Потом Симон добавил неожиданное, заставившее
насторожиться: Ефтей передал, что первосвященник хочет, чтобы
он, Иуда, пришел к нему, и как можно скорей. Тайно, чтоб никто
не знал.
- Зачем я ему? - непроизвольно вырвалось у Иуды.
Кананит пожал плечами, а губы его шевельнулись в ухмылке.
- Наверное, хочет, чтобы ты опять стал служить синедриону или
лично ему... - начал с ехидцей, но Иуда оборвал:
- Ладно, разберусь. Никому об этом ни слова! - И, сжав запястье
Симона, распорядился шепотом: - Приготовь оружие, потом - резко
назад!
Резко повернувшись, выхватив кинжалы, пошевеливая ими, чтобы
страшней взблескивали, устремились к людям в темном. Те, не
ожидавшие такого, сначала шарахнулись назад, а потом бросились
врассыпную, напоминая огромных, черных, взмахивающих крылами
птиц. И растворились в полумраке лунной ночи, словно и не было
их.
Иуда с Симоном переглянулись. Ясно, что преследователи в покое
не оставят - если, конечно, это преследователи, - станут
незаметно подсматривать, подслушивать, запоминать: сами не раз
так делали, пока не выведывали все, что нужно.
Кинулись в гору, к Равви. Догнали его близ одинокой развесистой
смоковницы, напоминавшей застывший, высоко взметнувшийся, черный
фонтан. Заслышав частый мягкий топот, Равви остановился и
оглянулся. Назареи тоже дружно обернулись, готовые сомкнуться
вокруг него, заслонить, но, узнав своих, успокоились.
Иуда вполголоса, четко и немногословно, объяснил: за нами
следуют какие-то подозрительные, которых надо обмануть. Поэтому
- Равви наденет пенулу Кананита. После этого - расходимся в
разные стороны. Преследователей пятеро. Значит, кто-то из нас
обязательно останется безнадзорным.
- Скорее всего, таким окажется Равви, с которым пойду я.
Соглядатаи ни за что не потащатся за нами, убежденные, что
вместе со мной Симон. Надзирать за мной с Симоном им ни к чему.
Если же не поверят простенькой хитрости с переодеванием и
попрутся все-таки за нами, то... - тихо засмеялся, будто
заурчал.
Равви недовольно покрутил головой: опять, мол, ты за свое? Бегло
заметил, что пролития крови не допустит. Поперебирал, оглаживая,
бородку длинными тонкими пальцами и осевшим голосом сказал
непонятное, что нет, дескать, рано еще Сыну человеческому, время
его пока не пришло. Посмотрел искоса на Иуду и нехотя согласился
с тем, что тот предложил.
Обрадованно выдохнув, Иуда услужливо и проворно помог ему снять
гиматий - голубой, заметный. Торопливо схватил протянутую пенулу
Кананита, накинул ее на Равви, прикрыв капюшоном его голову,
чтобы спрятать очень уж приметные, растекающиеся по плечам,
длинные волосы.
И, не дожидаясь, пока разойдутся назареи, прижавшись к Равви,
жестикулируя, будто оживленно рассказывает о чем-то, повел его к
темневшим на вершине кедрам, где переливались около
лавок-хануйотов костры, где было оживленно и весело. Но, отойдя
подальше, осторожно наоглядывавшись, наприслушавшись, решительно
заявил, что надо бы свернуть куда-нибудь, где безлюдно. Равви
предложил пойти в Гефсиманский сад, там всегда можно укрыться от
глаз любопытствующих.
Они не спеша поднялись до древнего кладбища с полуразвалившимися
склепами, с заросшими травой могильными плитами; вошли в плотную
тень небольшой оливковой рощицы. Круто свернув вправо, быстро
пересекли ее. Через первый попавшийся пролом в невысокой
каменной стене проскользнули в Гефсиманию.
Петляя между плотно растущими деревьями, углубились в сад.
Наконец Равви остановился. На небольшом взгорке, откуда
открывался залитый призрачно-белым лунным светом Иерушалаим,
искрапленный мерцающими пятнами костров, освещенных окон,
точечными бликами факелов и оттого похожий на свернувшуюся в
тугие петли серебристую посверкивающую змею.
Глядя на город, выпрямился, став, казалось, даже выше ростом. И
замер так, расслабленно опустив руки.
Иуда же проворно скинул с себя хламиду, разостлал ее на траве.
Легонько дотронулся до Равви и, когда тот непонимающе оглянулся,
приглашающе указал на хламиду.
Он нехотя сел. Подтянул ноги, крепко обхватил их, положил
подбородок на сдвинутые колени и опять замер, глядя на
Иерушалаим.
Иуда пристроился рядом. Поелозил, усаживаясь поудобней. Достал
из мешочка у пояса горсть сушеных фиников. Показал их в горсти
Равви: будешь? Тот, мельком глянув, отрицательно помотал головой
и опять, не мигая, уставился на Иерушалаим. Иуда не настаивал.
