С десяток всадников сопровождали их.
У Марианны уже не было времени взобраться в карету, чтобы спрятаться. Она со стоном прижалась к Барбе, уткнув лицо ей в плечо. Она стыдилась внезапно охватившего ее страха. Но его внушал не столько Наполеон, сколько тяготеющий над нею рок, который не переставал воздвигать на ее пути одно препятствие за другим. Может быть, так ей на роду написано, что она никогда не попадет в Данциг…
Тем временем доезжачий подбежал к головной карете, из окошка которой кто-то высунулся. Марианна услышала хорошо знакомый голос, спросивший с нетерпением:
— Почему остановились? В чем дело? Что за карета там?
— Экипаж с двумя женщинами, Ваше Величество! У них сломалось колесо, и мне не удалось освободить дорогу.
— Две женщины? Что делают две женщины в такое время на этой дороге?
Я не знаю, сир. Но одна говорит по-французски с местным акцентом, а другая — без акцента. Я думаю, что она француженка.
— Без сомнения, несчастные беглянки, как и мы, впрочем! Пусть посмотрят, что можно для них сделать. Я подожду.
Говоря это, Наполеон отворил дверцу и спрыгнул на снег. Несмотря на волнение, Марианна не смогла удержаться и бросила взгляд в его сторону, в то время как он, освободившись от медвежьей полсти, шел к ним, с трудом переставляя ноги в громадных меховых сапогах. Вот он уже рядом, и Марианна ощутила, как с перебоями забилось ее сердце, когда он приветливо спросил:
— Это с вами случилась беда, сударыня?
— Да, сир, — ответила Барба неуверенным тоном. — Мы надеялись попасть в Ковно до рассвета, но нас постигло несчастье… а моя подруга оправляется после тяжелой болезни. Я боюсь за нее из-за этого ужасного холода…
— Я понимаю вас. Ее надо получше укрыть. Могу ли я узнать, кто вы?
Барба уже открыла рот, чтобы ответить бог знает что, но вдруг что-то сломалось в Марианне, что-то, что было, пожалуй, ее боевым духом. Довольно с нее борьбы со всем — с людьми и стихиями. Она устала, она больна… и любая тюрьма была бы предпочтительней того, что она вынесла. Оттолкнув Барбу, она открыла лицо и упала на колени.
— Это я, сир. Это только я… Делайте со мною что хотите… Он издал глухое восклицание, затем крикнул, не оборачиваясь:
— Рустан! Фонарь!..
Мамелюк, которого она не видела и не думала, что он в России, подбежал, словно меховая гора, увенчанная тюрбаном. При неверном свете фонаря Наполеон вглядывался в истощенное болезнью лицо и глаза, полные слез, которые, скатываясь по бледным щекам, замерзали. Его взгляд загорелся огнем, который, впрочем, быстро потух, и вдруг он нагнулся к ней с таким окаменевшим лицом, что она не могла удержаться от стона.
— Сир… Вы никогда не простите меня?
Но он ничего не ответил и взял из рук мамелюка фонарь.
— Отнеси ее! — сказал он ему. — Положи в карету! Ее спутница поедет с Констаном. Лошадь выпрячь и взять с собой. Что касается этой… повозки — она не стоит того, чтобы тратить на нее время. Переверните ее на обочину, и отправимся! Здесь можно околеть от холода!
Без единого слова Рустан поднял Марианну и отнес в дормез, где уже находился один человек. Она не могла удержаться от улыбки, узнав Коленкура и увидев написанное на его лице изумление.
— Видно, так уж предопределено судьбой, господин герцог, что мы всегда встречаемся при необычных обстоятельствах, — прошептала она.
Но сильный приступ кашля потряс ее и помешал продолжать. Сейчас же герцог де Висанс подсунул ей под ноги жаровню, потянулся к дорожному несессеру, достал вино, налил в вермелевый кубок и поднес к губам молодой женщины.
— Вы больны, сударыня, — сказал он сочувствующим тоном. — Этот климат не для вас…
Он умолк, так как Наполеон поднялся в карету и стал укрываться медвежьей полстью. Он казался разъяренным. Его движения были резкими, брови — сильно нахмуренными, но Марианна, подкрепившись вином, которое оказалось любимым государем шамбертеном, рискнула подать голос.
— Как благодарить вас, сир? Ваше Вели…
Он оборвал ее:
— Замолчите! Снова закашляетесь! На почтовой станции будет время…
Вскоре приехали в Ковно и остановились в одном из предместий перед домом, от которого осталась только половина. Собственно, и весь город имел такой же вид, ибо десять лет назад большая часть Ковно была уничтожена во время ужасного пожара, от которого он до сих пор не оправился. Приход французов на этот берег Немана не способствовал наведению порядка. За исключением старого замка, нескольких церквей и примерно половины домов, все остальное лежало в руинах.
