вот он, еще один из смутьянов!.. Хватайте, вяжите его!
Иуда, зная, что должно произойти, похолодел от страха за Равви.
Метнулся к нему, обхватил со спины за плечи.
- Поздно, поздно, - зачастил ему в ухо. - Раньше надо было, а
сейчас твой гнев ни к чему. Пошли отсюда, ничем ты теперь
Варраве не поможешь, успокойся!
Равви дернулся раз, другой, пытаясь вырваться, и затих. Глянул
на сплотившихся вокруг назареев, вяло улыбнулся. Медленно
поворачиваясь, обвел взглядом напирающих со всех сторон
горланов, и те под немигающим этим взглядом смолкли, попятились.
Он выпустил из пальцев бич, с сухим стуком упавший к ногам, и,
прикрываемый братьями Зеведеевыми, Иониными, Иудой с Симоном
Кананитом, сумевшим и в этот раз ускользнуть от врагов,
развернулся к воротам в город. И тут же и его, и назареев
властно втянул в себя, подхватил, закрутил плотный поток
потерявших рассудок от страха людей, которые - скорей, скорей! -
рвались из Храма, подальше от всей этой жути.
Снаружи стало немного попросторней: задыхающийся, хрипящий,
плачущий, ругающийся люд, с вытаращенными глазами хватающий
полной грудью вязкий, душный воздух, растекался между
лавчонками, повозками, мулами, верблюдами, лошаками, ослами,
продавцами и покупателями.
Назареев, державшихся плотно, понесло, завертело в сплошном
гвалте, гомоне, вскриках и, протащив вниз по Вифездской улице,
выкинуло через Овчьи ворота из города. Встревоженного,
перепуганного народа и тут оказалось много, но все-таки здесь
было тише: за широким Кедронским мостом спрессованная толпа
разредилась - паломники спешили убраться, бегом-бегом, в свои
шалаши и шатры.
Прихрамывая, лавируя, чтобы не столкнуться с кем-нибудь,
поправляя сбившийся набок судхар, отирая краем его лицо, Равви
выбрался с середины дороги на обочину. Понурые назареи вяло
поплелись за ним, а Иуда задержался и, будто выискивая взглядом
знакомых, посмотрел назад. Погони он почти не опасался: если
сразу не схватили, то сейчас и храмовой страже, и ромейцам не до
этого, не до каких-то галилеян и их вожака. Но соглядатаи
синедриона должны, обязаны находиться рядом.
Решив, что ничего подозрительного нет, огрызаясь налево и
направо, протолкался к Равви.
Тот сидел на большом треснувшем камне, оставленном за
негодностью, когда при царе Ироде Великом возводили городскую
стену, и, покачиваясь, морщась от боли, потирал выглядывающий из
сандалии большой палец левой, положенной на колено правой, ноги,
на которую кто-то наступил в сутолоке, и, поглядывая на Симона
Кананита, внимательно слушал его.
Бесстрастным голосом, с бесстрастным лицом Кананит рассказывал,
что ромейские прихвостни, собаки-самаряне, перебили всех
сикариев, всех гаэлов, оставив по просьбе левитов в живых лишь
Варраву с Дижманом и Гестой, чтобы, как понял Симон, попросить
претора распять их в назидание другим.
Смолк. Худое, желчное лицо его все так же ничего не выражало,
только сжатые губы стали суше и тоньше да на глаза, пряча их
блеск, наползли желтые морщинистые веки.
Равви, перестав ощупывать палец ноги, задумался, глядя вбок.
Потом сказал негромко:
- Говорил и говорю вам: не бойтесь убивающих тело и потом не
могущих ничего более сделать.
Поднял глаза, оглядел всех, словно изучая, задерживая взгляд на
опустивших головы Симоне Кифе, брате его Андрее, на Иакове
бен-Заведее, Нафанаиле, Фоме - явных или скрытых кананитах. На
сводного брата своего Симона, а тем более на Иуду не посмотрел:
знал - эти, сикарии, неисправимы, их ничем не переубедишь.
Усмехнулся, спросил с легкой язвительностью:
- Не думаете ли вы, что те, кровь которых пролилась, были
грешнее всех, если так пострадали. - Назареи запереминались,
запосапывали, започесывались. - Нет, говорю вам, - решительно
заявил Равви. - Но если не покаетесь, все так же погибнете!
И только теперь покосился на Иуду: понял ли, дескать? - ты, мол,
прежде всего должен это запомнить.
Иуда счел нужным притворно зевнуть, но Равви уже отвел от него
глаза. Он властно посмотрел на сводного брата своего Симона. Ни
словом, ни кивком головы, ни выражением лица не дал понять
Кананит, что раскаивается в своем желании продолжать вооруженную
борьбу с ромейцами.
