Покамест не говори об этом никому. А у меня голова идет кругом". Римский император Тиберий и его приближенный - весьма прозрачный намек на императора Александра I и своего начальника Воронцова. Вяземский в письме к жене передает Пушкину: "Скажи ему, чтобы он не дурачился, то есть не умничал, ибо в уме, или от ума у нас и бывают все глупости".
В конце июня Воронцов получает успокоительное письмо от графа Нессельроде. Тот уведомляет, что государь решил дело Пушкина, который при Воронцове не останется. Ни Воронцов, ни тем более Пушкин еще не догадываются о решении, которое скоро последует. Тем временем дается секретное указание проверить состояние имения Пушкиных в Псковской губернии и их доходы.
В частном конфликте чиновника и губернатора Александр I, подойдя к делу по-государственному, усмотрел недовольство правительством. А самовольное желание отказаться от службы также должно было быть наказано. Потакать капризам ссыльного власти не намеревались. Отсюда высочайшее повеление: "вовсе" удалить коллежского секретаря Пушкина со службы в Министерстве иностранных дел "за дурное поведение", при этом выслать его подальше от моря, на континент, в имение родителей, под их надзор.
С Пушкиным обошлись подчеркнуто педагогически, как с подростком-хулиганом. Никакие болезни (ведь он переведен был в Одессу "лечиться" у моря) при вынесении решения вообще не были замечены.
Из Петербурга губернатору в Ригу следует депеша о том, что Пушкин прибудет в Псковское имение и за ним местным властям следует установить надзор. В Петербурге друзья Пушкина уже знают об этом. В течение нескольких дней разлетается слух, что Пушкин застрелился. Слух обрастает подробностями.
Объект же этих слухов ни о чем не догадывается. Он еще надеется на отставку, на то, что его оставят в покое, а может быть, и выпустят. Причина этого счастливого неведения в отсутствии Воронцова в Одессе. Из Крыма в конце июля Воронцовы разъехались: она вернулась в Одессу, а он по делам отправился в Симферополь. Указание сверху ждало в канцелярии его визы. Предписание Воронцова распорядиться насчет Пушкина не заставило себя ждать.
29 июля поэта вызвал градоначальник Одессы Гурьев. Он сообщил ему о высочайшем повелении и взял с Пушкина расписку под следующим обязательством: "Нижеподписавшийся сим обязывается по данному от г-на одесского градоначальника маршруту без замедления отправиться из Одессы к месту назначения в губернский город Псков, не останавливаясь нигде на пути по своему произволу; а по прибытии в Псков явиться к г-ну гражданскому губернатору. Одесса. 29 июля 1824".
Тут же Пушкин подписал и второй документ: "По маршруту от Одессы до Пскова исчислено верст 1621. На сей путь прогонных на три лошади триста восемьдесят девять руб. четыре коп. получил коллежский секретарь Александр Пушкин". Откажись Пушкин подписать сии бумаги, это ничего не изменило бы, но сразу ограничило бы его свободу действий. Пушкин вышел из канцелярии с ощущением полученной пощечины, за которую он не дал сдачи. На этот раз вызвать на дуэль было некого. Решение о том, что нужно бежать из этой страны, пришло само собой, заслонив все прочие заботы. Делать это надо немедленно, иначе будет поздно.
Биографы поэта отмечали, что Пушкин был занят планом побега еще с 25 июля, то есть за четыре дня до того, как ему было объявлено о выезде. Воронцова действительно привезла ему от мужа печальную новость, что он должен покинуть Одессу. Но куда предстояло выехать, графиня не знала, и это заставляло Пушкина терзаться догадками. Он мог предполагать по меньшей мере три варианта: отправку назад в Кишинев, возвращение в Петербург, а может быть, и разрешение уехать в чужие края. Вот почему нам кажется, что конкретная подготовка к побегу началась 29 июля, когда все три варианта отпали и осталась ссылка в Псков.
Глава шестнадцатая.
ЧАС ПРОЩАНИЯ
Храни меня, мой талисман...
В уединенье чуждых стран.
Пушкин.
Вера Вяземская после рассказывала Бартеневу: "Он прибежал впопыхах с дачи Воронцовых, весь растерянный, без шляпы и перчаток, так что за ними посылали человека". Важно в этом рассказе, что, подписав неожиданную бумагу о выезде, Пушкин бросился к Елизавете Воронцовой, а потом к княгине Вере. При его общительности и большом количестве друзей и знакомых всех рангов в трудную минуту оказалось, что лишь эти две женщины готовы ему помочь.
