И больше сил нет терпеть.
– Они ее крайне расстраивают, – сказала миссис Петтигру.
– Ну и не подходи к телефону! – заорал он.
– Ох, все равно, когда звонят, я каждый раз думаю, что это он. – И Чармиан передернулась.
– Это телефонное безобразие ей совершенно не по силам, – подтвердила миссис Петтигру.
Он понимал, что их обеих ему не переспорить.
Глава тринадцатая
– Мне, признаться, всего любопытнее, – сказал Алек Уорнер мисс Тэйлор, – что минуту-другую я ее положительно ревновал. Олив, конечно, милейшая девушка, и так она добросовестно и старательно собирала для меня всевозможные сведения. Мне ее будет очень не хватать. Но любопытна моя первая реакция на эту новость: укол самолюбия, зависть к Рональду, притом что Олив – ну совершенно не моего романа.
– Ты свою реакцию зафиксировал?
– А как же.
«Уж это будьте уверены», – подумала мисс Тэйлор.
– А как же. Я всегда фиксирую такие свои нечаянные проступки, идущие вразрез с моим церковным призванием.
Слова «церковное призвание» когда-то ввела в его обиход сама же Джин Тэйлор, в былые легкомысленные времена их ему подсказавшая – потому лишь, что он два раза надолго застревал в церковных дверях, с восторгом и любопытством наблюдая своего знакомого викария, совершавшего вечернее богослужение в пустом храме, хотя восторженное любопытство Алека относилось вовсе не к религии, а к этому человеческому образчику с его молитвенником и великолепным ежедневно-жизненным упорством.
– Бабуня Грин скончалась, – сказала мисс Тэйлор.
– Ах да, то-то я смотрю, на ее постели какая-то совсем другая. А что такое было у бабуни Грин?
– Атеросклероз. В конце концов сердце не выдержало.
– Да, наш возраст, как говорится, определяют наши артерии. И что же она, хорошо умерла?
– Не знаю.
– То есть ты в это время спала, – сказал он.
– Нет, я не спала. Тут была некоторая суматоха.
– Так что, смерть ее была беспокойная?
– Да, для нас очень беспокойная.
– Мне всегда интересно знать, – сказал он, – какова была смерть – хорошая или плохая. Ты уж, пожалуйста, примечай.
На секунду она его совершенно возненавидела.
– Хорошая смерть, – сказала она, – не в том состоит, что человек достойно умер, а в расположении души.
Внезапно он почувствовал к ней ненависть.
– Докажи, – сказал он.
– Опровергни, – устало возразила она.
– Впрочем, боюсь, – сказал он, – что я даже забыл спросить тебя, как ты себя чувствуешь. Как ты себя чувствуешь, Джин?
– Все бы ничего, да вот катаракта.
– Чармиан наконец отправилась в суррейский пансионат. Ты ведь не прочь оказаться там с нею вместе?
– А Годфри, значит, остался один с миссис Петтигру.
– Ты, конечно, захочешь теперь воссоединиться с Чармиан.
– Нет, – сказала она.
Он обвел взглядом бабунь и посмотрел в шумный угол. Долгожительницы скучились там у телевизора и поэтому шумели меньше обычного, то и дело изрыгая, однако, скопления дентальных и задненебных звуков, а иногда и целую благомысленную тираду. Ходячие время от времени сползали с кресел и разгуливали по палате, помахивая рукой лежачим или даже заговаривая с ними. Одна, высокорослая, налила себе воды в поильник и понесла его к губам, но, не донесши, забыла, зачем несла, и вылила воду в какой-то кувшин, а поильник опрокинула на голову, и остаток воды оросил ей лоб. Ей такое свершение как будто очень понравилось. Престарелые вообще любили водружать что-нибудь на голову.
– Любопытно, – сказал Алек. – Любопытно, что одряхление вовсе не тождественно слабоумию. Вот, например, это их поведение во многом отличается от поведения стариков, которых я навещаю в больнице Сент-Обри, в Фолкстоне. Там большинство пациентов с очень давних пор не помнят себя. И в каком-то смысле они толковее, гораздо отчетливее, что ли, себя ведут, чем те, кто по старости впадает в слабоумие. Ну конечно, действительно сумасшедшие старики не в пример больше поднаторели в безумном поведении. Но все это, – сказал Алек, – вряд ли тебе особенно интересно. И поскольку отсутствует прямая геронтологическая заинтересованность, я отнюдь не понимаю, каким образом это денное и нощное общество может тебя забавлять.
– А вдруг я в душе геронтолог? Они же безобидные и никак меня не раздражают. Нет, Алек, меня тревожит бедняга Годфри Колстон. И с какой бы это стати Чармиан вдруг съехала из дому, как раз когда ей стало получше?
– Она говорит, телефонные эти звонки ее очень беспокоили.
– Нет-нет. Ее, должно быть, миссис Петтигру выжила. И миссис Петтигру, – сказала мисс Тэйлор, – непременно отравит остаток жизни Годфри.
