Вы себя там поберегите.
– Ну, спасибо вам, – сказал он, подхватил чемодан и вышел.
Я проводила его до ворот. Игорь хотел бежать за ним до вокзала, но в машине, которая пришла за капитаном, места не было, бежать было далеко. Капитан крепко поцеловал Игоря, откашлялся, поправил фуражку, еще раз оглядел весь дом от земли до крыши, сел в машину и укатил.
Игорь долго смотрел ему вслед, а потом побрел к себе. Я догнала его, обняла за плечо:
– Ну вот, Игорек, остались мы теперь с тобой.
– Это ты осталась, а я все равно убегу.
– Куда это ты убежишь?
– На фронт, вот куда!
– А ты слышал, что отец говорил? Он тебя на кого оставил? Кого ты должен теперь слушать?
– Мало ли что, – сказал Игорь и посмотрел на меня исподлобья. – Ты не очень-то уж старайся.
.Он высвободил плечо и скрылся в своем подъезде.
Я написала большое письмо Амеду, где рассказала ему все наши приключения. «Амед, – писала я ему, – как это плохо, что мы не повидались, когда такое началось в жизни». Потом я пошла в школу, опустив по дороге письмо в почтовый ящик.
Как всегда летом, школа показалась непривычно просторной, тихой и прохладной. Но в боковом крыле здания толпился народ и сидели женщины на крылечке, где ветер шевелит белое полотнище с надписью: «Призывной пункт № 173». Окна нашего класса были завешаны газетами, там заседала комиссия. В других классах молчаливо сидели на партах странно выглядевшие тут взрослые мужчины. Во дворе толпились, ожидая очереди, люди, получившие повестки. Проходили озабоченные, деловые военные.
Старшеклассники собрались в физическом кабинете. Оказывается, вчера уже без меня все собирались тут и решили, что школьники разобьются на бригады. Одни будут помогать работать на огородах семьям, у которых мужчины ушли на фронт. Другие взяли на себя охрану школы. Девочки взялись шить белье. Одна я оказалась как-то без дела. И я спросила, как мне быть с моими пионерами, оставшимися в городе.
– Она все со своими цыплятами! – накинулась на меня Катя Ваточкина. – Тут у всех дел – убиться мало, время такое – жуть! – а она со своими деточками…
Катя Ваточкина вообще любила выражаться очень энергично: «Жара – смерть», «Настроение – мрак», «Дел накопилось – чистое безумие!», «А работа идет – сплошной позор…»
Я уже привыкла не обижаться на нее. Она была шумная, горластая, с резкими ухватками и считала, что именно такой и должна быть настоящая пионервожатая. А она была вожатой в четвертом, теперь уже – пятом «Б». «Какая ты, Симка, к шуту, пионервожатая! – не раз говаривала мне Катя. – Ты уж больно деликатное создание – этих разных тонкостей да этого всякого романтизму в тебе ужас сколько, а напору – нуль. Ты будь побоевей». Сперва мне казалось, что она права. «Кто знает, – думала я, – может быть, пионеры любят именно таких – шумных, энергичных, покрикивающих». Я видела, как она сама командует в своем отряде: «Мальчики, девочки, живенько у меня, раз-два! Вот так, красота! Теперь сели! Давайте похлопаем. Начали!..» Но потом я убедилась, что хотя ребята и похваливают ее вслух, но в душе не очень-то считаются с ней. Дисциплина у нее в отряде была хуже, чем у меня. И ребят, видимо, утомляли эта беспрерывная шумиха, взбудораживающие окрики, хлопанье в ладоши, гулкая суета. И еще я поняла, что Кате просто скучно с ребятами и она шумит для того, чтобы заглушить в себе эту скуку.
– Ну, давайте кончать, что ли! – закричала Катя Ваточкина. – Я умираю пить! Считаю, решили ясно. Пошли! С этим всё.
Она шумно вылетела из класса, В коридоре ко мне подошел наш математик Евгений Макарович.
– А мы за вас очень беспокоились вчера, Крупицына, – мягко заговорил он, близоруко всматриваясь в меня. – Что это за странная история с островом, с исчезновением лодки? Ох, романтики!.. Ну-ну-ну, пошутил! Да, да, конечно, я понимаю – сейчас не до этого. Грозное время, Крупицына, трудное время! Сейчас надо быть всем вместе… Страшно мне за вас за всех, друзья! Жизни мне молодые жалко…
Вечером я собрала у нас во дворе, на маленьком скверике, свою шестерку. Я любила свой двор, куда из окон смотрело столько разных домашних жизней, любила гулкий сумрак ворот и льющиеся откуда-то сверху звуки рояля или радио, дворовую ребячью разноголосицу, визг точильного камня, мелом начерченные классы на асфальте, матерей с колясками, старых бабушек, сидящих на табуретках у подъезда и ведущих тихую беседу о том о сем…
А теперь по двору ходил комендант с дворниками. Они заглядывали во все углы, собирали в кучи и уносили мусор. Двор выглядел суровее и чище. Сюда мог прийти огонь, и надо было, чтобы не нашлось для него лишней пищи. Люди выкидывали из квартир все лишнее, избавлялись от мусора и рухляди – этого требовала война. И мне казалось, что и сами люди делаются лучше, чище, выкидывая из своих душ все ненужное, мусорное.