Пушкин расписался в том, что должен выехать немедленно, а это значило, на следующий день, о чем градоначальник Одессы Гурьев уведомил Воронцова и псковского губернатора. Но Пушкин c места не сдвинулся. Настал час решиться. В случае, если его план удастся, на отступление от приказа наплевать, а если нет... то не станут же власти ссылать его еще дальше за такую отсрочку. А ему здесь дорог каждый час.
В маленьком французском календарике, видимо, незадолго до этого подаренном Пушкину, возле дат 29 и 30 июля им самим поставлены длинные черточки. 30-го имеется также запись: "Turco in Italia", а 31-го "depart". Предполагается, что календарик этот подарила ему Воронцова, у которой было множество зарубежных новинок,- для чего Пушкину покупать самому себе женский календарь? А если это так, считали пунктуальные пушкинисты М.А. и Т.Г.Цявловские, то и пометки в календаре связаны с той, которая его подарила: длинные черточки - интимные свидания с ней, "Турок в Италии" - опера, на которой он был с ней, а отъезд 31-го - тоже ее отъезд, а не его. Пушкин уехал из Одессы только 1 августа 1824 года. Сама Цявловская и другие исследователи не раз повторяли эти доказательства.
Рискнув предположить, что Пушкин задержался на день не из-за любви, а из-за организации побега, вернем слову "depart" в записной книжке более логическое значение: Пушкин написал это не о Воронцовой, а о себе. Но не об отъезде в Михайловское, а о своем побеге в ночь с 31 июля на 1 августа. Такой подход важен еще и потому, что он отводит на второе место полемику исследователей о любви Пушкина и Раевского к Воронцовой.
Воронцова была сердита на Пушкина за мужа. Теперь она могла считать графа виновным в наказании, не адекватном вине Пушкина. Пушкин был дамским угодником высшего класса, теоретиком и практиком в одном лице, галантным льстецом с отменными манерами, отличным французским и хорошей эрудицией. К тому же талантливый поэт, остроумный собеседник с развитым чувством собственного достоинства в сочетании с лихой русской беззаботностью. Дон-Жуан, некрасивость которого можно было списать на загадочное иностранное происхождение, не мог, особенно в стрессовой ситуации, когда он был в ударе, не поразить сердце одесской леди No 1. Александр Раевский уже принадлежал ей, и новый адюльтер старой связи помешать не мог.
Но Пушкин сам оказался в сетях, им расставленных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
В конце июня Воронцов получает успокоительное письмо от графа Нессельроде. Тот уведомляет, что государь решил дело Пушкина, который при Воронцове не останется. Ни Воронцов, ни тем более Пушкин еще не догадываются о решении, которое скоро последует. Тем временем дается секретное указание проверить состояние имения Пушкиных в Псковской губернии и их доходы.
В частном конфликте чиновника и губернатора Александр I, подойдя к делу по-государственному, усмотрел недовольство правительством. А самовольное желание отказаться от службы также должно было быть наказано. Потакать капризам ссыльного власти не намеревались. Отсюда высочайшее повеление: "вовсе" удалить коллежского секретаря Пушкина со службы в Министерстве иностранных дел "за дурное поведение", при этом выслать его подальше от моря, на континент, в имение родителей, под их надзор.
С Пушкиным обошлись подчеркнуто педагогически, как с подростком-хулиганом. Никакие болезни (ведь он переведен был в Одессу "лечиться" у моря) при вынесении решения вообще не были замечены.
Из Петербурга губернатору в Ригу следует депеша о том, что Пушкин прибудет в Псковское имение и за ним местным властям следует установить надзор. В Петербурге друзья Пушкина уже знают об этом. В течение нескольких дней разлетается слух, что Пушкин застрелился. Слух обрастает подробностями.
Объект же этих слухов ни о чем не догадывается. Он еще надеется на отставку, на то, что его оставят в покое, а может быть, и выпустят. Причина этого счастливого неведения в отсутствии Воронцова в Одессе. Из Крыма в конце июля Воронцовы разъехались: она вернулась в Одессу, а он по делам отправился в Симферополь. Указание сверху ждало в канцелярии его визы. Предписание Воронцова распорядиться насчет Пушкина не заставило себя ждать.
29 июля поэта вызвал градоначальник Одессы Гурьев. Он сообщил ему о высочайшем повелении и взял с Пушкина расписку под следующим обязательством: "Нижеподписавшийся сим обязывается по данному от г-на одесского градоначальника маршруту без замедления отправиться из Одессы к месту назначения в губернский город Псков, не останавливаясь нигде на пути по своему произволу; а по прибытии в Псков явиться к г-ну гражданскому губернатору. Одесса. 29 июля 1824".
