..
— Вы знаете, я — голубой, — скромно признался он.
— Ни за что в не подумал, — сказал Мейер.
— Да, — подтвердил тот. — И, конечно же, это вина Эбби, потому что в детстве она одевала меня в девчачьи платья и заставляла носить длинные, как у пажа, волосы...
В этом месте Мейера, все еще не понимавшего, о каких садовых воротах идет речь, угостили длинной историей об ужасных детских годах — более ужасных, чем те, о которых ему много раз приходилось слышать до этого. Разница была в том, что Хоббс описывал себя, как человеческое существо, «не двигающееся ни влево, ни вправо» — надо признать, в большинстве своем гомосексуалисты знают стихи Зондхейма наизусть!
Хоббс упорно продолжал называть свою мать «Эбби», саркастически фыркая при этом, как будто они были добрыми приятелями, несмотря на то, что с тех пор, как она шесть месяцев назад переехала в Калмз-Пойнт, он ее не видел. И не знал, и знать не хотел ее новый адрес или номер телефона. Было очевидно, что он ее презирал и исключительно ее винил за свою нынешнюю жизнь, в которую, между прочим, входило и преклонение перед Дьяволом. Поэтому, естественно, он и нарисовал на садовых вратах Святой Екатерины перевернутую пентаграмму.
— ...чтоб она поняла: я буду молиться, черт возьми, там, где захочу! — заключил он. — Священник здесь ни при чем.
— Тогда почему ты выбрал именно его ворота? — спросил Мейер.
— Чтобы подчеркнуть суть, — объяснил Хоббс.
— В чем суть? — спросил Мейер. — Что-то она ускользает от меня.
— Суть в том, что она пошла к этому попу и пожаловалась, что я хожу к Безродному...
— К Безродному?
— В церковь Безродного, когда она вовсе не имела права так делать! И, кстати, он тоже не имел права обращаться к своей пастве с проповедью о нашем приходе! Никто же не трепал языком о его пастве, в какую церковь должны они ходить! Никто из Безродного не бегал и не кричал, что Иисус — это угроза, хотя он как раз и есть таковой, но мы держим язык за зубами!
— А отец Майкл не держал свои убеждения при себе, вы это имели в виду?
— Только в прошлом, поймите меня правильно! Я вовсе ничего не имею против отца Майкла. Хотя, должен вам сказать, после того, как Эбби наблеяла ему про меня, он выдал несколько горячих проповедишек, осуждающих поклонение дьяволу в квартале... то есть в четырех кварталах от него, но достаточно близко, если ты мочишься в штаны от страха, что сатана собирается сжечь твою засранную церквишку.
— Значит, поэтому вы, — сказал Мейер, — и нарисовали символ Дьявола...
— Да.
— На садовых воротах священника. Но не в качестве угрозы ему?
— Нет.
— А тогда зачем?
— Чтобы Эбби уяснила, что ей надо заткнуть свой огромный рот!
— Понятно. И теперь вы хотите, чтоб мы думали, что вы это сделали без злого умысла?
— Точно! А также, что я не убивал священника.
— А кто сказал, что вы убивали?
— Никто.
— Тогда зачем вы пришли сюда?
— Потому что Скайлер не хочет, чтоб ваши парни обыскивали нас из-за этого. Он думал, было бы хорошо...
— Скайлер?
— Скайлер Лютерсон, который руководит церковью.
— Понятно, — сказал Мейер.
Он подумал, что надо рассказать Карелле или Хейзу об этой приятной утренней беседе, потому что они обязательно захотят задать Скайлеру Лютерсону вопрос: «Почему вас так беспокоит полицейский обыск?»
— Спасибо, что зашли, — сказал он. — Мы признательны вам за искренность.
Хоббс долго недоумевал, что имел в виду детектив.
* * *
Рыжеволосая женщина в серых, строгого покроя брюках, сидевшая в третьем ряду, наблюдала, как дети бросились сопровождать Стенли к «алтарю», поспешая за ним по обе стороны, пока он шел, неся меч на черной вельветовой подушке. Скайлер схватился за обернутую шелком рукоятку. Слегка раздвинулись ноги рыжей. Дети уже снова были возле «алтаря». Скайлер, подняв меч над головой, вдруг повернул его острием к символу Бафомета, висящему на стене, и с воодушевлением воскликнул хриплым голосом:
— Безродный, я призываю тебя!
— Ты, которой создал вселенную, — затянула паства.
— Ты, который создал землю и небеса...
— Тьму и свет...
— Ты, который создал семя и плод, — продолжал Скайлер, и по подсказке двое из прислужников — высокая восьмилетняя девочка и небольшого роста восьмилетний мальчик — вышли вперед и повернулись лицом друг к другу. Держа рукоятку меча одной рукой, а острие — другой, Скайлер опустил его плашмя на головы детей. Рыжая в строгих серых брюках замерла в ожидании.
Высоким писклявым голосом мальчик сказал:
— Смотри! Моя штука стоит! — и приподнял тунику, чтоб показать свой маленький безвольный пенис.
