..
«Через сокрытие — к открытости».
Во многих отношениях это общение, начавшееся до мессы, не очень отличалось по тону и форме от маленьких вечеринок и сборищ, происходивших нынешней ночью по всему городу. С той лишь разницей, что здесь, в этой группе, среди этих людей, открыто поклоняющихся дьяволу, господствовало противоположное представление о вере и честности намерений. Скайлер Лютерсон считал это меньшим ханжеством. Выйдя из-за черного занавеса в глубине церкви, он с удовольствием отметил усердие тех, кто добродетельно поклонялись любому богу, которого обожали, — будь то Иисус, Мухаммед, Будда или Зевс, — и он подумал, что эти люди не могли найти лучшего дома, чем церковь Безродного. Он пребывал в убеждении, что те, кто наиболее ретиво осуждают греховные поступки неверующих, сами активно, но тайно совершают эти поступки. А те, кто защищают свои религии от воображаемых нападок неверующих, во имя своего безразлично какого бога сами чаще всего нарушают священные заповеди их собственного бога.
«Придите к сатане!» — подумал Скайлер, изобразил знак козла, приветствуя паству, и прошел прямо к живому «алтарю», встал к нему лицом, провел языком по указательному и среднему пальцам своей левой руки — «руки дьявола», а потом положил оба влажных пальца на губы вагины Корал — «от моих губ — к твоим губам». И сказал по-латыни: «С твоего позволения, обожаемый властелин, я молю тебя», что было просьбой к «алтарю» сатаны в церкви нерожденного потерпеть еще чуть-чуть, пока не завершатся утомительные церковные заботы.
Как только Скайлер вышел вперед, воцарилась тишина. Сразу позади него находился живой «алтарь», Корал, с раздвинутыми и согнутыми в коленях ногами на покрытом вельветом трапециевидном возвышении; руки, сжимающие канделябры в форме фаллоса, вытянуты вдоль тела. В канделябрах стоят еще не зажженные черные свечи. Сигналом к началу мессы послужат эти свечи, их зажгут после декламации вступительного псалма, а потом заклинания — призыва. И сейчас уже дьякон и субдьяконы выстроились за «алтарем» в полной готовности.
Четыре прислужника (сегодня четыре вместо обычных двух, так как за сегодняшней особой мессой следовал высокий святой праздник изгнания) торжественно и серьезно стояли парами (мальчик — девочка) по обе стороны от «алтаря». Две восьмилетние девочки, одна из которых была слишком высокой для своего возраста; одному мальчику было восемь, другому — девять лет, все босиком и в черных шелковых туниках на голом теле. Длинные белокурые волосы Корал ниспадали с суженного края трапецоэдра, почти касаясь холодных каменных плит пола.
Скайлер начал без предисловий: "Смерть священника причиняет нам определенное беспокойство. Из-за нее в церкви могут появиться нежеланные, совершенно ненужные посетители. Это может вызвать подозрение к заведенным у нас порядкам, полиция захочет произвести обыски. Или, кто знает, предпримет более серьезные меры — это их право. О чем бы мне хотелось попросить сегодня каждого: если кто-то из вас приложил руку к перевернутой пентаграмме на воротах Святой Екатерины, пусть выйдет вперед и сознается. Если вы сделали это, я хочу, чтоб вы вышли вперед и объяснили, почему вы это сделали. Тогда у нас будет все в порядке.
Паства притихла.
Возникло движение в зале.
Поднялся белокурый гигант и вышел из придела в проход. На вид ему было немногим больше двадцати. Обветренный, загорелый, мускулистый и стройный, одетый в поношенные серые джинсы и тенниску, на шее — косынка с замысловатым черным рисунком, черная лента на лбу, черные кожаные сандалии. В полном соответствии с атмосферой и заданной целью сегодняшней мессы к левому бедру на три дюйма ниже паха плотно прилегал черный кожаный ремень. Никто особо не присматривался к ремню, но никто, кажется, и не заметил, что им к левой ноге мужчины был привязан...
«Через рабство — к свободе!»
...огромный по любым стандартам пенис, прикрытый, разумеется, тканью джинсов...
«Через маскировку — к открытию!»
...но четко выделявшийся своим массивным контуром.
— Это сделал я, — сказал он. — Я рисовал на воротах священника.
— Подойди сюда, — дружески сказал ему Скайлер, но при этом нахмурясь. Возможно, оттого, что сам он был смазливым блондином, а таким же был и этот молодой человек, наверное, Скайлер почувствовал в этом угрозу своему лидирующему положению. Или, кто знает, он пришел к этой мысли еще до того, как юноша подошел, и даже еще раньше, когда услышал первые его восемь коротких слов; видимо, ему стало ясно, что здесь, в церкви Безродного, есть еще один из дружков Дороти, которых за последние недели привлекали к службам до чертовой матери много!
