Он видел, как черные глаза его возлюбленной тускнеют от невыносимой боли, как стекают струйки пота с набухших грудей, огромного живота и раскинутых длинных ног.
Взошло апрельское солнце, а Шочикецаль все так же металась на ложе страданий. В полдень она еще боролась, ослабевшая, но непобежденная. Возомнив, что это Бог, должно быть, карает его за какие-то давно забытые грехи, дон Рамон уже не сомневался, что ему суждено потерять и жену, и их неродившегося младенца.
К полудню в тесной спальне стало невыносимо жарко. Влажные рубашка и штаны дона Рамона прилипли к худому мускулистому телу, из-под густых волос на зеленые глаза набегали капли пота. Он оставался подле страдающей женщины, которая была ему дороже жизни, мысленно дав себе обет, что с ее последним дыханием закончатся и его дни на земле. Час был недалек: глаза ее уже закрылись.
Солнце начало склоняться на запад к горизонту; горячий сухой воздух посвежел. Шочикецаль распахнула черные глаза и, к изумлению мужа, улыбнулась ему. Лицо ее неожиданно разгладилось. В лучах заходящего солнца ее обнаженное лоснящееся тело приобрело легкий, оранжевый оттенок.
Собрав последние силы, которые еще оставались в истерзанном болью теле, она с торжеством в голосе произнесла:
— Пора.
И не ошиблась.
Тонатиу появился на свет в тот самый миг, когда последний луч солнца простился с землей. Здоровое дитя громко закричало, возвещая всему миру о своем появлении на свет; обессиленная счастливая мать тут же погрузилась в глубокий сон, предоставив воскресшему к жизни отцу вопить во весь голос от радости и возносить к небесам благодарственные молитвы.
Однажды в августе, когда ребенку исполнилось уже четыре месяца, дон Рамон, вернувшись домой в душный полдень, не застал ни жены, ни сына. Он поскакал прямиком к друзьям, предполагая, что жена, соскучившись в одиночестве, решила навестить дам из семейства Салливен.
Но слуга-мексиканец, встретивший Рамона у дверей, сообщил ему неожиданные новости. Сеньора Салливен узнала, что весной у нее родится ребеночек, и сегодня утром уехала вместе с сеньоритой в Новый Орлеан. Там они и останутся, пока дитя не появится на свет.
Дон Рамон повернул назад. В панике он бросился на поиски жены и сына, пересекая высохшие овраги, утыканные кактусами плато и бесплодные равнины пустыни.
Уже на закате он заметил какой-то мерцающий отблеск на вершине базальтовой столовой горы — горы с ровной площадкой наверху. Изнемогая от тревоги, он послал измотанную храпящую лошадь вверх по скалистому склону.
Тонатиу, голодный и обгоревший на солнце, лежал на голом камне, исходя пронзительным плачем.
На нем не было ничего, кроме тяжелой золотой цепи вокруг шеи. На голом животике лежал золотой Солнечный Камень. Из-под черноволосой головки высовывался сложенный листок бумаги весьма странного вида.
Рамон подхватил своего бедного сына и, одной рукой укачивая ребенка, поднял листок тонкой, похожей на шелк бумаги, сделанной из коры смоковницы, — подобной бумагой, по сведениям дона Рамона, пользовались ацтеки более пяти столетий назад.
Медленно и осторожно развернув драгоценный лист, дон Рамон начал читать:
Рамон…
— …Рамон!
— Что? — Дон Рамон вздрогнул от неожиданности, но сразу же улыбнулся. — Извини, — сказал он, вставая с кресла. — Я… я ушел мыслями в прошлое.
Уолтер Салливен добродушно усмехнулся, глядя на друга с порога кабинета:
— Заглянуть туда приятно, но, дружище, нельзя же там жить. Пойдем, наши постоянные партнеры уже ждут за карточным столом.
Глава 5
О Педрико шла молва, что он одним глазом сумеет увидеть больше, чем большинство людей — двумя.
Одноглазый Педрико работал в Орилье еще до рождения Эми. Из перешептываний слуг она узнала, как этот спокойный человек отнюдь не богатырского сложения потерял свой левый глаз.
Когда он был, по сути, совсем еще мальчишкой и жил один в Пасо-дель-Норте, его сердце покорила хорошенькая певичка из кантины, то есть, попросту говоря, таверны. Все его деньги уходили на подарки темноволосой женщине с пунцовыми губами. Он мечтал жениться на прелестной Ангелике, которая в его глазах была воистину ангелом, слетевшим на землю. Она же только смеялась, целовала его и обещала сказать «да», как только ему стукнет двадцать.
Но, увы, его Ангелика ангелом отнюдь не была: одной жаркой лунной ночью в приграничный город прискакал красивый незнакомец, заглянул в кантину и украл ветреное сердечко Ангелики.