Дом, перед которым остановились кареты, представлял собой нечто вроде постоялого двора. Его содержал молодой повар, итальянец, появившийся здесь прошлым летом вместе с армией. Похоже, он преуспевал, так как, предупрежденный всего за несколько минут прискакавшим Амордю, он сотворил невероятное. Когда Марианна, поддерживаемая Коленкуром, вошла в зал, где пылал сильный огонь, она увидела застланный белой скатертью стол с жареными цыплятами, сыром, белым хлебом, вареньем и вином… и подумала, что попала в рай. Комната сияла чистотой, в ней было тепло, а воздух благоухал свежеизжаренной яичницей.
Наполеон спросил у Гильоме Гранди, который, согнувшись вдвое, приветствовал его:
— У тебя найдется хорошая комната?
— У меня их три, Ваше Императорское Величество. Три отличные комнаты. Не окажет ли Ваше Величество мне честь, откушав?
— У меня нет времени, хотя… Вот эта дама нуждается в постели. Приготовь ей комнату. Я вижу, у тебя есть служанки. Пусть там зажгут огонь и подадут ужин…
Сухим жестом он позвал Барбу, возглавлявшую пассажиров других карет, а именно: Дюрока, генерала Мутона, барона Фэна и Констана, который, узнав Марианну, поспешил к ней с сияющим радостью лицом:
— Боже мой! Госпожа княгиня! Просто чудо!
Наполеон оборвал его властным жестом:
— Довольно, Констан! Позаботьтесь, чтобы эту даму хорошо устроили! А вы, — добавил он, обращаясь к Барбе, — идите с вашей компаньонкой, помогите ей лечь…
— Сир! — взмолилась Марианна. — Позвольте мне хотя бы объяснить вам…
— Ни в коем случае! Идите в постель. Вы еле стоите на ногах. Я приду и скажу вам, что я решил…
И, словно она вдруг перестала существовать, он повернулся к ней спиной и направился к столу, за который уселся, предварительно избавившись от своих одеяний, как лук от шелухи. Забыв обо всем, он атаковал поданную ему шипящую яичницу.
В соответствии с привычкой императорская трапеза длилась недолго. Через десять минут Наполеон вошел в комнату Марианны. Молодая женщина как раз улеглась в кровать, которой несколько сложенных вместе матрасов придавали вид высокобортного корабля. Она наслаждалась чашкой горячего молока, первой после долгого перерыва. При виде Императора она перестала пить и хотела отдать чашку Барбе, но он остановил ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
У Марианны уже не было времени взобраться в карету, чтобы спрятаться. Она со стоном прижалась к Барбе, уткнув лицо ей в плечо. Она стыдилась внезапно охватившего ее страха. Но его внушал не столько Наполеон, сколько тяготеющий над нею рок, который не переставал воздвигать на ее пути одно препятствие за другим. Может быть, так ей на роду написано, что она никогда не попадет в Данциг…
Тем временем доезжачий подбежал к головной карете, из окошка которой кто-то высунулся. Марианна услышала хорошо знакомый голос, спросивший с нетерпением:
— Почему остановились? В чем дело? Что за карета там?
— Экипаж с двумя женщинами, Ваше Величество! У них сломалось колесо, и мне не удалось освободить дорогу.
— Две женщины? Что делают две женщины в такое время на этой дороге?
Я не знаю, сир. Но одна говорит по-французски с местным акцентом, а другая — без акцента. Я думаю, что она француженка.
— Без сомнения, несчастные беглянки, как и мы, впрочем! Пусть посмотрят, что можно для них сделать. Я подожду.
Говоря это, Наполеон отворил дверцу и спрыгнул на снег. Несмотря на волнение, Марианна не смогла удержаться и бросила взгляд в его сторону, в то время как он, освободившись от медвежьей полсти, шел к ним, с трудом переставляя ноги в громадных меховых сапогах. Вот он уже рядом, и Марианна ощутила, как с перебоями забилось ее сердце, когда он приветливо спросил:
— Это с вами случилась беда, сударыня?
— Да, сир, — ответила Барба неуверенным тоном. — Мы надеялись попасть в Ковно до рассвета, но нас постигло несчастье… а моя подруга оправляется после тяжелой болезни. Я боюсь за нее из-за этого ужасного холода…
— Я понимаю вас. Ее надо получше укрыть. Могу ли я узнать, кто вы?
Барба уже открыла рот, чтобы ответить бог знает что, но вдруг что-то сломалось в Марианне, что-то, что было, пожалуй, ее боевым духом. Довольно с нее борьбы со всем — с людьми и стихиями. Она устала, она больна… и любая тюрьма была бы предпочтительней того, что она вынесла. Оттолкнув Барбу, она открыла лицо и упала на колени.
— Это я, сир. Это только я… Делайте со мною что хотите… Он издал глухое восклицание, затем крикнул, не оборачиваясь:
— Рустан! Фонарь!..