И стало Иуде ясно, что с этого дня Симон Кананит для Равви
потерян. Он уйдет, как ушли навсегда из-под Капернаума сотни
сторонниковв его, когда он, вместо того, чтобы повести за собой
на тех, кто захватил их родину, ошарашил нелепицей, вызывающей
лишь отвращение и брезгливость: стал уверять, что он хлеб жизни,
что тот, кто не будет вкушать плоти Сына человеческого и пить
крови его, тот не обретет жизни вечной.
Тогда возмущенный Кананит тоже твердо настроился покинуть
сводного брата.
- Вкушать плоть, пить кровь человеческую?! Фу, пакость какая! -
отплевывался он. - Видать, правду говорят мать и братья его, что
у него помутился рассудок. Людоедствовать предлагает, а!.. Даже
самые дикие язычники, живущие как звери, не пожирают себе
подобных!
Еле-еле, лестью, напором, словоблудием, сумел Иуда уговорить
друга остаться.
- Одумайся, сначала взвесь все, - умолял он, заглядывая Симону в
глаза. - Вспомни, каким чудодейственным даром обладает твой
брат. Неважно от кого, от Вельзевула или Иеговы, но есть великая
сила в Равви. Согласен?.. А значит, именно такой человек нам и
нужен. Такой, только такой может быть нашим вождем! Ему поверят,
его полюбят. А не поверят, не полюбят, он - чудодей! - заставит
полю-бить себя, поверить в него!
То же, что надо есть плоть и пить кровь Сына человеческого,
Иуда, хотя его самого покоробило такое требование Равви,
предложил понимать иносказательно, заморочив голову Симону
замысловатыми, путаными рассуждениями, не вдумываясь в свои
слова, сам не понимая того, о чем говорит, и упоминая для
убедительности то софистов, то платоников, то гностиков - не зря
слушал, посмеиваясь, заумную болтовню единокровца и единоверца
Филона и эллинских так называемых философов в Александрии,
любивших устраивать принародные споры.
Одуревший от его натиска и красноречия, Симон только моргал
ошалело и в конце концов согласился не покидать сводного своего
брата, верно служить ему. Но потребовал от Иуды клятвенно
подтвердить, что Иегошуа - тот самый могущественный Царь Мессия,
о котором предсказывали пророки и которого уже не одно поколение
ждут дети Авраамовы: ему, Симону, слишком много лет, чтобы
оставшиеся годы растрачивать на бродяжничество неведомо с кем,
лучше он соберет отряд и будет действовать самостоятельно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
еще не обрушился гнев Равви, взревели возмущенно и негодующе, и
толпа колыхнулась назад, смыкаясь, галдя:
- Вот он, еще один из смутьянов!.. Хватайте, вяжите его!
Иуда, зная, что должно произойти, похолодел от страха за Равви.
Метнулся к нему, обхватил со спины за плечи.
- Поздно, поздно, - зачастил ему в ухо. - Раньше надо было, а
сейчас твой гнев ни к чему. Пошли отсюда, ничем ты теперь
Варраве не поможешь, успокойся!
Равви дернулся раз, другой, пытаясь вырваться, и затих. Глянул
на сплотившихся вокруг назареев, вяло улыбнулся. Медленно
поворачиваясь, обвел взглядом напирающих со всех сторон
горланов, и те под немигающим этим взглядом смолкли, попятились.
Он выпустил из пальцев бич, с сухим стуком упавший к ногам, и,
прикрываемый братьями Зеведеевыми, Иониными, Иудой с Симоном
Кананитом, сумевшим и в этот раз ускользнуть от врагов,
развернулся к воротам в город. И тут же и его, и назареев
властно втянул в себя, подхватил, закрутил плотный поток
потерявших рассудок от страха людей, которые - скорей, скорей! -
рвались из Храма, подальше от всей этой жути.
Снаружи стало немного попросторней: задыхающийся, хрипящий,
плачущий, ругающийся люд, с вытаращенными глазами хватающий
полной грудью вязкий, душный воздух, растекался между
лавчонками, повозками, мулами, верблюдами, лошаками, ослами,
продавцами и покупателями.
Назареев, державшихся плотно, понесло, завертело в сплошном
гвалте, гомоне, вскриках и, протащив вниз по Вифездской улице,
выкинуло через Овчьи ворота из города. Встревоженного,
перепуганного народа и тут оказалось много, но все-таки здесь
было тише: за широким Кедронским мостом спрессованная толпа
разредилась - паломники спешили убраться, бегом-бегом, в свои
шалаши и шатры.
Прихрамывая, лавируя, чтобы не столкнуться с кем-нибудь,
поправляя сбившийся набок судхар, отирая краем его лицо, Равви
выбрался с середины дороги на обочину. Понурые назареи вяло
поплелись за ним, а Иуда задержался и, будто выискивая взглядом
знакомых, посмотрел назад. Погони он почти не опасался: если
сразу не схватили, то сейчас и храмовой страже, и ромейцам не до
этого, не до каких-то галилеян и их вожака. Но соглядатаи
синедриона должны, обязаны находиться рядом.