Равви вообще ел редко и мало, довольствуясь иногда одной вяленой
рыбкой или двумя-тремя смоквами в день, хотя и не чурался
застолья.
Пожевывая, смакуя мякоть финика, Иуда деланно-равнодушно
поинтересовался, как все же собирается Равви привлечь к себе
внимание людей? Если его завтрашнее появление в Иерушалаиме
опять не заметят, тогда все, чем и ради чего жил он три
последние года, не имеет смысла.
- Можешь возвращаться в свою Галилею и до конца дней плотничать,
подобно отцу, или пасти, как в детстве, овец, или рыбалить
вместе с братьями Иониными и Зеведеевыми: прозябать, одним
словом, неприметно и тускло.
Равви не ответил, только шевельнулся судорожно - уткнулся лбом в
колени. Скрючился так, недвижимо, тихо - даже дыхания не слышно.
Иуда осмелел. Голос его зазвучал уверенней.
- Надо, обязательно надо, - потребовал твердо, - предпринять
нечто такое, что потрясло бы, взбудоражило всех.
Сплюнул в ладонь финиковую косточку, сжал ее большим и
указательным пальцами и, прищурив левый глаз, выщелкнул далеко
перед собой. Скучающим тоном, а внутренне обмирая от опасения,
что Равви возмутится, откажется, предложил опять учинить
расправу над торговцами, оскверняющими Храм, как хотел сделать
еще три года назад.
- Тогда, восхищенный тобой, уверенный, что явился наконец ничего
не боящийся, тот, кто спасет детей Авраамовых, я, не раздумывая,
уверовал в тебя. С тех пор остаюсь - наде-юсь, не сомневаешься?
- преданнейшим сторонником, да что сторонником, слугой твоим!
Равви медленно поднял голову, повернул к нему осунувшееся лицо,
посмотрел изучающе. Иуда заставил себя не опустить глаза.
- Сам же поучал: кто не со мной, тот против меня, - продолжил с
нарастающим напором. - А разве те, кто не замечает, не признает
тебя, с тобой?! Так накажи их! Ведь и это твои слова: вы
думаете, что я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, не мир,
но разделение. Ибо отныне пятеро в одном доме станут
разделяться, трое против двух и двое против трех: отец будет
против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь
против матери; свекровь против невестки своей, и невестка против
свекрови своей. Говорил так? - вонзил в Равви жесткий,
требовательный взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
насторожиться: Ефтей передал, что первосвященник хочет, чтобы
он, Иуда, пришел к нему, и как можно скорей. Тайно, чтоб никто
не знал.
- Зачем я ему? - непроизвольно вырвалось у Иуды.
Кананит пожал плечами, а губы его шевельнулись в ухмылке.
- Наверное, хочет, чтобы ты опять стал служить синедриону или
лично ему... - начал с ехидцей, но Иуда оборвал:
- Ладно, разберусь. Никому об этом ни слова! - И, сжав запястье
Симона, распорядился шепотом: - Приготовь оружие, потом - резко
назад!
Резко повернувшись, выхватив кинжалы, пошевеливая ими, чтобы
страшней взблескивали, устремились к людям в темном. Те, не
ожидавшие такого, сначала шарахнулись назад, а потом бросились
врассыпную, напоминая огромных, черных, взмахивающих крылами
птиц. И растворились в полумраке лунной ночи, словно и не было
их.
Иуда с Симоном переглянулись. Ясно, что преследователи в покое
не оставят - если, конечно, это преследователи, - станут
незаметно подсматривать, подслушивать, запоминать: сами не раз
так делали, пока не выведывали все, что нужно.
Кинулись в гору, к Равви. Догнали его близ одинокой развесистой
смоковницы, напоминавшей застывший, высоко взметнувшийся, черный
фонтан. Заслышав частый мягкий топот, Равви остановился и
оглянулся. Назареи тоже дружно обернулись, готовые сомкнуться
вокруг него, заслонить, но, узнав своих, успокоились.
Иуда вполголоса, четко и немногословно, объяснил: за нами
следуют какие-то подозрительные, которых надо обмануть. Поэтому
- Равви наденет пенулу Кананита. После этого - расходимся в
разные стороны. Преследователей пятеро. Значит, кто-то из нас
обязательно останется безнадзорным.
- Скорее всего, таким окажется Равви, с которым пойду я.
Соглядатаи ни за что не потащатся за нами, убежденные, что
вместе со мной Симон. Надзирать за мной с Симоном им ни к чему.
Если же не поверят простенькой хитрости с переодеванием и
попрутся все-таки за нами, то... - тихо засмеялся, будто
заурчал.