– Ну вот, ребятки, – сказала я своим пионерам в тот вечер на скверике. – Я что хочу сказать… Сияли нам звезды, видели мы жизнь далеко вперед, загадывали с вами загадалки. А теперь стреляют пушки, идет бой. Только одно мы должны загадать, все одинаково – чтобы скорее наши победили. Верно ведь, ребята? И пусть каждый из нас подумает, что он может сделать для того, чтобы все это скорей сбылось.
Тихо слушали меня мои пионеры.
Кончался второй день войны, и опускалась на Москву ночь, суровая и синяя, как маскировочная штора.
Глава 8
Великое и малое
Стены Кремля охраняют каждого из нас.
Из записной книжки А. Расщепея
В первые дни мне казалось, что меня надолго не хватит. Каждый день приносил столько волнений, был так грозно нов, что я думала – у меня не будет сил выдержать все это. Но потом оказалось, что нельзя все время говорить только об одной войне. И по-прежнему люди вставали утром, умывались, завтракали, отправлялись на работу. Только работали усерднее и уставали теперь больше. Вечерами ходили в кино и жили за опущенными синими шторами, упрятав внутри квартир жилой свет. Постепенно вернулись некоторые старые интересы. И иногда мы снова начинали ломать голову над таинственным исчезновением наших «загадалок», над странной историей с лодкой, которую потом обнаружили в кустах рыбаки. Решительно нельзя было подозревать кого бы то ни было. Васька Жмырев не появлялся что-то больше у нас во дворе, и мы все чаще и чаще, все привычнее стали считать его виновником наших странных приключений на острове.
Мы ездили на огороды, получая путевки в райкоме комсомола. Возвращались домой поздно, усталые, шли домой по темным московским улицам. Они казались дремучими и таинственными. Москва с каждым днем приобретала все более и более военный вид. Целые бастионы из мешков с песком вырастали у витрин. Их снаружи зашивали досками, фанерой. В подъездах появились ящики с песком, железные клещи, ломы, ведра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
– Ну, спасибо вам, – сказал он, подхватил чемодан и вышел.
Я проводила его до ворот. Игорь хотел бежать за ним до вокзала, но в машине, которая пришла за капитаном, места не было, бежать было далеко. Капитан крепко поцеловал Игоря, откашлялся, поправил фуражку, еще раз оглядел весь дом от земли до крыши, сел в машину и укатил.
Игорь долго смотрел ему вслед, а потом побрел к себе. Я догнала его, обняла за плечо:
– Ну вот, Игорек, остались мы теперь с тобой.
– Это ты осталась, а я все равно убегу.
– Куда это ты убежишь?
– На фронт, вот куда!
– А ты слышал, что отец говорил? Он тебя на кого оставил? Кого ты должен теперь слушать?
– Мало ли что, – сказал Игорь и посмотрел на меня исподлобья. – Ты не очень-то уж старайся.
.Он высвободил плечо и скрылся в своем подъезде.
Я написала большое письмо Амеду, где рассказала ему все наши приключения. «Амед, – писала я ему, – как это плохо, что мы не повидались, когда такое началось в жизни». Потом я пошла в школу, опустив по дороге письмо в почтовый ящик.
Как всегда летом, школа показалась непривычно просторной, тихой и прохладной. Но в боковом крыле здания толпился народ и сидели женщины на крылечке, где ветер шевелит белое полотнище с надписью: «Призывной пункт № 173». Окна нашего класса были завешаны газетами, там заседала комиссия. В других классах молчаливо сидели на партах странно выглядевшие тут взрослые мужчины. Во дворе толпились, ожидая очереди, люди, получившие повестки. Проходили озабоченные, деловые военные.
Старшеклассники собрались в физическом кабинете. Оказывается, вчера уже без меня все собирались тут и решили, что школьники разобьются на бригады. Одни будут помогать работать на огородах семьям, у которых мужчины ушли на фронт. Другие взяли на себя охрану школы. Девочки взялись шить белье. Одна я оказалась как-то без дела. И я спросила, как мне быть с моими пионерами, оставшимися в городе.
