Вечером она приносила мне заработанное – толстые пачки евро – и восхищенно улыбалась. У нее это называлось «делить сухари на двоих», она следила за счетами, ведение хозяйства было ее добровольной обязанностью. Я подозревал ее в получении удовольствия от обслуживания клиентов. Она уже не отпиралась:
– Раз уж этим занимаешься, почему не доставить себе удовольствие? Я не только отдаю, но и получаю. Какая разница от кого?
Я протестовал, бесился. Она пожимала плечами, моя тупость приводила ее в отчаяние.
– Тебе ли читать морали? Прошу тебя, не будь эгоистом, не накладывай на меня лапу. Мы не вправе принадлежать только друг другу, пока на свете останется хотя бы один брошенный человек – мужчина или женщина.
Она уходила на свою срамную работу, серьезная, как школьница. Моя метисочка возмущала меня до глубины души. О, невыносимые муки ревности! Бывало, она по звонку телефона срывалась с места среди ночи и возвращалась на заре изнуренная, серая, преподнося мне в утешение свое пьяное дыхание и теплые круассаны. Я стал плохо спать, меня скрутило горе. Воображение, подстегиваемое моим прошлым, рисовало жуткие сцены, в которых Дора наслаждалась без моего ведома в объятиях похотливых незнакомцев. Я представлял себе всякие мерзости, от этого раскалывалась голова. Я походил на бывшего вора, заделавшегося собственником и возмущающегося, когда его грабят. Лучше бы она ко мне не возвращалась! У меня все переворачивалось внутри, когда я мысленно приходил к заключению, что она нашла занятие согласно своему безумному темпераменту, что, достигая вершин экстаза, она не различает людей, все разлетается для нее на отдельные атомы. Я приближался к сентиментальной любви, а она, наоборот, ударилась в самое разнузданное распутство; я прошел через это четырьмя годами раньше… И вот теперь представлял себе все вольности, которыми она меня одаривала и которые теперь продавала другим. Я закатывал ей кошмарные сцены, она отвечала фонтанами слез и обвинениями, что я оказался недостойным собственного честолюбия.
– Знаешь, за два года я изменилась. Мне пришлось долго переваривать твои доводы, в свое время они меня ужасали, ты по-глупому формулировал их, это было провокацией, но ты был прав в одном: проституция – занятие, отличное от других. Это призвание, одновременно самое возвышенное и самое низкое.
Эти рассуждения нисколько не утешали меня. Снедаемый досадой, я крался за ней по улице, чтобы проверить, не встречается ли она с кем-нибудь из моих знакомых. С печалью вспоминаю день, когда пришел в дом, где она священнодействовала, – Шестнадцатый округ, улица Альбер-де-Мюн, – и припал ухом к двери. Раздавшиеся внутри гортанные крики потрясли меня. Я весь взмок, вплоть до ладоней. Мне пришлось спрятаться в углу коридора, чтобы выследить того, кто исторг из нее такие звуки. Моему взору предстал невзрачный человечек в костюме и толстых очках. Если она испытала оргазм с этим пустым местом, мучил я себя, то каково ей будет с высоким, сильным красавцем?
Утомленная моими стенаниями, Дора решила прибегнуть к более сильным средствам. Она предложила мне установить в двух наших квартирах видеосистему, электронные глаза, которые записывали бы наши шалости. Каждый вечер мы будем просматривать заснятое, и я узнаю и увижу, как она себя ведет, – это должно заглушить мое собственническое чувство. Я категорически отказался, мне совершенно не хотелось знать, что она вытворяет с другими. Но можно ли ей самой снять меня, спрятавшись в шкафу? Я неохотно согласился. Она по нескольку часов в день беззвучно проводила за полупрозрачной занавеской. Ее присутствие приободряло меня, даже подбивало порой на актерство, так мне хотелось ее позлить. Но она оставалась беспристрастной, понимая, что эта инсценировка имеет чисто педагогическое значение. После ужина мы с ней становились похожи на чиновников, подводящих итоги трудового дня: она заставляла меня просматривать отснятое и позволяла себе «конструктивную критику». Профессорским тоном она комментировала мои выступления, указывала на упущения. Я должен был выслушивать упреки за то, что с одной клиенткой схалтурил, с другой повел себя бессердечно…
– Считай, – наставляла она меня, – что ты постригся в монахи. Избавь любовные отношения от вериг грубости. Попроси прощения у тех, кого отверг, кем пренебрег из-за их внешнего облика. Перестань употреблять обидные слова: «уродина», «швабра», «бочка». Пусть для тебя станет делом чести ублажать бесформенных и отталкивающих. Уродство стоит у тебя в глазах, а они ни при чем. А главное, снова научись целоваться в губы: ты подвергаешь женщину пытке, когда, приведя ее в состояние плотского возбуждения, лишаешь ее настоящих поцелуев.
