Они были покрыты толстым слоем льда. Все стало понятно. Никакому ветру не провернуть такие обледенелые крылышки.
Весь изогнувшись - иллюминатор небольшой, с головой в него не высунешься, - Воробьев на ощупь, торопливо обкалывал отверткой намертво приросший лед.
Ветер жег руку, пальцы немели, вот-вот выпустят отвертку…
За спиной Чернов нетерпеливо просил:
- Давай я.
Пока Воробьев, отогревая, тер руку о меховую куртку, дышал на нее, Вася так же упорно обкалывал лед пассатижами. Ветряк надо освободить во что бы то ни стало. Вот-вот Кандалакша, от нее на Мурманск пойдут опять по радиомаяку, и приборы должны работать.
Ветер попутный, корабль идет со скоростью сто десять километров в час. До Мурманска лета два часа с небольшим. Скорее бы туда, там сейчас ясно!
Вспомнив, как мало остается у него времени, Гудованцев подсел к Ритсланду за штурманский столик, я они занялись уточнением дальнейшего курса - от Мурманска до льдины папанинцев. К старту с Кильдин-озера у штурманов должна уже быть детально разработанная навигационная карта дальнейшего пути.
Скоро девятнадцать. И Николай Коняшин поднялся по трапу в киль, направляясь в последний перед Мурманском обход. В киле мороз, ветер гуляет, зато свежо. Все свободные от вахты отдыхали в гамаках, зарывшись с головой в спальные мешки. Только Кондрашев почему-то еще не улегся, сидел в гамаке, свесив ноги, покачивался.
- Чего не спишь? Скоро ведь на вахту, - сказал ему Коняшин.
- Так… - неопределенно ответил тот.
И вдруг светлые глаза его сощурились в улыбке.
- Знаешь, какое дело, - немного смущенно сказал он, - у Ксении сегодня день рождения.
- Да что ты?! - обрадовался Коняшин. - Ну поздравляю. Так с тебя причитается.
- Понятно, - с готовностью согласился Кондрашев. - Вернемся - обязательно отметим.
- Поспи все ж таки, - сказал Коняшин, отходя, - часок-полтора у тебя еще есть.
Он пошел дальше, останавливаясь у бензомеров.
Кондрашев стал неторопливо укладываться. Когда уже лежал в гамаке, невольно заскользил взглядом по чуть вздрагивающей перкалевой стенке, по четким дорожкам тянущихся по ней швов, которые, он знал, были прострочены, проклеены, тщательно проверены заботливыми Ксениными руками.
Разве это просто - сделать так, чтобы газ во всем огромном мешке не мог найти даже игольной дырочки, чтобы вытечь? Недаром все ребята говорят: «Если ты, Ксеня, строчила, летим спокойно!»
Коняшин, ослепленный снежной заварухой, ветром, который стегал по лицу и рвал одежду, уже шел по мостику к бортовой моторной гондоле. Когда отодвинул дверцу и шагнул в нее, сидевший там Алеша Бурмакин широко открыл глаза:
- Что там твори-и-тся! А здесь и не видно.
От мотора приятной волной шло тепло. Коняшин смахнул ладонью снег, вроде как умылся.
- Как ты тут? - спросил громко, чтобы Бурмакин услышал.
- Песни пою, разве в киле не слышно? - перекрикивая грохот мотора, кинул Бурмакин.
«Шутит, значит, все хорошо», - довольно подумал Коняшин. Глянул на приборную доску, проверил количество оборотов, подачу горючего и масла, особенно внимательно послушал голос мотора. Сейчас он четкий, отлаженный. А в порту перед стартом этот мотор им с Алешей дал жару. Не хотел заводиться, вскидывал свой рев до высокой ноты и замирал… Алешка, должно быть, до сих пор переживает, хоть и не показывает.
Коняшин глянул на Бурмакина, еще раз посмотрел на приборную доску и попрощался:
- Счастливо. До Мурманска.
В кормовой, у Новикова, Коняшин пробыл еще меньше. Убедился, что все там в норме, перекинулся с Костей парой незначительных фраз. Только бортмеханики знают цену этим простым, мимоходом брошенным словам, как сразу дают они разрядку состоянию человека, часами находящегося в тесном громыхающем ящике.
- Порядок, - уверенно кивнул Новиков на прощание и снова уселся в кресле.
Таких, как Митя Матюнин, в моторной гондоле могло бы поместиться сразу двое. Тонкий, весь подобранный и деловитый, он был как-то очень на месте в сжатом возле мотора пространстве.
Дверца гондолы еще не отодвинулась до конца, а Матюнин уже вскочил.
«Ну что там?» - молчаливо, одним лишь взглядом спрашивал он «старшего».
«Как у тебя?» - так же молчаливо спрашивал Коняшин.
Он проверил показания приборов, прислушиваясь к мотору - нет ли хоть намека на сбой ритма. Запорошенные снегом коняшинские брови делали его лицо начальственным и строгим. Матюнин искоса посматривал на него: ищи, мол, не ищи - у меня порядок!
Мотор действительно работал отлично. Снежинки на лице Коняшина, потемнев, растопились, и оно опять стало молодым и свойским.
- Скоро Мурманск? - наконец не удержался Матюнин.
- До Мурманска два часа осталось, - ответил Коняшин. - Горячей ушицей или флотским борщом подзаправишься. Ободзинскому уже спецзаказ передали. А там… Командиры дальнейший маршрут разрабатывают.
Матюнину ужасно хотелось задержать «старшего» подольше, поговорить. Но вот как раз этого он и не умел делать - завести разговор, найти нужные слова… Он только спросил:
- Как дома-то у тебя? Как твои девахи?
И Коняшин сразу отпустил ручку двери, за которую он уже взялся.
- Девахи мои одна лише другой, - прищурился он от удовольствия, - но о них, Митя, потом…
И ушел, шагнув на простреливаемый ветром и снегом мостик.
Ну чтобы задержаться ему еще совсем немного, рассказать бы Мите, как его четырехлетняя Люська вцепилась в полу его реглана с «птичками» на рукавах, когда он уходил, и никак не хотела отпускать. А Катя подхватила ее, плачущую, на руки. А он подхватил Катю, поднял их обеих - что они обе, крохи, весят! - и закружил по комнате. А потом шепнул:
- Пора. Я же лечу на помощь папанинцам!
- А мы давай полетим вместе на помощь, - тут же нашлась Люська. И побежала доставать свои елочные игрушки - он их подарил ей месяц назад, на елку, под Новый год - серебристый дирижаблик с гондолой, с красными огоньками в иллюминаторах и ватную папанинскую льдину с крошечными палаткой и ветряком и даже с человеческими фигурками, вместо снега обсыпанную блестящей бертолетовой солью. Дирижаблик в Люськиной руке, жужжа, подлетел к льдине и, подцепив «лебедкой» (Люськиным согнутым мизинчиком) антенну, поднял льдину вместе с палаткой и людьми.
- Вот так! - торжествующе сказала она.
Как ругал потом себя Матюнин, что не сумел, молчун, поговорить с Коняшиным! Надо было задержать его. Хотя бы на две-три минуты! Расспросил бы еще. Сам рассказал бы ему хоть о своей Любаше, как во всей Москве не нашел он краше девушки и поехал за ней в родную деревню Большое Попово под Липецком, где леса вокруг шумливые и соловьи поют, как нигде больше. Эх, кабы знал…
…Коняшин вернулся в киль. Ребята уже спали все. Слышалось их спокойное дыхание, легкое похрапывание. «Теперь их из пушки не разбудишь», - усмехнулся Коняшин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55