Готье де Шазей улыбнулся.
— Не имею такой чести, сударыня… и мое одеяние должно подсказать вам, что я не являюсь даже одним из его приспешников. К тому же мы здесь не для того, чтобы заниматься игрой в загадки, так же как и не для неуместных разоблачений. Если я напомнил… о чем я мог бы сказать, то исключительно с целью заставить вас забрать жалобу, которая, как вы прекрасно знаете, несправедлива.
Страх еще не растаял в ее глазах, когда она поспешила ответить, что забирает назад свою жалобу, что это ужасное недоразумение…
Однако у Марианны было на этот счет другое мнение.
— Но меня это не удовлетворяет, — вмешалась она. — Я жду, чтобы эта женщина сказала всю правду: свидетели видели, как арестовавший меня офицер достал бриллиантовую слезу из моего радикюля. И якобы я украла этот камень. Но она отдала мне его под залог в пять тысяч рублей, в которых она нуждалась, чтобы заплатить карточный долг, и обещала вернуть их сегодня вечером. Но я думаю, что она все проиграла и, чтобы вновь овладеть бриллиантом, не отдавая долга, сыграла эту постыдную комедию…
На этот раз Ришелье не выдержал.
— И это правда, сударыня? — спросил он строго, поворачиваясь к графине.
Та подтвердила кивком головы, не смея больше поднять глаза на тех, кто на нее смотрел. Гнетущая тишина воцарилась в комнате. Герцог, машинально постукивая по столу трубкой, смотрел на графиню удивительно пустым взглядом, явно раздираемый между чувством справедливости и настоятельными рекомендациями из Петербурга. Но верх взяла справедливость.
— В таком случае, сударыня, я сожалею, что должен арестовать вас…
Она подняла голову, но не успела выразить протест. Этим занялся кардинал.
— Нет! — сказал он с неожиданной властностью. — Вы ничего не сделаете, герцог! Вы получили из императорской канцелярии приказ облегчить устройство графини Гаше в Крыму… в Крыму, где она должна жительствовать до конца дней своих в обществе полковника Иванова, ответственного за… ее безопасность.
В свою очередь, и герцог нанес по столу мощный удар кулаком.
— Ваше Преосвященство! — вскричал он. — Никто, кроме меня, не относится к вам с таким почтением. Но это не касается Церкви. Это касается моего губернаторства. Я объясню царю, что здесь произошло, и я уверен, что Его Величество одобрит мои действия. Эта женщина будет судима и приговорена.
Кардинал ничего не ответил. Но, взяв Ришелье под руку, он увлек его к амбразуре узкого, кстати, единственного окна, совершенно темного в этот ночной час. Но не света искал Готье де Шазей. Внимательно следившая за ним Марианна увидела, как он поднял руку с блеснувшим перстнем, чья печатка была повернута внутрь ладони, и открыл ее взгляду губернатора, который внезапно побледнел и посмотрел на маленького кардинала с испугом и почтением.
— Генерал!.. — выдохнул он.
— Итак? — спросил священник.
— Я повинуюсь, монсеньор!
— Орден зачтет вам это! Теперь, сударыня, — добавил он, возвращаясь к графине, которая настороженно следила за непонятным разговором со страхом и надеждой, — вы можете вернуться в свой отель и объявить о вашем отъезде завтра утром. Через час полковнику Иванову будет известно, в какой город Крыма надлежит вас сопроводить, и одновременно он получит ваш вид на жительство. Нам только остается восстановить истину в отношении всех остальных.
Он испытующе посмотрел на графиню.
Мадам Гаше с усилием встала, опираясь на свою нелепую трость, словно раненый солдат на ружье. Все ее высокомерие исчезло. Теперь она выглядела как настоящая старуха. И голос ее был почти униженный, когда она пробормотала:
— Я не знаю, кто вы, монсеньер, но я хотела бы отблагодарить вас… и не знаю как.
— Очень просто: соблюсти договор, который вы заключили с мадемуазель д'Ассельна. Вы согласились, не так ли, что бриллиант останется у нее, если вы не вернете пять тысяч рублей? Вы можете их отдать?
— Нет… но если мне одолжат, я, может быть, смогу…
— Вы ничего не сможете! Ваше раскаяние сомнительно, сударыня, а коварство — ваша вторая натура. Вернувшись в отель, вы возьмете камень и отнесете его во дворец губернатору, который вернет его вашей жертве. Так будет надежней…
— Но этого не хочу я, — запротестовала Марианна.
— Тем не менее вы возьмете и сохраните его, это приказ. Вы сохраните его… в память о вашей матери, отдавшей жизнь на эшафоте за попытку спасти королеву… Не пытайтесь понять, я вам все объясню позже. Теперь вы тоже возвращайтесь в отель и отдыхайте, в чем вы так нуждаетесь.
— Я не уйду без моего друга Жоливаля…
Отворившаяся дверь прервала ее речь. Появился Жоливаль, с закрытыми глазами, поддерживаемый тюремщиком, ибо он едва передвигался. Марианна с ужасом увидела, что у него на голове повязка и эта повязка в крови.
— Что с ним? — воскликнула она, бросившись к виконту.
Но когда она подхватила его под другую руку, чтобы помочь дойти до стула, он открыл один глаз и улыбнулся ей.
— Удар по затылку, чтобы заставить меня замолчать… Ничего страшного, но я чувствую себя немного оглушенным. У меня такая мигрень… Если бы вы могли найти стакан коньяка, мое дорогое дитя…
Герцог открыл стенной шкаф, заглянул внутрь, достал оттуда бутылку, затем стакан, который наполовину наполнил.
— Здесь есть только водка, — сказал он. — Может быть, она окажет такой же эффект?
Жоливаль взял стакан и не без удивления посмотрел на того, кто его подал.
— Однако… это дорогой господин Септиманий! Каким счастливым случаем?..
— Жоливаль, — вмешалась Марианна, — этот господин — сам губернатор… герцог де Ришелье.
— Вот как! А я, признаться, и предполагал!
Он залпом выпил содержимое стакана. Затем, испустив вздох удовлетворения, он вернул опорожненный сосуд, тогда как на его осунувшемся лице появилась краска.
— Это не так уж плохо, — сказал он, — должен отметить даже, что это пьется легко, как вода.
Но внезапно в поле его зрения попала графиня, и Марианна увидела, как сузились его глаза.
— Эта женщина! — глухо прорычал он. — Теперь я знаю, кто она! Я вспомнил, где видел ее в последний раз. Господин герцог, раз вы являетесь здесь хозяином, знайте, что эта женщина воровка, чудовище, заклейменное рукой палача. Когда я в последний раз видел ее, она извивалась в руках его подручных, в то время как Сансон прижимал к ее телу раскаленное железо! Это было на ступенях Дворца Правосудия в Париже, в 1786 году, и я могу сказать…
Замолчите! — резко оборвал его кардинал. — Никто здесь не требует от вас разоблачений! Я Готье де Шазей, кардинал Сан-Лоренцо, крестный отец вашей опекаемой. Богу было угодно, чтобы я оказался тут в нужный момент и расставил все по своим местам. Теперь все выяснилось, и мы больше не желаем слышать об этом… Сударыня, — добавил он, обращаясь к графине, которую появление Жоливаля привело в ужас, — вы можете вернуться к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105