Решив, что ничего подозрительного нет, огрызаясь налево и
направо, протолкался к Равви.
Тот сидел на большом треснувшем камне, оставленном за
негодностью, когда при царе Ироде Великом возводили городскую
стену, и, покачиваясь, морщась от боли, потирал выглядывающий из
сандалии большой палец левой, положенной на колено правой, ноги,
на которую кто-то наступил в сутолоке, и, поглядывая на Симона
Кананита, внимательно слушал его.
Бесстрастным голосом, с бесстрастным лицом Кананит рассказывал,
что ромейские прихвостни, собаки-самаряне, перебили всех
сикариев, всех гаэлов, оставив по просьбе левитов в живых лишь
Варраву с Дижманом и Гестой, чтобы, как понял Симон, попросить
претора распять их в назидание другим.
Смолк. Худое, желчное лицо его все так же ничего не выражало,
только сжатые губы стали суше и тоньше да на глаза, пряча их
блеск, наползли желтые морщинистые веки.
Равви, перестав ощупывать палец ноги, задумался, глядя вбок.
Потом сказал негромко:
- Говорил и говорю вам: не бойтесь убивающих тело и потом не
могущих ничего более сделать.
Поднял глаза, оглядел всех, словно изучая, задерживая взгляд на
опустивших головы Симоне Кифе, брате его Андрее, на Иакове
бен-Заведее, Нафанаиле, Фоме - явных или скрытых кананитах. На
сводного брата своего Симона, а тем более на Иуду не посмотрел:
знал - эти, сикарии, неисправимы, их ничем не переубедишь.
Усмехнулся, спросил с легкой язвительностью:
- Не думаете ли вы, что те, кровь которых пролилась, были
грешнее всех, если так пострадали. - Назареи запереминались,
запосапывали, започесывались. - Нет, говорю вам, - решительно
заявил Равви. - Но если не покаетесь, все так же погибнете!
И только теперь покосился на Иуду: понял ли, дескать? - ты, мол,
прежде всего должен это запомнить.
Иуда счел нужным притворно зевнуть, но Равви уже отвел от него
глаза. Он властно посмотрел на сводного брата своего Симона. Ни
словом, ни кивком головы, ни выражением лица не дал понять
Кананит, что раскаивается в своем желании продолжать вооруженную
борьбу с ромейцами.
И стало Иуде ясно, что с этого дня Симон Кананит для Равви
потерян. Он уйдет, как ушли навсегда из-под Капернаума сотни
сторонниковв его, когда он, вместо того, чтобы повести за собой
на тех, кто захватил их родину, ошарашил нелепицей, вызывающей
лишь отвращение и брезгливость: стал уверять, что он хлеб жизни,
что тот, кто не будет вкушать плоти Сына человеческого и пить
крови его, тот не обретет жизни вечной.
Тогда возмущенный Кананит тоже твердо настроился покинуть
сводного брата.
- Вкушать плоть, пить кровь человеческую?! Фу, пакость какая! -
отплевывался он. - Видать, правду говорят мать и братья его, что
у него помутился рассудок. Людоедствовать предлагает, а!.. Даже
самые дикие язычники, живущие как звери, не пожирают себе
подобных!
Еле-еле, лестью, напором, словоблудием, сумел Иуда уговорить
друга остаться.
- Одумайся, сначала взвесь все, - умолял он, заглядывая Симону в
глаза. - Вспомни, каким чудодейственным даром обладает твой
брат. Неважно от кого, от Вельзевула или Иеговы, но есть великая
сила в Равви. Согласен?.. А значит, именно такой человек нам и
нужен. Такой, только такой может быть нашим вождем! Ему поверят,
его полюбят. А не поверят, не полюбят, он - чудодей! - заставит
полю-бить себя, поверить в него!
То же, что надо есть плоть и пить кровь Сына человеческого,
Иуда, хотя его самого покоробило такое требование Равви,
предложил понимать иносказательно, заморочив голову Симону
замысловатыми, путаными рассуждениями, не вдумываясь в свои
слова, сам не понимая того, о чем говорит, и упоминая для
убедительности то софистов, то платоников, то гностиков - не зря
слушал, посмеиваясь, заумную болтовню единокровца и единоверца
Филона и эллинских так называемых философов в Александрии,
любивших устраивать принародные споры.
Одуревший от его натиска и красноречия, Симон только моргал
ошалело и в конце концов согласился не покидать сводного своего
брата, верно служить ему. Но потребовал от Иуды клятвенно
подтвердить, что Иегошуа - тот самый могущественный Царь Мессия,
о котором предсказывали пророки и которого уже не одно поколение
ждут дети Авраамовы: ему, Симону, слишком много лет, чтобы
оставшиеся годы растрачивать на бродяжничество неведомо с кем,
лучше он соберет отряд и будет действовать самостоятельно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12