Он взялся за шляпу.
– Ты подумай, – сказал он, – не лучше ли тебе будет в пансионате на пару с Чармиан. Меня бы это очень порадовало.
– Что ты, Алек, как же мне бросать старых друзей.
Мисс Валвону, мисс Дункан...
– И этих?.. – он повел толовой в сторону долгожительниц.
– А-эти – наше memento mori. Вроде как у вас телефонные звонки.
– Что ж, тогда до свидания, Джин.
– Ох, Алек, ты, пожалуйста, пока не уходи. У меня есть к тебе одно важное сообщение, только ты посиди спокойно и дай мне собраться с мыслями.
Он сидел спокойно. Она откинулась на подушку, сняла очки и промокнула платочком воспаленный глаз. Потом водрузила очки на место.
– Мне надо подумать, – сказала она. – Разобрать, что когда было. Я все даты помню, и за минуту-другую приведу их в порядок. А ты, чтобы зря не ожидать, поговори-ка с новой пациенткой, той вон, в постели бабуни Грин. Ее зовут миссис Бин. Ей девяносто девять, в сентябре исполнится сто.
И он пошел разговаривать с миссис Бин, чье личико утонуло в подушках, беззубый ротик раскрылся маленьким овалом, беловатая кожа туго обтягивала черепные выступы, и глаза по-детски пристально глядели из глубины глазниц, а жидкая седая поросль волос топорщилась надо лбом. Головенка ее непрерывно и слабо кивала. Только что женская палата, подумал Алек, а то бы совсем никак нельзя было понять, старик это или старуха. Она походила на его знакомого – сумасшедшего из Фолкстона, который с 1918 Года мнил себя Господом Богом. Алек заговорил с миссис Бин: и ее вежливый и связный ответ был, казалось, сыгран на простенькой свирельке, вправленной в грудную клетку, – таким тонким переливом прозвучало ее дыхание.
Он перешел к мисс Валвоне, выказал должное уважение и выслушал от нее свой нынешний гороскоп. Он поклонился миссис Ривз-Дункан и помахал рукой другим знакомым пациенткам. К нему подошла одна из долгожительниц и, пожав ему руку, сообщила, что идет в банк; затем она удалилась из палаты, и вскоре сестра привела ее обратно со словами: «Ну, вот и в банк сходили».
Алек внимательно наблюдал, как довольная пациентка вернулась в гериатрический угол; он размышлял о том, сколь часто престарелые лепечут о банке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Они ее крайне расстраивают, – сказала миссис Петтигру.
– Ну и не подходи к телефону! – заорал он.
– Ох, все равно, когда звонят, я каждый раз думаю, что это он. – И Чармиан передернулась.
– Это телефонное безобразие ей совершенно не по силам, – подтвердила миссис Петтигру.
Он понимал, что их обеих ему не переспорить.
Глава тринадцатая
– Мне, признаться, всего любопытнее, – сказал Алек Уорнер мисс Тэйлор, – что минуту-другую я ее положительно ревновал. Олив, конечно, милейшая девушка, и так она добросовестно и старательно собирала для меня всевозможные сведения. Мне ее будет очень не хватать. Но любопытна моя первая реакция на эту новость: укол самолюбия, зависть к Рональду, притом что Олив – ну совершенно не моего романа.
– Ты свою реакцию зафиксировал?
– А как же.
«Уж это будьте уверены», – подумала мисс Тэйлор.
– А как же. Я всегда фиксирую такие свои нечаянные проступки, идущие вразрез с моим церковным призванием.
Слова «церковное призвание» когда-то ввела в его обиход сама же Джин Тэйлор, в былые легкомысленные времена их ему подсказавшая – потому лишь, что он два раза надолго застревал в церковных дверях, с восторгом и любопытством наблюдая своего знакомого викария, совершавшего вечернее богослужение в пустом храме, хотя восторженное любопытство Алека относилось вовсе не к религии, а к этому человеческому образчику с его молитвенником и великолепным ежедневно-жизненным упорством.
– Бабуня Грин скончалась, – сказала мисс Тэйлор.
– Ах да, то-то я смотрю, на ее постели какая-то совсем другая. А что такое было у бабуни Грин?
– Атеросклероз. В конце концов сердце не выдержало.
– Да, наш возраст, как говорится, определяют наши артерии. И что же она, хорошо умерла?
– Не знаю.
– То есть ты в это время спала, – сказал он.
– Нет, я не спала. Тут была некоторая суматоха.
– Так что, смерть ее была беспокойная?
– Да, для нас очень беспокойная.
– Мне всегда интересно знать, – сказал он, – какова была смерть – хорошая или плохая. Ты уж, пожалуйста, примечай.
На секунду она его совершенно возненавидела.
– Хорошая смерть, – сказала она, – не в том состоит, что человек достойно умер, а в расположении души.
Внезапно он почувствовал к ней ненависть.
– Докажи, – сказал он.