– Она все со своими цыплятами! – накинулась на меня Катя Ваточкина. – Тут у всех дел – убиться мало, время такое – жуть! – а она со своими деточками…
Катя Ваточкина вообще любила выражаться очень энергично: «Жара – смерть», «Настроение – мрак», «Дел накопилось – чистое безумие!», «А работа идет – сплошной позор…»
Я уже привыкла не обижаться на нее. Она была шумная, горластая, с резкими ухватками и считала, что именно такой и должна быть настоящая пионервожатая. А она была вожатой в четвертом, теперь уже – пятом «Б». «Какая ты, Симка, к шуту, пионервожатая! – не раз говаривала мне Катя. – Ты уж больно деликатное создание – этих разных тонкостей да этого всякого романтизму в тебе ужас сколько, а напору – нуль. Ты будь побоевей». Сперва мне казалось, что она права. «Кто знает, – думала я, – может быть, пионеры любят именно таких – шумных, энергичных, покрикивающих». Я видела, как она сама командует в своем отряде: «Мальчики, девочки, живенько у меня, раз-два! Вот так, красота! Теперь сели! Давайте похлопаем. Начали!..» Но потом я убедилась, что хотя ребята и похваливают ее вслух, но в душе не очень-то считаются с ней. Дисциплина у нее в отряде была хуже, чем у меня. И ребят, видимо, утомляли эта беспрерывная шумиха, взбудораживающие окрики, хлопанье в ладоши, гулкая суета. И еще я поняла, что Кате просто скучно с ребятами и она шумит для того, чтобы заглушить в себе эту скуку.
– Ну, давайте кончать, что ли! – закричала Катя Ваточкина. – Я умираю пить! Считаю, решили ясно. Пошли! С этим всё.
Она шумно вылетела из класса, В коридоре ко мне подошел наш математик Евгений Макарович.
– А мы за вас очень беспокоились вчера, Крупицына, – мягко заговорил он, близоруко всматриваясь в меня. – Что это за странная история с островом, с исчезновением лодки? Ох, романтики!.. Ну-ну-ну, пошутил! Да, да, конечно, я понимаю – сейчас не до этого. Грозное время, Крупицына, трудное время! Сейчас надо быть всем вместе… Страшно мне за вас за всех, друзья! Жизни мне молодые жалко…
Вечером я собрала у нас во дворе, на маленьком скверике, свою шестерку. Я любила свой двор, куда из окон смотрело столько разных домашних жизней, любила гулкий сумрак ворот и льющиеся откуда-то сверху звуки рояля или радио, дворовую ребячью разноголосицу, визг точильного камня, мелом начерченные классы на асфальте, матерей с колясками, старых бабушек, сидящих на табуретках у подъезда и ведущих тихую беседу о том о сем…
А теперь по двору ходил комендант с дворниками. Они заглядывали во все углы, собирали в кучи и уносили мусор. Двор выглядел суровее и чище. Сюда мог прийти огонь, и надо было, чтобы не нашлось для него лишней пищи. Люди выкидывали из квартир все лишнее, избавлялись от мусора и рухляди – этого требовала война. И мне казалось, что и сами люди делаются лучше, чище, выкидывая из своих душ все ненужное, мусорное.
– Ну вот, ребятки, – сказала я своим пионерам в тот вечер на скверике. – Я что хочу сказать… Сияли нам звезды, видели мы жизнь далеко вперед, загадывали с вами загадалки. А теперь стреляют пушки, идет бой. Только одно мы должны загадать, все одинаково – чтобы скорее наши победили. Верно ведь, ребята? И пусть каждый из нас подумает, что он может сделать для того, чтобы все это скорей сбылось.
Тихо слушали меня мои пионеры.
Кончался второй день войны, и опускалась на Москву ночь, суровая и синяя, как маскировочная штора.
Глава 8
Великое и малое
Стены Кремля охраняют каждого из нас.
Из записной книжки А. Расщепея
В первые дни мне казалось, что меня надолго не хватит. Каждый день приносил столько волнений, был так грозно нов, что я думала – у меня не будет сил выдержать все это. Но потом оказалось, что нельзя все время говорить только об одной войне. И по-прежнему люди вставали утром, умывались, завтракали, отправлялись на работу. Только работали усерднее и уставали теперь больше. Вечерами ходили в кино и жили за опущенными синими шторами, упрятав внутри квартир жилой свет. Постепенно вернулись некоторые старые интересы. И иногда мы снова начинали ломать голову над таинственным исчезновением наших «загадалок», над странной историей с лодкой, которую потом обнаружили в кустах рыбаки. Решительно нельзя было подозревать кого бы то ни было. Васька Жмырев не появлялся что-то больше у нас во дворе, и мы все чаще и чаще, все привычнее стали считать его виновником наших странных приключений на острове.
Мы ездили на огороды, получая путевки в райкоме комсомола. Возвращались домой поздно, усталые, шли домой по темным московским улицам. Они казались дремучими и таинственными. Москва с каждым днем приобретала все более и более военный вид. Целые бастионы из мешков с песком вырастали у витрин. Их снаружи зашивали досками, фанерой. В подъездах появились ящики с песком, железные клещи, ломы, ведра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90