Тут же Пушкин подписал и второй документ: "По маршруту от Одессы до Пскова исчислено верст 1621. На сей путь прогонных на три лошади триста восемьдесят девять руб. четыре коп. получил коллежский секретарь Александр Пушкин". Откажись Пушкин подписать сии бумаги, это ничего не изменило бы, но сразу ограничило бы его свободу действий. Пушкин вышел из канцелярии с ощущением полученной пощечины, за которую он не дал сдачи. На этот раз вызвать на дуэль было некого. Решение о том, что нужно бежать из этой страны, пришло само собой, заслонив все прочие заботы. Делать это надо немедленно, иначе будет поздно.
Биографы поэта отмечали, что Пушкин был занят планом побега еще с 25 июля, то есть за четыре дня до того, как ему было объявлено о выезде. Воронцова действительно привезла ему от мужа печальную новость, что он должен покинуть Одессу. Но куда предстояло выехать, графиня не знала, и это заставляло Пушкина терзаться догадками. Он мог предполагать по меньшей мере три варианта: отправку назад в Кишинев, возвращение в Петербург, а может быть, и разрешение уехать в чужие края. Вот почему нам кажется, что конкретная подготовка к побегу началась 29 июля, когда все три варианта отпали и осталась ссылка в Псков.
Глава шестнадцатая.
ЧАС ПРОЩАНИЯ
Храни меня, мой талисман...
В уединенье чуждых стран.
Пушкин.
Вера Вяземская после рассказывала Бартеневу: "Он прибежал впопыхах с дачи Воронцовых, весь растерянный, без шляпы и перчаток, так что за ними посылали человека". Важно в этом рассказе, что, подписав неожиданную бумагу о выезде, Пушкин бросился к Елизавете Воронцовой, а потом к княгине Вере. При его общительности и большом количестве друзей и знакомых всех рангов в трудную минуту оказалось, что лишь эти две женщины готовы ему помочь.
Пушкин расписался в том, что должен выехать немедленно, а это значило, на следующий день, о чем градоначальник Одессы Гурьев уведомил Воронцова и псковского губернатора. Но Пушкин c места не сдвинулся. Настал час решиться. В случае, если его план удастся, на отступление от приказа наплевать, а если нет... то не станут же власти ссылать его еще дальше за такую отсрочку. А ему здесь дорог каждый час.
В маленьком французском календарике, видимо, незадолго до этого подаренном Пушкину, возле дат 29 и 30 июля им самим поставлены длинные черточки. 30-го имеется также запись: "Turco in Italia", а 31-го "depart". Предполагается, что календарик этот подарила ему Воронцова, у которой было множество зарубежных новинок,- для чего Пушкину покупать самому себе женский календарь? А если это так, считали пунктуальные пушкинисты М.А. и Т.Г.Цявловские, то и пометки в календаре связаны с той, которая его подарила: длинные черточки - интимные свидания с ней, "Турок в Италии" - опера, на которой он был с ней, а отъезд 31-го - тоже ее отъезд, а не его. Пушкин уехал из Одессы только 1 августа 1824 года. Сама Цявловская и другие исследователи не раз повторяли эти доказательства.
Рискнув предположить, что Пушкин задержался на день не из-за любви, а из-за организации побега, вернем слову "depart" в записной книжке более логическое значение: Пушкин написал это не о Воронцовой, а о себе. Но не об отъезде в Михайловское, а о своем побеге в ночь с 31 июля на 1 августа. Такой подход важен еще и потому, что он отводит на второе место полемику исследователей о любви Пушкина и Раевского к Воронцовой.
Воронцова была сердита на Пушкина за мужа. Теперь она могла считать графа виновным в наказании, не адекватном вине Пушкина. Пушкин был дамским угодником высшего класса, теоретиком и практиком в одном лице, галантным льстецом с отменными манерами, отличным французским и хорошей эрудицией. К тому же талантливый поэт, остроумный собеседник с развитым чувством собственного достоинства в сочетании с лихой русской беззаботностью. Дон-Жуан, некрасивость которого можно было списать на загадочное иностранное происхождение, не мог, особенно в стрессовой ситуации, когда он был в ударе, не поразить сердце одесской леди No 1. Александр Раевский уже принадлежал ей, и новый адюльтер старой связи помешать не мог.
Но Пушкин сам оказался в сетях, им расставленных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59