И маленькая девочка ответствовала:
— Смотри! Из моего плода капает нектар! — и приподняла тунику, чтоб показать свои безволосые нижние губы.
— Мой яд извергнется и все поглотит! — сказал мальчишка.
— Мой яд поглотит и размоет! — заявила девочка.
— Моя похоть неутомима! — сказал мальчик.
— Моя жажда неутолима! — воскликнула девочка.
— Смотрите на детей сатаны, — мягко и с поклоном сказал Скайлер.
Он слегка, символично коснулся кончиком меча его и ее гениталий. Возвратил меч на подушку. Стенли унес меч туда, где его ожидали две девятнадцатилетние помощницы. Края их платьев были подвязаны поясками на талии, руки лежали на обнаженных бедрах, пальцы обращены к пастве.
Рыжеволосая в третьем ряду тоже положила ладони на бедра и чуть шире раздвинула ноги.
Скайлер подошел к «алтарю».
— Во имя тебя, о, Безродный, — произнес он, — я приношу себя на алтарь твоей мощи и твоей воли!
Он сбросил платье.
— Слава господу! — воскликнул он. — Восславим сатану! Слава сатане, которого мы любим и лелеем! Слава сатане! Мы поем славу во имя твое! Восхвалим сатану! Мы почитаем твое имя! Благословен будь, сатана! — с пафосом сказал он и расположился там, где сходились ноги живого «алтаря». — Мы обожаем тебя, властелин ада, мы кричим тебе: «Слава сатане! Слава сатане! Слава сатане!»
И он взошел на «алтарь» и вошел в него, трижды прозвучал гонг, и все сборище хором запело по-латыни: «Ave Satanas, ave Satanas, ave Satanas!»
Рыжая в третьем ряду еще шире раздвинула колени.
Месса была в полном разгаре.
Глава 7
В одиннадцать часов воскресного утра, двадцать седьмого мая, похоронили отца Майкла Берни на кладбище Блаженной Девы Марии на холме Кармел, что в районе Риверхед, где еще осталось немного свободного места для последнего приюта умерших. Заупокойный обряд отправил священник по имени Фрэнк Орьелла, назначенный архиепископом Восточной Айсолы в качестве временного пастыря римско-католической церкви Святой Екатерины. Среди присутствовавших на похоронах был и детектив Стив Карелла из 87-го участка. Отец Орьелла избрал для чтения стихи из Первого послания апостола Павла Коринфянам.
— "Первый человек — из земли, перстный, — читал он, — второй человек — Господь с неба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
— Вы знаете, я — голубой, — скромно признался он.
— Ни за что в не подумал, — сказал Мейер.
— Да, — подтвердил тот. — И, конечно же, это вина Эбби, потому что в детстве она одевала меня в девчачьи платья и заставляла носить длинные, как у пажа, волосы...
В этом месте Мейера, все еще не понимавшего, о каких садовых воротах идет речь, угостили длинной историей об ужасных детских годах — более ужасных, чем те, о которых ему много раз приходилось слышать до этого. Разница была в том, что Хоббс описывал себя, как человеческое существо, «не двигающееся ни влево, ни вправо» — надо признать, в большинстве своем гомосексуалисты знают стихи Зондхейма наизусть!
Хоббс упорно продолжал называть свою мать «Эбби», саркастически фыркая при этом, как будто они были добрыми приятелями, несмотря на то, что с тех пор, как она шесть месяцев назад переехала в Калмз-Пойнт, он ее не видел. И не знал, и знать не хотел ее новый адрес или номер телефона. Было очевидно, что он ее презирал и исключительно ее винил за свою нынешнюю жизнь, в которую, между прочим, входило и преклонение перед Дьяволом. Поэтому, естественно, он и нарисовал на садовых вратах Святой Екатерины перевернутую пентаграмму.
— ...чтоб она поняла: я буду молиться, черт возьми, там, где захочу! — заключил он. — Священник здесь ни при чем.
— Тогда почему ты выбрал именно его ворота? — спросил Мейер.
— Чтобы подчеркнуть суть, — объяснил Хоббс.
— В чем суть? — спросил Мейер. — Что-то она ускользает от меня.
— Суть в том, что она пошла к этому попу и пожаловалась, что я хожу к Безродному...
— К Безродному?
— В церковь Безродного, когда она вовсе не имела права так делать! И, кстати, он тоже не имел права обращаться к своей пастве с проповедью о нашем приходе! Никто же не трепал языком о его пастве, в какую церковь должны они ходить! Никто из Безродного не бегал и не кричал, что Иисус — это угроза, хотя он как раз и есть таковой, но мы держим язык за зубами!
— А отец Майкл не держал свои убеждения при себе, вы это имели в виду?
— Только в прошлом, поймите меня правильно! Я вовсе ничего не имею против отца Майкла. Хотя, должен вам сказать, после того, как Эбби наблеяла ему про меня, он выдал несколько горячих проповедишек, осуждающих поклонение дьяволу в квартале... то есть в четырех кварталах от него, но достаточно близко, если ты мочишься в штаны от страха, что сатана собирается сжечь твою засранную церквишку.
