Я пришлю тебе одну…
– Мне это ни к чему.
На сей раз Лентул взорвался. Он топнул ногой, что больно отдалось у него в голове.
– А я тебе говорю, что ты возьмешь ее, не то прикажу тебя выпороть. Только не воображай, что я пришлю тебе покорную одалиску. Это бешеная девка, но ты должен ее укротить! Стукнешь ее разочек, и все дела!.. На каменном лице гладиатора промелькнуло выражение глубокого презрения. Он опять пожал плечами, беря в руки деревянный меч, который воткнул в песок, когда его позвал Лентул.
– Как хочешь, – только и сказал он. Лентул злобно хмыкнул:
– Если один не справишься, можешь позвать на подмогу остальных. Это лучшее средство сделать женщину шелковой!
Но Спартак его уже не слушал. Он вернулся к товарищу, и они продолжили прерванную тренировку.
Вечером они встретились. Главный по кухне после ужина привел Варинию в каменную каморку, где жил Спартак.
– Вот тебе девушка, – сказал он. – Хозяин сказал, что до нового распоряжения она днем будет прислуживать на кухне, а ночью она в твоем распоряжении…
Он ушел, оставив их одних. Только тогда Спартак взглянул на Варинию. Ему хватило одного взгляда, чтобы все узнать о ней и все понять. Он увидел, что она была молода и, вероятно, хороша собой, если бы не опухшее от слез и покрытое грязью лицо. Он увидел также длинные бурые полосы, покрывавшие на спине ее тунику из серой грубой шерсти. Высохшая кровь… Тогда он протянул руку, чтобы убрать у нее с лица длинные пряди черных волос, грязных и спутанных, но она резким и враждебным движением отстранилась. Он не стал настаивать.
– Тебя побили, – спокойно сказал он. – Меня можешь не бояться, я не сделаю тебе ничего плохого.
Тогда она сама, убрав с лица волосы, недоверчиво посмотрела на него своими черными глазами, пылавшими ненавистью.
– О нет! Тебе придется сделать мне больно. Потому что я и тебе не позволю дотронуться до меня, как я не далась этому толстому борову, который называет себя моим хозяином. Я буду защищаться от тебя, как от него. Видел отметину у него на подбородке? Это моих рук дело, за что меня и исполосовали плетью. Ты можешь избивать меня до смерти. Но покуда я не потеряю сознание, ты меня не получишь…
Спартак пожал плечами и улегся на свою постель, скрестив руки под головой.
– Не волнуйся. Я до тебя и не дотронусь. Там в углу матрац, раньше нас здесь было двое. Можешь расстелить его и лечь. Ты должно быть устала…
Она не ответила, матрац не взяла, а пошла в угол и улеглась там, свернувшись комочком в своей рваной тунике, как кошка, как можно дальше от гладиатора, очевидная сила которого наполняла ее страхом. Он заметил, что она обвела глазами каморку.
– Если ты ищешь оружие, можешь не стараться. Из соображений осторожности нам выдают его только перед самым боем.
Не получив ответа, он добавил:
– Не укладывайся прямо на земле! Ночью будет холодно, заболеешь…
– Я не сдвинусь с места. И спать не буду. Я знаю, что ты только и ждешь, когда я засну…
Он тяжело вздохнул.
– Зевс всемогущий! До чего же ты упряма! Говорю, тебе нечего бояться! Я такой же раб как и ты. Зачем мне заставлять тебя страдать еще больше? Ладно, спи. Тебе это необходимо.
Она не шелохнулась, но он услышал робкое покашливание, а потом она спросила, на этот раз по-гречески:
– Ты сказал «Зевс». Значит, ты грек?
– Я из Фракии, – отвечал он на том же языке и, приподнявшись на локте, взглянул на нее с внезапным интересом. А ты?
– Из Олимпии. Меня схватили пираты, потом продали одному торговцу, а он уже перепродал меня Ленгулу Батиату.
– Сколько тебе лет?
– Восемнадцать…
Минуту он рассматривал ее с симпатией, объяснявшейся жалостью, которую она ему внушала. Потом встал, сам расстелил матрац и взял со своей кровати одеяло.
– Иди ложись, – грубовато сказал он. – Меня не бойся, я буду тебе братом, и мы будем с тобой разговаривать на греческом.
Робко, с опаской она скользнула на матрац, поспешно натянув на себя одеяло. Спартак, стоя, смотрел на нее, не осознавая, что так он казался девушке великаном. Внезапно она покраснела до корней своих черных волос.
– Не смотри на меня. Меня так долго били и я так плакала, что на меня должно быть страшно смотреть…
Эта внезапная забота о том, как она выглядит, такая неожиданная, вызвала у Спартака улыбку. Вариния впервые видела его улыбающимся. Суровое лицо гладиатора вмиг преобразилось, как будто белозубая улыбка осветила и согрела его. Она увидела, что он прекрасен, и почувствовала, как сердце смягчилось у нее в груди. Она показалась себе до того слабой и жалкой, что ей опять захотелось плакать.