Ревнивый юный поклонник изменницы Педрико бросил вызов дерзкому сопернику. Последовала драка. Незнакомец вытащил нож — Педрико был безоружен. В результате он лишился и глаза, и возлюбленной: тяжело раненного, его бросили умирать в глухом переулке.
Уолтер Салливен подобрал Педрико, отвез к врачу, а затем взял с собой в Орилью, на поправку.
С тех пор Педрико жил здесь. Взор единственного глаза никогда более не задерживался ни на одной женщине, хотя многие миловидные служанки в Орилье находили весьма привлекательным худощавого молчуна с черной повязкой на глазу и спокойной манерой держаться.
Однако его раненое сердце все еще принадлежало Ангелике.
А безграничная преданность — Патрону.
Этим погожим июньским утром Педрико, ловко удерживая в равновесии на расставленных пальцах покрытый салфеткой поднос с завтраком, негромко постучал в закрытую дверь спальни Эми. Он произнес волшебные слова, которые, как он прекрасно понимал, Эми страстно хотелось услышать:
— Сеньорита Эми, просыпайтесь. Все гости разъехались. Он подождал, чуть раздвинув в улыбке губы под тонкими черными усиками.
Через несколько минут тяжелая резная дверь отворилась и, открывшая ее заспанная девушка на всякий случай спросила:
— Ты уверен, Педрико?
Утвердительно кивнув, Педрико прошел мимо Эми в спальню. Поставив поднос на круглый столик в середине комнаты, он прошел к окнам и раздвинул тяжелые шторы, впустив в комнату лучи яркого утреннего солнца.
— Сенатор и миссис Кэлахан отбыли на рассвете, — улыбаясь, доложил он. — В Орилье больше нет никаких гостей.
— Благодарение Господу! — воскликнула Эми, завязывая на шее атласные ленты капота и забираясь на смятую постель, где и уселась по-турецки. — Наконец-то я смогу хоть какое-то время располагать собой!
Педрико, наливая кофе из начищенного до блеска серебряного кофейника, снова кивнул в знак согласия и уточнил:
— Значит ли это, что вы не желаете, чтобы вас беспокоили? — Он подошел к кровати, неся в руке, затянутой в белую перчатку, изящную чашку с дымящимся черным кофе.
— Вот именно, — подтвердила Эми, протягивая руку за чашкой. Ощутив что-то в голосе Педрико и уловив загадочный блеск в его глазах, она встрепенулась. — А что происходит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Взошло апрельское солнце, а Шочикецаль все так же металась на ложе страданий. В полдень она еще боролась, ослабевшая, но непобежденная. Возомнив, что это Бог, должно быть, карает его за какие-то давно забытые грехи, дон Рамон уже не сомневался, что ему суждено потерять и жену, и их неродившегося младенца.
К полудню в тесной спальне стало невыносимо жарко. Влажные рубашка и штаны дона Рамона прилипли к худому мускулистому телу, из-под густых волос на зеленые глаза набегали капли пота. Он оставался подле страдающей женщины, которая была ему дороже жизни, мысленно дав себе обет, что с ее последним дыханием закончатся и его дни на земле. Час был недалек: глаза ее уже закрылись.
Солнце начало склоняться на запад к горизонту; горячий сухой воздух посвежел. Шочикецаль распахнула черные глаза и, к изумлению мужа, улыбнулась ему. Лицо ее неожиданно разгладилось. В лучах заходящего солнца ее обнаженное лоснящееся тело приобрело легкий, оранжевый оттенок.
Собрав последние силы, которые еще оставались в истерзанном болью теле, она с торжеством в голосе произнесла:
— Пора.
И не ошиблась.
Тонатиу появился на свет в тот самый миг, когда последний луч солнца простился с землей. Здоровое дитя громко закричало, возвещая всему миру о своем появлении на свет; обессиленная счастливая мать тут же погрузилась в глубокий сон, предоставив воскресшему к жизни отцу вопить во весь голос от радости и возносить к небесам благодарственные молитвы.
Однажды в августе, когда ребенку исполнилось уже четыре месяца, дон Рамон, вернувшись домой в душный полдень, не застал ни жены, ни сына. Он поскакал прямиком к друзьям, предполагая, что жена, соскучившись в одиночестве, решила навестить дам из семейства Салливен.
Но слуга-мексиканец, встретивший Рамона у дверей, сообщил ему неожиданные новости. Сеньора Салливен узнала, что весной у нее родится ребеночек, и сегодня утром уехала вместе с сеньоритой в Новый Орлеан. Там они и останутся, пока дитя не появится на свет.
Дон Рамон повернул назад. В панике он бросился на поиски жены и сына, пересекая высохшие овраги, утыканные кактусами плато и бесплодные равнины пустыни.