— Скажи нам, как тебя звать, — все еще любезно осведомился Скайлер. Но что-то, казалось, сжалось внутри него.
— Эндрю Хоббс, — ответил парень. — Я начал ходить сюда в марте.
Что-то южное в его говоре. Ритм. Интонация. И еще что-то.
— Меня привел сюда Джереми Сэчс.
Сэчс. Джереми Сэчс. Скайлер поискал это лицо в своей памяти, чтоб связать его с именем. Лицо. Характерные признаки. Особенности речи. Нет. Ничего не всплывало перед мысленным взором.
— Да? — спросил он.
— Да.
— А ворота?
— Это сделал я, — сказал блондин.
«Через исповедь — к осуждению!»
— Зачем?
— Из-за нее.
— Из-за кого?
Тогда, наверное, он не из дружков Дороти? Однако его вид и остроумие этой выдумки с ремнем, преуменьшение этой штуки. Но он еще не произнес «ее» имя. Ну, а для бродяг из этой страны Оз женское местоимение часто заменяет...
— Ее, — сказал Хоббс, — моей матери.
«Ах, вот оно что! Мы все еще бредем по мощенной желтым кирпичом дороге?»
— Почему из-за нее? — спросил Скайлер.
Они часто хранят давние обиды на маму.
— Она ходила к нему.
— Ходила к кому?
— К священнику. И все рассказала.
— Что рассказала?
«Как зубной врач тянет зубы у пациента».
— Что я ходил сюда. Что Джереми привел меня сюда. Что мы занимаемся... здесь делами.
«Джереми Сэчс. Да, сейчас это имя приобрело зримые очертания. Джереми Сэчс, приземистый, обезьяноподобный молодой белый гомосексуалист — без сомнения, один из дружков Дороти, который объявил о верности дьяволу, извратив свои естественные наклонности и бросаясь на каждый голый кусок плоти, предлагаемый сатане в этих свято-священных стенах!»
Скайлер никак не мог вспомнить, видел ли он этого молодого белокурого друга на прежних мессах. Но на них часто бывала полная мешанина и неразбериха! В любом случае, вот он, юный друг Дороти, наверное, и сам гомосексуалист, который признался, что размалевывал ворота священника из-за своей проклятой матери. «Пусть все эти матери сосут конский член! — подумал Скайлер. — И мой тоже!»
— Но зачем же ты разукрасил ворота?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
«Через сокрытие — к открытости».
Во многих отношениях это общение, начавшееся до мессы, не очень отличалось по тону и форме от маленьких вечеринок и сборищ, происходивших нынешней ночью по всему городу. С той лишь разницей, что здесь, в этой группе, среди этих людей, открыто поклоняющихся дьяволу, господствовало противоположное представление о вере и честности намерений. Скайлер Лютерсон считал это меньшим ханжеством. Выйдя из-за черного занавеса в глубине церкви, он с удовольствием отметил усердие тех, кто добродетельно поклонялись любому богу, которого обожали, — будь то Иисус, Мухаммед, Будда или Зевс, — и он подумал, что эти люди не могли найти лучшего дома, чем церковь Безродного. Он пребывал в убеждении, что те, кто наиболее ретиво осуждают греховные поступки неверующих, сами активно, но тайно совершают эти поступки. А те, кто защищают свои религии от воображаемых нападок неверующих, во имя своего безразлично какого бога сами чаще всего нарушают священные заповеди их собственного бога.
«Придите к сатане!» — подумал Скайлер, изобразил знак козла, приветствуя паству, и прошел прямо к живому «алтарю», встал к нему лицом, провел языком по указательному и среднему пальцам своей левой руки — «руки дьявола», а потом положил оба влажных пальца на губы вагины Корал — «от моих губ — к твоим губам». И сказал по-латыни: «С твоего позволения, обожаемый властелин, я молю тебя», что было просьбой к «алтарю» сатаны в церкви нерожденного потерпеть еще чуть-чуть, пока не завершатся утомительные церковные заботы.
Как только Скайлер вышел вперед, воцарилась тишина. Сразу позади него находился живой «алтарь», Корал, с раздвинутыми и согнутыми в коленях ногами на покрытом вельветом трапециевидном возвышении; руки, сжимающие канделябры в форме фаллоса, вытянуты вдоль тела. В канделябрах стоят еще не зажженные черные свечи. Сигналом к началу мессы послужат эти свечи, их зажгут после декламации вступительного псалма, а потом заклинания — призыва. И сейчас уже дьякон и субдьяконы выстроились за «алтарем» в полной готовности.