С этого времени началась их странная жизнь вдвоем. Каждый вечер Вариния тихо как мышь пробиралась в каморку Спартака. Закрыв дверь, они вели бесконечные разговоры на таком дорогом обоим и мелодичном греческом языке, рассказывая друг другу свою жизнь. Потом засыпали, а с наступлением утра Вариния также тихо возвращалась к своей работе на кухне.
Но с того момента, как она стала жить в каморке Спартака, она больше следила за собой. Расчесывала волосы, ежедневно тщательно умывалась и мыла все тело в светлых водах Вольтурно, протекавшего рядом со школой. Она починила порванную тунику, и этот простейший уход за собой вновь превратил ее в прелестную юную девушку с ясным лицом. Спартак теперь тоже увидел, как она хороша собой, и вечером, когда она приходила к нему, он чувствовал, как его охватывает странное волнение. Но он никогда не говорил об этом, продолжая обращаться с ней, как с сестрой, хотя с каждым днем это удавалось ему все труднее.
Человек все не умирал. Прошло уже более двух суток, как Лентул Батиат приказал распять его на двери одного из помещений школы, а он еще был жив. Его неумолкающие ни на мгновение стоны, невнятные слова, произносимые в лихорадке, проникали сквозь стены. Это был молодой фракиец, отказавшийся сражаться против своего соплеменника в поединке, заказанном префектом Капуи. Лентул, вне себя от ярости, велел распять его для острастки остальным…
Две ночи, что несчастный провел на кресте, Спартак не спал. Он сидел на кровати, прижав кулаки к ушам, с остановившимся взором, глухой и безучастный ко всему, что говорила Вариния. У него опять было каменное лицо, внушавшее ей когда-то страх. Ненависть, гнев и отчаяние, переполнявшие его, жгли душу как раскаленная лава Везувия, дымок которого курился на горизонте.
На утро второго дня, когда он встретился с остальными питомцами школы, он походил на привидение. Вид его был столь ужасен, что Антонин, подойдя к нему, спросил, что с ним. Антонин был молодым испанцем, взятым в плен легионерами Помпея и проданным затем в рабство. Его молчаливое восхищение Спартаком было безграничным, и только к нему одному из всей школы испытывал гладиатор какое-то подобие доверия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
– Мне это ни к чему.
На сей раз Лентул взорвался. Он топнул ногой, что больно отдалось у него в голове.
– А я тебе говорю, что ты возьмешь ее, не то прикажу тебя выпороть. Только не воображай, что я пришлю тебе покорную одалиску. Это бешеная девка, но ты должен ее укротить! Стукнешь ее разочек, и все дела!.. На каменном лице гладиатора промелькнуло выражение глубокого презрения. Он опять пожал плечами, беря в руки деревянный меч, который воткнул в песок, когда его позвал Лентул.
– Как хочешь, – только и сказал он. Лентул злобно хмыкнул:
– Если один не справишься, можешь позвать на подмогу остальных. Это лучшее средство сделать женщину шелковой!
Но Спартак его уже не слушал. Он вернулся к товарищу, и они продолжили прерванную тренировку.
Вечером они встретились. Главный по кухне после ужина привел Варинию в каменную каморку, где жил Спартак.
– Вот тебе девушка, – сказал он. – Хозяин сказал, что до нового распоряжения она днем будет прислуживать на кухне, а ночью она в твоем распоряжении…
Он ушел, оставив их одних. Только тогда Спартак взглянул на Варинию. Ему хватило одного взгляда, чтобы все узнать о ней и все понять. Он увидел, что она была молода и, вероятно, хороша собой, если бы не опухшее от слез и покрытое грязью лицо. Он увидел также длинные бурые полосы, покрывавшие на спине ее тунику из серой грубой шерсти. Высохшая кровь… Тогда он протянул руку, чтобы убрать у нее с лица длинные пряди черных волос, грязных и спутанных, но она резким и враждебным движением отстранилась. Он не стал настаивать.
– Тебя побили, – спокойно сказал он. – Меня можешь не бояться, я не сделаю тебе ничего плохого.
Тогда она сама, убрав с лица волосы, недоверчиво посмотрела на него своими черными глазами, пылавшими ненавистью.
– О нет! Тебе придется сделать мне больно. Потому что я и тебе не позволю дотронуться до меня, как я не далась этому толстому борову, который называет себя моим хозяином. Я буду защищаться от тебя, как от него. Видел отметину у него на подбородке? Это моих рук дело, за что меня и исполосовали плетью. Ты можешь избивать меня до смерти. Но покуда я не потеряю сознание, ты меня не получишь…
Спартак пожал плечами и улегся на свою постель, скрестив руки под головой.