Мамелюк, которого она не видела и не думала, что он в России, подбежал, словно меховая гора, увенчанная тюрбаном. При неверном свете фонаря Наполеон вглядывался в истощенное болезнью лицо и глаза, полные слез, которые, скатываясь по бледным щекам, замерзали. Его взгляд загорелся огнем, который, впрочем, быстро потух, и вдруг он нагнулся к ней с таким окаменевшим лицом, что она не могла удержаться от стона.
— Сир… Вы никогда не простите меня?
Но он ничего не ответил и взял из рук мамелюка фонарь.
— Отнеси ее! — сказал он ему. — Положи в карету! Ее спутница поедет с Констаном. Лошадь выпрячь и взять с собой. Что касается этой… повозки — она не стоит того, чтобы тратить на нее время. Переверните ее на обочину, и отправимся! Здесь можно околеть от холода!
Без единого слова Рустан поднял Марианну и отнес в дормез, где уже находился один человек. Она не могла удержаться от улыбки, узнав Коленкура и увидев написанное на его лице изумление.
— Видно, так уж предопределено судьбой, господин герцог, что мы всегда встречаемся при необычных обстоятельствах, — прошептала она.
Но сильный приступ кашля потряс ее и помешал продолжать. Сейчас же герцог де Висанс подсунул ей под ноги жаровню, потянулся к дорожному несессеру, достал вино, налил в вермелевый кубок и поднес к губам молодой женщины.
— Вы больны, сударыня, — сказал он сочувствующим тоном. — Этот климат не для вас…
Он умолк, так как Наполеон поднялся в карету и стал укрываться медвежьей полстью. Он казался разъяренным. Его движения были резкими, брови — сильно нахмуренными, но Марианна, подкрепившись вином, которое оказалось любимым государем шамбертеном, рискнула подать голос.
— Как благодарить вас, сир? Ваше Вели…
Он оборвал ее:
— Замолчите! Снова закашляетесь! На почтовой станции будет время…
Вскоре приехали в Ковно и остановились в одном из предместий перед домом, от которого осталась только половина. Собственно, и весь город имел такой же вид, ибо десять лет назад большая часть Ковно была уничтожена во время ужасного пожара, от которого он до сих пор не оправился. Приход французов на этот берег Немана не способствовал наведению порядка. За исключением старого замка, нескольких церквей и примерно половины домов, все остальное лежало в руинах.
Дом, перед которым остановились кареты, представлял собой нечто вроде постоялого двора. Его содержал молодой повар, итальянец, появившийся здесь прошлым летом вместе с армией. Похоже, он преуспевал, так как, предупрежденный всего за несколько минут прискакавшим Амордю, он сотворил невероятное. Когда Марианна, поддерживаемая Коленкуром, вошла в зал, где пылал сильный огонь, она увидела застланный белой скатертью стол с жареными цыплятами, сыром, белым хлебом, вареньем и вином… и подумала, что попала в рай. Комната сияла чистотой, в ней было тепло, а воздух благоухал свежеизжаренной яичницей.
Наполеон спросил у Гильоме Гранди, который, согнувшись вдвое, приветствовал его:
— У тебя найдется хорошая комната?
— У меня их три, Ваше Императорское Величество. Три отличные комнаты. Не окажет ли Ваше Величество мне честь, откушав?
— У меня нет времени, хотя… Вот эта дама нуждается в постели. Приготовь ей комнату. Я вижу, у тебя есть служанки. Пусть там зажгут огонь и подадут ужин…
Сухим жестом он позвал Барбу, возглавлявшую пассажиров других карет, а именно: Дюрока, генерала Мутона, барона Фэна и Констана, который, узнав Марианну, поспешил к ней с сияющим радостью лицом:
— Боже мой! Госпожа княгиня! Просто чудо!
Наполеон оборвал его властным жестом:
— Довольно, Констан! Позаботьтесь, чтобы эту даму хорошо устроили! А вы, — добавил он, обращаясь к Барбе, — идите с вашей компаньонкой, помогите ей лечь…
— Сир! — взмолилась Марианна. — Позвольте мне хотя бы объяснить вам…
— Ни в коем случае! Идите в постель. Вы еле стоите на ногах. Я приду и скажу вам, что я решил…
И, словно она вдруг перестала существовать, он повернулся к ней спиной и направился к столу, за который уселся, предварительно избавившись от своих одеяний, как лук от шелухи. Забыв обо всем, он атаковал поданную ему шипящую яичницу.
В соответствии с привычкой императорская трапеза длилась недолго. Через десять минут Наполеон вошел в комнату Марианны. Молодая женщина как раз улеглась в кровать, которой несколько сложенных вместе матрасов придавали вид высокобортного корабля. Она наслаждалась чашкой горячего молока, первой после долгого перерыва. При виде Императора она перестала пить и хотела отдать чашку Барбе, но он остановил ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105