Учащийся Себастьян должен был пообещать, что в следующий раз исправится. Я щипал себя, чтобы убедиться, что это происходит наяву.
Служить, обнимать, постигать
Вскоре произошло событие, ускорившее падение Доры и наступление времени, ставшего для нас вереницей ошибочных шагов к краю пропасти. Однажды вечером, проходя по улице Гренье-сюр-Ло – горбатому проулку со средневековыми домами на полпути между кварталом Маре и островом Сен-Луи, – мы увидели открытую дверь церкви. Там спали на полу человек десять бродяг – слежавшаяся куча ветоши, издававшая сильный затхлый запах. Они пришли сюда переночевать, спасаясь от нищеты и холода и пользуясь добротой кюре. Атмосфера задумчивости, слабый запах ладана, снисходительность каменных статуй – все это быстро толкнуло нас друг к другу в объятия. Мы занялись любовью в одном из кресел капитула. Взгромоздившаяся на меня Дора, наше прерывистое дыхание и мерный храп бездомных были как два инструмента, играющие одновременно разные партитуры. Завидев семенившую неподалеку монахиню в надвинутом на глаза капюшоне, призрак среди других призраков, моя партнерша без всякого смущения окликнула ее и пригласила примкнуть к нам:
– Давайте с нами, сестра, соединимся пред Господом.
Я чуть не умер со стыда. Монахиня в ужасе сбежала, целомудренно прошуршав одеждами. Тогда Дора направилась к спящим, разбудила одного и что-то тихо ему предложила, не удосужившись одернуть задранную юбку. Из живой свалки поднялась всклокоченная голова, раздалась брань, грязная лапа схватила за руку мою партнершу. Другие простертые тела ожили и, взбудораженные непристойным зрелищем, набросились на Дору, изрыгая страшные ругательства. Я едва успел оттащить ее. Если бы не мое вмешательство, ее бы наверняка отколошматили и изнасиловали. Но все это нисколько ее не потрясло. Наоборот.
– Я сама виновата, я разбудила их, вот они и испугались. Учти, Себастьян, вначале на нас обрушатся насмешки, даже издевательства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
– Раз уж этим занимаешься, почему не доставить себе удовольствие? Я не только отдаю, но и получаю. Какая разница от кого?
Я протестовал, бесился. Она пожимала плечами, моя тупость приводила ее в отчаяние.
– Тебе ли читать морали? Прошу тебя, не будь эгоистом, не накладывай на меня лапу. Мы не вправе принадлежать только друг другу, пока на свете останется хотя бы один брошенный человек – мужчина или женщина.
Она уходила на свою срамную работу, серьезная, как школьница. Моя метисочка возмущала меня до глубины души. О, невыносимые муки ревности! Бывало, она по звонку телефона срывалась с места среди ночи и возвращалась на заре изнуренная, серая, преподнося мне в утешение свое пьяное дыхание и теплые круассаны. Я стал плохо спать, меня скрутило горе. Воображение, подстегиваемое моим прошлым, рисовало жуткие сцены, в которых Дора наслаждалась без моего ведома в объятиях похотливых незнакомцев. Я представлял себе всякие мерзости, от этого раскалывалась голова. Я походил на бывшего вора, заделавшегося собственником и возмущающегося, когда его грабят. Лучше бы она ко мне не возвращалась! У меня все переворачивалось внутри, когда я мысленно приходил к заключению, что она нашла занятие согласно своему безумному темпераменту, что, достигая вершин экстаза, она не различает людей, все разлетается для нее на отдельные атомы. Я приближался к сентиментальной любви, а она, наоборот, ударилась в самое разнузданное распутство; я прошел через это четырьмя годами раньше… И вот теперь представлял себе все вольности, которыми она меня одаривала и которые теперь продавала другим. Я закатывал ей кошмарные сцены, она отвечала фонтанами слез и обвинениями, что я оказался недостойным собственного честолюбия.
– Знаешь, за два года я изменилась. Мне пришлось долго переваривать твои доводы, в свое время они меня ужасали, ты по-глупому формулировал их, это было провокацией, но ты был прав в одном: проституция – занятие, отличное от других. Это призвание, одновременно самое возвышенное и самое низкое.
