налеты и изготовление фальшивых купюр. Оба способа имели философское оправдание: поскольку, согласно некоторым теоретикам анархизма, собственность есть воровство, то ограблением банков обществу возвращались средства, незаконно присвоенные неким индивидом; а изготовление фальшивых ассигнаций не только давало средства для побегов и для стачек, но также в какой-то мере, особенно когда производилось в больших масштабах, шло во вред казне и расшатывало основы государства. Следуя историческому примеру Англии, которая, переправляя на рыбачьих лодках фальшивые ассигнации, пыталась ослабить правительство революционной Франции, анархисты весьма часто предпринимали крупномасштабное изготовление фальшивых денег. Делалось это в глубоком подполье, что требовало дисциплины, но, с другой стороны, было не так уж сложно, так как многие из них были искусными рисовальщиками. Ди Джованни организовал большую мастерскую, где печатались денежные билеты по десять песо. В этой мастерской работал испанец Селестино Иглесиас, человек порядочный и благородный, с которым Фернандо тогда познакомился и которого в последние годы перед гибелью часто навещал, если требовалась какая-нибудь подделка, – вплоть до несчастного случая, когда Иглесиас лишился зрения.
Но вернемся к нашей с Фернандо встрече.
Итак, это было в 1930 году. Вдвоем с Максом мы смотрели фильм «Государственная измена», а потом, придя в бар и продолжая обсуждать Эмиля Яннингса и плюсы и минусы звукового кино (Макс, подобно Рене Клеру и Чаплину, был в ужасе от перспективы развития звукового кинематографа), увидели там Фернандо – он ждал Макса, сидя по соседству со столиком, за которым обычно располагался Макс со своими шахматами. Я сразу его узнал, хотя теперь это был взрослый мужчина; лицо его отвердело, но не изменилось – он принадлежал к тому типу людей, у которых уже в детстве черты четко обозначены и годы не меняют их, только делают резче. Я узнал бы его и среди толпы, настолько ярким и незабываемым было его лицо.
Не знаю, действительно ли он не узнал меня или только притворился, что не узнает. Я протянул ему руку.
– А, Бруно, – сказал он, рассеянно пожимая ее.
Он и Макс отошли в сторону, и Фернандо стал что-то шептать. Я смотрел на него с невольным изумлением, изумлением, которое охватило меня, едва я его увидел. Хотя впоследствии я подыскал множество объяснений этой встречи – я вам о них говорил, – в тот момент появление Фернандо показалось мне чудом. Недобрым чудом.
Когда они поговорили, Фернандо обернулся ко мне и помахал рукой, прощаясь. Я спросил у Макса говорил ли Фернандо обо мне, о том, откуда мы знакомы.
– Нет, ничего не говорил, – ответил Макс.
Для него-то, конечно, эта встреча не была событием, в большом городе у каждого есть много знакомых.
Так я снова очутился в орбите Фернандо, и, хотя видел его всего несколько раз, его фразы, его теории, его ирония оказали огромное влияние на меня в тот период моей жизни. Я, правда, не участвовал в тайных операциях его банды, но с тревогой следил издали за ее опасными похождениями, узнавая кое-что от Макса или Карлоса. В какой мере и как мог юноша вроде Макса принимать участие в акциях этой банды, остается для меня и поныне неразгаданной тайной. Предполагаю, что он выполнял какие-нибудь второстепенные задания или был связным, потому что ни по характеру, ни по взглядам своим не годился для активных действий, тем паче такого рода. И еще сегодня я спрашиваю себя, что побуждало Макса держаться вблизи этой банды. Его любопытство? Влияние наследственности или, пусть косвенное, влияние семьи? Иногда я с улыбкой вспоминаю, как нелепо выглядел Макс в этой среде. Он был так покладист, что нашел бы оправдание даже для дружбы с самим шефом полиции Буэнос-Айреса и, без сомнения, при случае охотно сыграл бы с ним партию в шахматы. Выглядел он среди этих парней так же нелепо, как человек, который во время землетрясения, сидя в кресле, спокойненько почитывает газету. В окружении налетчиков и террористов, толковавших о подделке денег, о взрывчатке и подкопах, Макс делился со мною впечатлениями о «Царе Давиде», которым дирижировал в театре «Колон» сам Онеггер , о Таирове, что-то ставившем в театре «Одеон», или подробно анализировал лучшую партию Капабланки с Алехиным. А порой отпускал свои невинные шуточки, столь же неуместные в той обстановке, как рюмка портвейна в компании заядлых любителей джина.
Начиная со 2 сентября события пошли ускоренным темпом: демонстрации студентов, перестрелки, затем гибель студента Агилара, забастовки и, наконец, революция 6 сентября и падение президента Иригойена. И с его падением (теперь мы это знаем) пришел конец целой эпохе в жизни страны. Мы никогда больше не станем прежними.
С приходом к власти военной хунты и введением чрезвычайного положения анархистам был нанесен сокрушительный удар: шли обыски в жилищах рабочих и студентов, высылались иностранные рабочие, людей пытали, расстреливали, подавляя революционное движение.
В этом хаосе я потерял Карлоса из виду, но догадывался, что он в большой опасности. И когда 1 декабря я прочитал в газетах о нападении на кассира фирмы «Брасерас» на улице Катамарка, я тотчас вспомнил долгое и весьма подозрительное хождение с Карлосом за два месяца до того под предлогом поисков помещения для подпольной типографии. Я не сомневался, что нападение было делом банды Фернандо, и впоследствии это подтвердилось. Именно это нападение было последним, в котором участвовал Карлос; тогда-то он окончательно убедился, что цели Фернандо не имеют ничего общего с его целями. И хотя Фернандо старался подорвать его симпатии к коммунизму аргументами циничными, но разрушительными, Карлос вступил в коммунистическую ячейку в Авельянеде. Мне доводилось несколько раз слышать эти аргументы Фернандо, аргументы и иронические замечания, которые Карлос выслушивал, уставясь в пол и стиснув зубы. В то время Карлоса агитировали парни из компартии, и он начинал видеть большие преимущества их движения: те парни боролись за нечто основательное и определенное, они говорили ему, что индивидуальный террор бесполезен, если не вреден, они серьезно критиковали движение, в котором могли возникнуть банды вроде той, что возглавил Ди Джованни, и убедительно доказывали, что с организованной силой буржуазного государства могут по-настоящему бороться только организованные силы пролетариата. Фернандо, однако, в беседах с Карлосом в отличие от других анархистов не критиковал создание государства нового типа, возможно более жестокого, чем предшествующее, и установление диктатуры, подавляющей индивидуальную свободу ради будущего коммунистического общества, нет, он только упрекал Карлоса за его умеренность и надежду решить коренные вопросы человечества с помощью металлургии, гидроэлектростанций, обуви и сытной еды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129