– Опровергни, – устало возразила она.
– Впрочем, боюсь, – сказал он, – что я даже забыл спросить тебя, как ты себя чувствуешь. Как ты себя чувствуешь, Джин?
– Все бы ничего, да вот катаракта.
– Чармиан наконец отправилась в суррейский пансионат. Ты ведь не прочь оказаться там с нею вместе?
– А Годфри, значит, остался один с миссис Петтигру.
– Ты, конечно, захочешь теперь воссоединиться с Чармиан.
– Нет, – сказала она.
Он обвел взглядом бабунь и посмотрел в шумный угол. Долгожительницы скучились там у телевизора и поэтому шумели меньше обычного, то и дело изрыгая, однако, скопления дентальных и задненебных звуков, а иногда и целую благомысленную тираду. Ходячие время от времени сползали с кресел и разгуливали по палате, помахивая рукой лежачим или даже заговаривая с ними. Одна, высокорослая, налила себе воды в поильник и понесла его к губам, но, не донесши, забыла, зачем несла, и вылила воду в какой-то кувшин, а поильник опрокинула на голову, и остаток воды оросил ей лоб. Ей такое свершение как будто очень понравилось. Престарелые вообще любили водружать что-нибудь на голову.
– Любопытно, – сказал Алек. – Любопытно, что одряхление вовсе не тождественно слабоумию. Вот, например, это их поведение во многом отличается от поведения стариков, которых я навещаю в больнице Сент-Обри, в Фолкстоне. Там большинство пациентов с очень давних пор не помнят себя. И в каком-то смысле они толковее, гораздо отчетливее, что ли, себя ведут, чем те, кто по старости впадает в слабоумие. Ну конечно, действительно сумасшедшие старики не в пример больше поднаторели в безумном поведении. Но все это, – сказал Алек, – вряд ли тебе особенно интересно. И поскольку отсутствует прямая геронтологическая заинтересованность, я отнюдь не понимаю, каким образом это денное и нощное общество может тебя забавлять.
– А вдруг я в душе геронтолог? Они же безобидные и никак меня не раздражают. Нет, Алек, меня тревожит бедняга Годфри Колстон. И с какой бы это стати Чармиан вдруг съехала из дому, как раз когда ей стало получше?
– Она говорит, телефонные эти звонки ее очень беспокоили.
– Нет-нет. Ее, должно быть, миссис Петтигру выжила. И миссис Петтигру, – сказала мисс Тэйлор, – непременно отравит остаток жизни Годфри.
Он взялся за шляпу.
– Ты подумай, – сказал он, – не лучше ли тебе будет в пансионате на пару с Чармиан. Меня бы это очень порадовало.
– Что ты, Алек, как же мне бросать старых друзей.
Мисс Валвону, мисс Дункан...
– И этих?.. – он повел толовой в сторону долгожительниц.
– А-эти – наше memento mori. Вроде как у вас телефонные звонки.
– Что ж, тогда до свидания, Джин.
– Ох, Алек, ты, пожалуйста, пока не уходи. У меня есть к тебе одно важное сообщение, только ты посиди спокойно и дай мне собраться с мыслями.
Он сидел спокойно. Она откинулась на подушку, сняла очки и промокнула платочком воспаленный глаз. Потом водрузила очки на место.
– Мне надо подумать, – сказала она. – Разобрать, что когда было. Я все даты помню, и за минуту-другую приведу их в порядок. А ты, чтобы зря не ожидать, поговори-ка с новой пациенткой, той вон, в постели бабуни Грин. Ее зовут миссис Бин. Ей девяносто девять, в сентябре исполнится сто.
И он пошел разговаривать с миссис Бин, чье личико утонуло в подушках, беззубый ротик раскрылся маленьким овалом, беловатая кожа туго обтягивала черепные выступы, и глаза по-детски пристально глядели из глубины глазниц, а жидкая седая поросль волос топорщилась надо лбом. Головенка ее непрерывно и слабо кивала. Только что женская палата, подумал Алек, а то бы совсем никак нельзя было понять, старик это или старуха. Она походила на его знакомого – сумасшедшего из Фолкстона, который с 1918 Года мнил себя Господом Богом. Алек заговорил с миссис Бин: и ее вежливый и связный ответ был, казалось, сыгран на простенькой свирельке, вправленной в грудную клетку, – таким тонким переливом прозвучало ее дыхание.
Он перешел к мисс Валвоне, выказал должное уважение и выслушал от нее свой нынешний гороскоп. Он поклонился миссис Ривз-Дункан и помахал рукой другим знакомым пациенткам. К нему подошла одна из долгожительниц и, пожав ему руку, сообщила, что идет в банк; затем она удалилась из палаты, и вскоре сестра привела ее обратно со словами: «Ну, вот и в банк сходили».
Алек внимательно наблюдал, как довольная пациентка вернулась в гериатрический угол; он размышлял о том, сколь часто престарелые лепечут о банке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53