Эти рассуждения нисколько не утешали меня. Снедаемый досадой, я крался за ней по улице, чтобы проверить, не встречается ли она с кем-нибудь из моих знакомых. С печалью вспоминаю день, когда пришел в дом, где она священнодействовала, – Шестнадцатый округ, улица Альбер-де-Мюн, – и припал ухом к двери. Раздавшиеся внутри гортанные крики потрясли меня. Я весь взмок, вплоть до ладоней. Мне пришлось спрятаться в углу коридора, чтобы выследить того, кто исторг из нее такие звуки. Моему взору предстал невзрачный человечек в костюме и толстых очках. Если она испытала оргазм с этим пустым местом, мучил я себя, то каково ей будет с высоким, сильным красавцем?
Утомленная моими стенаниями, Дора решила прибегнуть к более сильным средствам. Она предложила мне установить в двух наших квартирах видеосистему, электронные глаза, которые записывали бы наши шалости. Каждый вечер мы будем просматривать заснятое, и я узнаю и увижу, как она себя ведет, – это должно заглушить мое собственническое чувство. Я категорически отказался, мне совершенно не хотелось знать, что она вытворяет с другими. Но можно ли ей самой снять меня, спрятавшись в шкафу? Я неохотно согласился. Она по нескольку часов в день беззвучно проводила за полупрозрачной занавеской. Ее присутствие приободряло меня, даже подбивало порой на актерство, так мне хотелось ее позлить. Но она оставалась беспристрастной, понимая, что эта инсценировка имеет чисто педагогическое значение. После ужина мы с ней становились похожи на чиновников, подводящих итоги трудового дня: она заставляла меня просматривать отснятое и позволяла себе «конструктивную критику». Профессорским тоном она комментировала мои выступления, указывала на упущения. Я должен был выслушивать упреки за то, что с одной клиенткой схалтурил, с другой повел себя бессердечно…
– Считай, – наставляла она меня, – что ты постригся в монахи. Избавь любовные отношения от вериг грубости. Попроси прощения у тех, кого отверг, кем пренебрег из-за их внешнего облика. Перестань употреблять обидные слова: «уродина», «швабра», «бочка». Пусть для тебя станет делом чести ублажать бесформенных и отталкивающих. Уродство стоит у тебя в глазах, а они ни при чем. А главное, снова научись целоваться в губы: ты подвергаешь женщину пытке, когда, приведя ее в состояние плотского возбуждения, лишаешь ее настоящих поцелуев.
Учащийся Себастьян должен был пообещать, что в следующий раз исправится. Я щипал себя, чтобы убедиться, что это происходит наяву.
Служить, обнимать, постигать
Вскоре произошло событие, ускорившее падение Доры и наступление времени, ставшего для нас вереницей ошибочных шагов к краю пропасти. Однажды вечером, проходя по улице Гренье-сюр-Ло – горбатому проулку со средневековыми домами на полпути между кварталом Маре и островом Сен-Луи, – мы увидели открытую дверь церкви. Там спали на полу человек десять бродяг – слежавшаяся куча ветоши, издававшая сильный затхлый запах. Они пришли сюда переночевать, спасаясь от нищеты и холода и пользуясь добротой кюре. Атмосфера задумчивости, слабый запах ладана, снисходительность каменных статуй – все это быстро толкнуло нас друг к другу в объятия. Мы занялись любовью в одном из кресел капитула. Взгромоздившаяся на меня Дора, наше прерывистое дыхание и мерный храп бездомных были как два инструмента, играющие одновременно разные партитуры. Завидев семенившую неподалеку монахиню в надвинутом на глаза капюшоне, призрак среди других призраков, моя партнерша без всякого смущения окликнула ее и пригласила примкнуть к нам:
– Давайте с нами, сестра, соединимся пред Господом.
Я чуть не умер со стыда. Монахиня в ужасе сбежала, целомудренно прошуршав одеждами. Тогда Дора направилась к спящим, разбудила одного и что-то тихо ему предложила, не удосужившись одернуть задранную юбку. Из живой свалки поднялась всклокоченная голова, раздалась брань, грязная лапа схватила за руку мою партнершу. Другие простертые тела ожили и, взбудораженные непристойным зрелищем, набросились на Дору, изрыгая страшные ругательства. Я едва успел оттащить ее. Если бы не мое вмешательство, ее бы наверняка отколошматили и изнасиловали. Но все это нисколько ее не потрясло. Наоборот.
– Я сама виновата, я разбудила их, вот они и испугались. Учти, Себастьян, вначале на нас обрушатся насмешки, даже издевательства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68