Четыре прислужника (сегодня четыре вместо обычных двух, так как за сегодняшней особой мессой следовал высокий святой праздник изгнания) торжественно и серьезно стояли парами (мальчик — девочка) по обе стороны от «алтаря». Две восьмилетние девочки, одна из которых была слишком высокой для своего возраста; одному мальчику было восемь, другому — девять лет, все босиком и в черных шелковых туниках на голом теле. Длинные белокурые волосы Корал ниспадали с суженного края трапецоэдра, почти касаясь холодных каменных плит пола.
Скайлер начал без предисловий: "Смерть священника причиняет нам определенное беспокойство. Из-за нее в церкви могут появиться нежеланные, совершенно ненужные посетители. Это может вызвать подозрение к заведенным у нас порядкам, полиция захочет произвести обыски. Или, кто знает, предпримет более серьезные меры — это их право. О чем бы мне хотелось попросить сегодня каждого: если кто-то из вас приложил руку к перевернутой пентаграмме на воротах Святой Екатерины, пусть выйдет вперед и сознается. Если вы сделали это, я хочу, чтоб вы вышли вперед и объяснили, почему вы это сделали. Тогда у нас будет все в порядке.
Паства притихла.
Возникло движение в зале.
Поднялся белокурый гигант и вышел из придела в проход. На вид ему было немногим больше двадцати. Обветренный, загорелый, мускулистый и стройный, одетый в поношенные серые джинсы и тенниску, на шее — косынка с замысловатым черным рисунком, черная лента на лбу, черные кожаные сандалии. В полном соответствии с атмосферой и заданной целью сегодняшней мессы к левому бедру на три дюйма ниже паха плотно прилегал черный кожаный ремень. Никто особо не присматривался к ремню, но никто, кажется, и не заметил, что им к левой ноге мужчины был привязан...
«Через рабство — к свободе!»
...огромный по любым стандартам пенис, прикрытый, разумеется, тканью джинсов...
«Через маскировку — к открытию!»
...но четко выделявшийся своим массивным контуром.
— Это сделал я, — сказал он. — Я рисовал на воротах священника.
— Подойди сюда, — дружески сказал ему Скайлер, но при этом нахмурясь. Возможно, оттого, что сам он был смазливым блондином, а таким же был и этот молодой человек, наверное, Скайлер почувствовал в этом угрозу своему лидирующему положению. Или, кто знает, он пришел к этой мысли еще до того, как юноша подошел, и даже еще раньше, когда услышал первые его восемь коротких слов; видимо, ему стало ясно, что здесь, в церкви Безродного, есть еще один из дружков Дороти, которых за последние недели привлекали к службам до чертовой матери много!
— Скажи нам, как тебя звать, — все еще любезно осведомился Скайлер. Но что-то, казалось, сжалось внутри него.
— Эндрю Хоббс, — ответил парень. — Я начал ходить сюда в марте.
Что-то южное в его говоре. Ритм. Интонация. И еще что-то.
— Меня привел сюда Джереми Сэчс.
Сэчс. Джереми Сэчс. Скайлер поискал это лицо в своей памяти, чтоб связать его с именем. Лицо. Характерные признаки. Особенности речи. Нет. Ничего не всплывало перед мысленным взором.
— Да? — спросил он.
— Да.
— А ворота?
— Это сделал я, — сказал блондин.
«Через исповедь — к осуждению!»
— Зачем?
— Из-за нее.
— Из-за кого?
Тогда, наверное, он не из дружков Дороти? Однако его вид и остроумие этой выдумки с ремнем, преуменьшение этой штуки. Но он еще не произнес «ее» имя. Ну, а для бродяг из этой страны Оз женское местоимение часто заменяет...
— Ее, — сказал Хоббс, — моей матери.
«Ах, вот оно что! Мы все еще бредем по мощенной желтым кирпичом дороге?»
— Почему из-за нее? — спросил Скайлер.
Они часто хранят давние обиды на маму.
— Она ходила к нему.
— Ходила к кому?
— К священнику. И все рассказала.
— Что рассказала?
«Как зубной врач тянет зубы у пациента».
— Что я ходил сюда. Что Джереми привел меня сюда. Что мы занимаемся... здесь делами.
«Джереми Сэчс. Да, сейчас это имя приобрело зримые очертания. Джереми Сэчс, приземистый, обезьяноподобный молодой белый гомосексуалист — без сомнения, один из дружков Дороти, который объявил о верности дьяволу, извратив свои естественные наклонности и бросаясь на каждый голый кусок плоти, предлагаемый сатане в этих свято-священных стенах!»
Скайлер никак не мог вспомнить, видел ли он этого молодого белокурого друга на прежних мессах. Но на них часто бывала полная мешанина и неразбериха! В любом случае, вот он, юный друг Дороти, наверное, и сам гомосексуалист, который признался, что размалевывал ворота священника из-за своей проклятой матери. «Пусть все эти матери сосут конский член! — подумал Скайлер. — И мой тоже!»
— Но зачем же ты разукрасил ворота?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80