— Значит, поэтому вы, — сказал Мейер, — и нарисовали символ Дьявола...
— Да.
— На садовых воротах священника. Но не в качестве угрозы ему?
— Нет.
— А тогда зачем?
— Чтобы Эбби уяснила, что ей надо заткнуть свой огромный рот!
— Понятно. И теперь вы хотите, чтоб мы думали, что вы это сделали без злого умысла?
— Точно! А также, что я не убивал священника.
— А кто сказал, что вы убивали?
— Никто.
— Тогда зачем вы пришли сюда?
— Потому что Скайлер не хочет, чтоб ваши парни обыскивали нас из-за этого. Он думал, было бы хорошо...
— Скайлер?
— Скайлер Лютерсон, который руководит церковью.
— Понятно, — сказал Мейер.
Он подумал, что надо рассказать Карелле или Хейзу об этой приятной утренней беседе, потому что они обязательно захотят задать Скайлеру Лютерсону вопрос: «Почему вас так беспокоит полицейский обыск?»
— Спасибо, что зашли, — сказал он. — Мы признательны вам за искренность.
Хоббс долго недоумевал, что имел в виду детектив.
* * *
Рыжеволосая женщина в серых, строгого покроя брюках, сидевшая в третьем ряду, наблюдала, как дети бросились сопровождать Стенли к «алтарю», поспешая за ним по обе стороны, пока он шел, неся меч на черной вельветовой подушке. Скайлер схватился за обернутую шелком рукоятку. Слегка раздвинулись ноги рыжей. Дети уже снова были возле «алтаря». Скайлер, подняв меч над головой, вдруг повернул его острием к символу Бафомета, висящему на стене, и с воодушевлением воскликнул хриплым голосом:
— Безродный, я призываю тебя!
— Ты, которой создал вселенную, — затянула паства.
— Ты, который создал землю и небеса...
— Тьму и свет...
— Ты, который создал семя и плод, — продолжал Скайлер, и по подсказке двое из прислужников — высокая восьмилетняя девочка и небольшого роста восьмилетний мальчик — вышли вперед и повернулись лицом друг к другу. Держа рукоятку меча одной рукой, а острие — другой, Скайлер опустил его плашмя на головы детей. Рыжая в строгих серых брюках замерла в ожидании.
Высоким писклявым голосом мальчик сказал:
— Смотри! Моя штука стоит! — и приподнял тунику, чтоб показать свой маленький безвольный пенис.
И маленькая девочка ответствовала:
— Смотри! Из моего плода капает нектар! — и приподняла тунику, чтоб показать свои безволосые нижние губы.
— Мой яд извергнется и все поглотит! — сказал мальчишка.
— Мой яд поглотит и размоет! — заявила девочка.
— Моя похоть неутомима! — сказал мальчик.
— Моя жажда неутолима! — воскликнула девочка.
— Смотрите на детей сатаны, — мягко и с поклоном сказал Скайлер.
Он слегка, символично коснулся кончиком меча его и ее гениталий. Возвратил меч на подушку. Стенли унес меч туда, где его ожидали две девятнадцатилетние помощницы. Края их платьев были подвязаны поясками на талии, руки лежали на обнаженных бедрах, пальцы обращены к пастве.
Рыжеволосая в третьем ряду тоже положила ладони на бедра и чуть шире раздвинула ноги.
Скайлер подошел к «алтарю».
— Во имя тебя, о, Безродный, — произнес он, — я приношу себя на алтарь твоей мощи и твоей воли!
Он сбросил платье.
— Слава господу! — воскликнул он. — Восславим сатану! Слава сатане, которого мы любим и лелеем! Слава сатане! Мы поем славу во имя твое! Восхвалим сатану! Мы почитаем твое имя! Благословен будь, сатана! — с пафосом сказал он и расположился там, где сходились ноги живого «алтаря». — Мы обожаем тебя, властелин ада, мы кричим тебе: «Слава сатане! Слава сатане! Слава сатане!»
И он взошел на «алтарь» и вошел в него, трижды прозвучал гонг, и все сборище хором запело по-латыни: «Ave Satanas, ave Satanas, ave Satanas!»
Рыжая в третьем ряду еще шире раздвинула колени.
Месса была в полном разгаре.
Глава 7
В одиннадцать часов воскресного утра, двадцать седьмого мая, похоронили отца Майкла Берни на кладбище Блаженной Девы Марии на холме Кармел, что в районе Риверхед, где еще осталось немного свободного места для последнего приюта умерших. Заупокойный обряд отправил священник по имени Фрэнк Орьелла, назначенный архиепископом Восточной Айсолы в качестве временного пастыря римско-католической церкви Святой Екатерины. Среди присутствовавших на похоронах был и детектив Стив Карелла из 87-го участка. Отец Орьелла избрал для чтения стихи из Первого послания апостола Павла Коринфянам.
— "Первый человек — из земли, перстный, — читал он, — второй человек — Господь с неба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80