Равви недовольно покрутил головой: опять, мол, ты за свое? Бегло
заметил, что пролития крови не допустит. Поперебирал, оглаживая,
бородку длинными тонкими пальцами и осевшим голосом сказал
непонятное, что нет, дескать, рано еще Сыну человеческому, время
его пока не пришло. Посмотрел искоса на Иуду и нехотя согласился
с тем, что тот предложил.
Обрадованно выдохнув, Иуда услужливо и проворно помог ему снять
гиматий - голубой, заметный. Торопливо схватил протянутую пенулу
Кананита, накинул ее на Равви, прикрыв капюшоном его голову,
чтобы спрятать очень уж приметные, растекающиеся по плечам,
длинные волосы.
И, не дожидаясь, пока разойдутся назареи, прижавшись к Равви,
жестикулируя, будто оживленно рассказывает о чем-то, повел его к
темневшим на вершине кедрам, где переливались около
лавок-хануйотов костры, где было оживленно и весело. Но, отойдя
подальше, осторожно наоглядывавшись, наприслушавшись, решительно
заявил, что надо бы свернуть куда-нибудь, где безлюдно. Равви
предложил пойти в Гефсиманский сад, там всегда можно укрыться от
глаз любопытствующих.
Они не спеша поднялись до древнего кладбища с полуразвалившимися
склепами, с заросшими травой могильными плитами; вошли в плотную
тень небольшой оливковой рощицы. Круто свернув вправо, быстро
пересекли ее. Через первый попавшийся пролом в невысокой
каменной стене проскользнули в Гефсиманию.
Петляя между плотно растущими деревьями, углубились в сад.
Наконец Равви остановился. На небольшом взгорке, откуда
открывался залитый призрачно-белым лунным светом Иерушалаим,
искрапленный мерцающими пятнами костров, освещенных окон,
точечными бликами факелов и оттого похожий на свернувшуюся в
тугие петли серебристую посверкивающую змею.
Глядя на город, выпрямился, став, казалось, даже выше ростом. И
замер так, расслабленно опустив руки.
Иуда же проворно скинул с себя хламиду, разостлал ее на траве.
Легонько дотронулся до Равви и, когда тот непонимающе оглянулся,
приглашающе указал на хламиду.
Он нехотя сел. Подтянул ноги, крепко обхватил их, положил
подбородок на сдвинутые колени и опять замер, глядя на
Иерушалаим.
Иуда пристроился рядом. Поелозил, усаживаясь поудобней. Достал
из мешочка у пояса горсть сушеных фиников. Показал их в горсти
Равви: будешь? Тот, мельком глянув, отрицательно помотал головой
и опять, не мигая, уставился на Иерушалаим. Иуда не настаивал.
Равви вообще ел редко и мало, довольствуясь иногда одной вяленой
рыбкой или двумя-тремя смоквами в день, хотя и не чурался
застолья.
Пожевывая, смакуя мякоть финика, Иуда деланно-равнодушно
поинтересовался, как все же собирается Равви привлечь к себе
внимание людей? Если его завтрашнее появление в Иерушалаиме
опять не заметят, тогда все, чем и ради чего жил он три
последние года, не имеет смысла.
- Можешь возвращаться в свою Галилею и до конца дней плотничать,
подобно отцу, или пасти, как в детстве, овец, или рыбалить
вместе с братьями Иониными и Зеведеевыми: прозябать, одним
словом, неприметно и тускло.
Равви не ответил, только шевельнулся судорожно - уткнулся лбом в
колени. Скрючился так, недвижимо, тихо - даже дыхания не слышно.
Иуда осмелел. Голос его зазвучал уверенней.
- Надо, обязательно надо, - потребовал твердо, - предпринять
нечто такое, что потрясло бы, взбудоражило всех.
Сплюнул в ладонь финиковую косточку, сжал ее большим и
указательным пальцами и, прищурив левый глаз, выщелкнул далеко
перед собой. Скучающим тоном, а внутренне обмирая от опасения,
что Равви возмутится, откажется, предложил опять учинить
расправу над торговцами, оскверняющими Храм, как хотел сделать
еще три года назад.
- Тогда, восхищенный тобой, уверенный, что явился наконец ничего
не боящийся, тот, кто спасет детей Авраамовых, я, не раздумывая,
уверовал в тебя. С тех пор остаюсь - наде-юсь, не сомневаешься?
- преданнейшим сторонником, да что сторонником, слугой твоим!
Равви медленно поднял голову, повернул к нему осунувшееся лицо,
посмотрел изучающе. Иуда заставил себя не опустить глаза.
- Сам же поучал: кто не со мной, тот против меня, - продолжил с
нарастающим напором. - А разве те, кто не замечает, не признает
тебя, с тобой?! Так накажи их! Ведь и это твои слова: вы
думаете, что я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, не мир,
но разделение. Ибо отныне пятеро в одном доме станут
разделяться, трое против двух и двое против трех: отец будет
против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь
против матери; свекровь против невестки своей, и невестка против
свекрови своей. Говорил так? - вонзил в Равви жесткий,
требовательный взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12