– Не волнуйся. Я до тебя и не дотронусь. Там в углу матрац, раньше нас здесь было двое. Можешь расстелить его и лечь. Ты должно быть устала…
Она не ответила, матрац не взяла, а пошла в угол и улеглась там, свернувшись комочком в своей рваной тунике, как кошка, как можно дальше от гладиатора, очевидная сила которого наполняла ее страхом. Он заметил, что она обвела глазами каморку.
– Если ты ищешь оружие, можешь не стараться. Из соображений осторожности нам выдают его только перед самым боем.
Не получив ответа, он добавил:
– Не укладывайся прямо на земле! Ночью будет холодно, заболеешь…
– Я не сдвинусь с места. И спать не буду. Я знаю, что ты только и ждешь, когда я засну…
Он тяжело вздохнул.
– Зевс всемогущий! До чего же ты упряма! Говорю, тебе нечего бояться! Я такой же раб как и ты. Зачем мне заставлять тебя страдать еще больше? Ладно, спи. Тебе это необходимо.
Она не шелохнулась, но он услышал робкое покашливание, а потом она спросила, на этот раз по-гречески:
– Ты сказал «Зевс». Значит, ты грек?
– Я из Фракии, – отвечал он на том же языке и, приподнявшись на локте, взглянул на нее с внезапным интересом. А ты?
– Из Олимпии. Меня схватили пираты, потом продали одному торговцу, а он уже перепродал меня Ленгулу Батиату.
– Сколько тебе лет?
– Восемнадцать…
Минуту он рассматривал ее с симпатией, объяснявшейся жалостью, которую она ему внушала. Потом встал, сам расстелил матрац и взял со своей кровати одеяло.
– Иди ложись, – грубовато сказал он. – Меня не бойся, я буду тебе братом, и мы будем с тобой разговаривать на греческом.
Робко, с опаской она скользнула на матрац, поспешно натянув на себя одеяло. Спартак, стоя, смотрел на нее, не осознавая, что так он казался девушке великаном. Внезапно она покраснела до корней своих черных волос.
– Не смотри на меня. Меня так долго били и я так плакала, что на меня должно быть страшно смотреть…
Эта внезапная забота о том, как она выглядит, такая неожиданная, вызвала у Спартака улыбку. Вариния впервые видела его улыбающимся. Суровое лицо гладиатора вмиг преобразилось, как будто белозубая улыбка осветила и согрела его. Она увидела, что он прекрасен, и почувствовала, как сердце смягчилось у нее в груди. Она показалась себе до того слабой и жалкой, что ей опять захотелось плакать.
С этого времени началась их странная жизнь вдвоем. Каждый вечер Вариния тихо как мышь пробиралась в каморку Спартака. Закрыв дверь, они вели бесконечные разговоры на таком дорогом обоим и мелодичном греческом языке, рассказывая друг другу свою жизнь. Потом засыпали, а с наступлением утра Вариния также тихо возвращалась к своей работе на кухне.
Но с того момента, как она стала жить в каморке Спартака, она больше следила за собой. Расчесывала волосы, ежедневно тщательно умывалась и мыла все тело в светлых водах Вольтурно, протекавшего рядом со школой. Она починила порванную тунику, и этот простейший уход за собой вновь превратил ее в прелестную юную девушку с ясным лицом. Спартак теперь тоже увидел, как она хороша собой, и вечером, когда она приходила к нему, он чувствовал, как его охватывает странное волнение. Но он никогда не говорил об этом, продолжая обращаться с ней, как с сестрой, хотя с каждым днем это удавалось ему все труднее.
Человек все не умирал. Прошло уже более двух суток, как Лентул Батиат приказал распять его на двери одного из помещений школы, а он еще был жив. Его неумолкающие ни на мгновение стоны, невнятные слова, произносимые в лихорадке, проникали сквозь стены. Это был молодой фракиец, отказавшийся сражаться против своего соплеменника в поединке, заказанном префектом Капуи. Лентул, вне себя от ярости, велел распять его для острастки остальным…
Две ночи, что несчастный провел на кресте, Спартак не спал. Он сидел на кровати, прижав кулаки к ушам, с остановившимся взором, глухой и безучастный ко всему, что говорила Вариния. У него опять было каменное лицо, внушавшее ей когда-то страх. Ненависть, гнев и отчаяние, переполнявшие его, жгли душу как раскаленная лава Везувия, дымок которого курился на горизонте.
На утро второго дня, когда он встретился с остальными питомцами школы, он походил на привидение. Вид его был столь ужасен, что Антонин, подойдя к нему, спросил, что с ним. Антонин был молодым испанцем, взятым в плен легионерами Помпея и проданным затем в рабство. Его молчаливое восхищение Спартаком было безграничным, и только к нему одному из всей школы испытывал гладиатор какое-то подобие доверия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84