Уже на закате он заметил какой-то мерцающий отблеск на вершине базальтовой столовой горы — горы с ровной площадкой наверху. Изнемогая от тревоги, он послал измотанную храпящую лошадь вверх по скалистому склону.
Тонатиу, голодный и обгоревший на солнце, лежал на голом камне, исходя пронзительным плачем.
На нем не было ничего, кроме тяжелой золотой цепи вокруг шеи. На голом животике лежал золотой Солнечный Камень. Из-под черноволосой головки высовывался сложенный листок бумаги весьма странного вида.
Рамон подхватил своего бедного сына и, одной рукой укачивая ребенка, поднял листок тонкой, похожей на шелк бумаги, сделанной из коры смоковницы, — подобной бумагой, по сведениям дона Рамона, пользовались ацтеки более пяти столетий назад.
Медленно и осторожно развернув драгоценный лист, дон Рамон начал читать:
Рамон…
— …Рамон!
— Что? — Дон Рамон вздрогнул от неожиданности, но сразу же улыбнулся. — Извини, — сказал он, вставая с кресла. — Я… я ушел мыслями в прошлое.
Уолтер Салливен добродушно усмехнулся, глядя на друга с порога кабинета:
— Заглянуть туда приятно, но, дружище, нельзя же там жить. Пойдем, наши постоянные партнеры уже ждут за карточным столом.
Глава 5
О Педрико шла молва, что он одним глазом сумеет увидеть больше, чем большинство людей — двумя.
Одноглазый Педрико работал в Орилье еще до рождения Эми. Из перешептываний слуг она узнала, как этот спокойный человек отнюдь не богатырского сложения потерял свой левый глаз.
Когда он был, по сути, совсем еще мальчишкой и жил один в Пасо-дель-Норте, его сердце покорила хорошенькая певичка из кантины, то есть, попросту говоря, таверны. Все его деньги уходили на подарки темноволосой женщине с пунцовыми губами. Он мечтал жениться на прелестной Ангелике, которая в его глазах была воистину ангелом, слетевшим на землю. Она же только смеялась, целовала его и обещала сказать «да», как только ему стукнет двадцать.
Но, увы, его Ангелика ангелом отнюдь не была: одной жаркой лунной ночью в приграничный город прискакал красивый незнакомец, заглянул в кантину и украл ветреное сердечко Ангелики.
Ревнивый юный поклонник изменницы Педрико бросил вызов дерзкому сопернику. Последовала драка. Незнакомец вытащил нож — Педрико был безоружен. В результате он лишился и глаза, и возлюбленной: тяжело раненного, его бросили умирать в глухом переулке.
Уолтер Салливен подобрал Педрико, отвез к врачу, а затем взял с собой в Орилью, на поправку.
С тех пор Педрико жил здесь. Взор единственного глаза никогда более не задерживался ни на одной женщине, хотя многие миловидные служанки в Орилье находили весьма привлекательным худощавого молчуна с черной повязкой на глазу и спокойной манерой держаться.
Однако его раненое сердце все еще принадлежало Ангелике.
А безграничная преданность — Патрону.
Этим погожим июньским утром Педрико, ловко удерживая в равновесии на расставленных пальцах покрытый салфеткой поднос с завтраком, негромко постучал в закрытую дверь спальни Эми. Он произнес волшебные слова, которые, как он прекрасно понимал, Эми страстно хотелось услышать:
— Сеньорита Эми, просыпайтесь. Все гости разъехались. Он подождал, чуть раздвинув в улыбке губы под тонкими черными усиками.
Через несколько минут тяжелая резная дверь отворилась и, открывшая ее заспанная девушка на всякий случай спросила:
— Ты уверен, Педрико?
Утвердительно кивнув, Педрико прошел мимо Эми в спальню. Поставив поднос на круглый столик в середине комнаты, он прошел к окнам и раздвинул тяжелые шторы, впустив в комнату лучи яркого утреннего солнца.
— Сенатор и миссис Кэлахан отбыли на рассвете, — улыбаясь, доложил он. — В Орилье больше нет никаких гостей.
— Благодарение Господу! — воскликнула Эми, завязывая на шее атласные ленты капота и забираясь на смятую постель, где и уселась по-турецки. — Наконец-то я смогу хоть какое-то время располагать собой!
Педрико, наливая кофе из начищенного до блеска серебряного кофейника, снова кивнул в знак согласия и уточнил:
— Значит ли это, что вы не желаете, чтобы вас беспокоили? — Он подошел к кровати, неся в руке, затянутой в белую перчатку, изящную чашку с дымящимся черным кофе.
— Вот именно, — подтвердила Эми, протягивая руку за чашкой. Ощутив что-то в голосе Педрико и уловив загадочный блеск в его глазах, она встрепенулась. — А что происходит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103