воображал белые, накрахмаленные чехлы на мебели, воздушные вечерние туалеты из тюля и газа, поэтические фразы, нашептываемые любимой, волнующие речи о патриотических добродетелях. А тем временем здесь, внизу, течет мерзкая, смрадная смесь: менструальная кровь этих романтических возлюбленных, экскременты разодетых в газ эфирных юниц, презервативы, использованные теми чопорными управляющими, растерзанные зародыши, извергнутые при бесчисленных абортах, объедки из миллионов домов и ресторанов – невообразимая, неописуемая Грязь Буэнос-Айреса.
И все это движется в Ничто, в океан, по подземным, тайным каналам, и Люди Наверху словно бы желают об этом забыть, словно пытаются игнорировать эту сторону своего истинного бытия. А герои, вроде меня, наоборот, словно бы обречены на адский, проклятый труд напоминать и рассказывать об этой стороне жизни.
Исследователи Нечистот, обличители Грязи и Дурных Мыслей!
Да, да, я вдруг почувствовал себя неким героем, героем наоборот, мрачным, отталкивающим героем, но все же героем. Этаким Зигфридом мрака, продвигающимся во тьме и зловонии с прапорцем на копье, хлопающим под ударами инфернального урагана. Но куда же я иду? Вот этого-то я никак не мог понять, и даже теперь, в минуты, предшествующие моей смерти, я не понимаю.
Наконец я добрался до того, что счел запасным устьем, – оттуда и брезжил слабый свет, помогший мне пройти по каналу. Действительно, то был выход из моего канала в другой, куда больше, где поток нечистот прямо рокотал. Там, очень-очень высоко в стене, было небольшое отверстие, примерно метр в ширину и сантиметров двадцать в высоту. Нечего было и думать, чтобы в него пролезть, настолько оно было узко и, главное, недоступно. И я, все более унывая, свернул направо, намереваясь идти по этому новому, более просторному каналу и надеясь, что рано или поздно доберусь до главного устья, если только не упаду в обморок от невыносимо тяжкого зловония и не буду унесен мерзким потоком.
Но не успел я пройти и ста шагов, как с огромной радостью увидел, что моя узенькая дорожка ведет к лестнице наверх с каменными или цементными ступеньками. Несомненно, то был один из люков, которыми пользуются рабочие, когда им приходится спускаться в эти подземелья.
Ободренный такой мыслью, я поднялся по лестнице, через шесть или семь ступенек она поворачивала направо. Там был еще один подъем, затем я вышел на площадку, откуда начинался новый коридор. Пошел по нему и опять увидел лестницу, похожую на прежние, но, к моему удивлению, ведущую вниз.
Я постоял в нерешительности. Что делать? Вернуться назад, в большой канал, или идти вперед, пока не наткнусь на лестницу, ведущую наверх? Меня удивляло, что мне снова приходится спускаться, когда логичнее было бы подниматься. Однако я подумал, что прежняя лестница, пройденный мною коридор и эта ведущая вниз лестница, возможно, образуют нечто вроде моста над каналом, идущим поперек – как бывает на станциях метро в переходах на другую линию. И я решил, что, двигаясь в одном направлении, я непременно должен в конце концов выйти на поверхность. И я зашагал опять: спустился по лестнице, затем пошел по коридору, к которому она вела.
XXXV
Чем дальше я шел, тем больше коридор становился похож на галерею угольной шахты.
Потянуло холодной сыростью, и тогда я заметил, что уже какое-то время иду по мокрому грунту – вероятно, от тихонько стекавших водяных струек стены становились все более неровными, теперь это был уже не цементный, сооруженный инженерами коридор, но как бы галерея, прорытая прямо в грунте под городом Буэнос-Айресом.
Воздух становился все более разреженным, или. возможно, мне так казалось из-за темноты и замкнутости этого нескончаемого туннеля.
Заметил я также, что ход уже был не горизонтальный, но пологий и шел под уклон, хотя и неравномерно, как если бы его прокладывали, учитывая особенности фунта. Другими словами, теперь это походило не на канал, сооруженный инженерами, по проекту и с помощью соответствующих машин; скорее складывалось впечатление, что находишься в грязной подземной галерее, прорытой то ли людьми, то ли доисторическими животными, которые использовали и, возможно, расширяли естественные трещины и русла подземных источников. И это подтверждалось все более обильным, пугавшим меня потоком. Порой я шлепал по грязи, потом выбирался на более твердые, скалистые участки. Струи сочились из стен все обильнее. Галерея расширялась, и вдруг я обнаружил, что иду по огромной пещере – эхо моих шагов отдавалось очень гулко, вероятно, свод ее был грандиозных размеров. К сожалению, при жалком огоньке зажигалки я не мог рассмотреть ее очертаний. Заметил я также, что она заполнена дымкой, но не от водяных испарений, а от медленного тления гнилой древесины, о чем говорил резкий запах.
Я остановился – видимо, меня смутила огромность необычной пещеры, ее сводов. Под ногами я ощущал почву, покрытую водой, но не стоячей, нет, эта вода текла куда-то, и я подумал, что, вероятно, она стекает в одно из подземных озер, которые исследуют спелеологи.
Полное одиночество, невозможность рассмотреть границы пещеры, где я находился, и ширину потока, представлявшегося мне целой рекой, пар или дым, от которого кружилась голова, – все это усиливало мою тревогу, делало ее нестерпимой. Казалось, я один-одинешенек в целом мире, и, словно молния, у меня мелькнула мысль, что я спустился к самым его истокам. Я чувствовал себя одновременно могучим и ничтожным.
Мне было боязно, что испарения в конце концов одурманят меня и я упаду в воду, утону в тот самый миг, когда уже близок к разгадке главной тайны бытия.
Дальше я уже не в состоянии различить, что происходило на самом деле, а что я видел во сне или же что мне внушали во сне; теперь я уже ни в чем не уверен, даже в том, что, как мне кажется, происходило со мной в недавние годы и даже дни. Ныне я готов усомниться и в истории с Иглесиасом, если бы точно не знал, что он лишился зрения из-за несчастного случая, свидетелем которого я был. Но все дальнейшее после того случая вспоминается мне с бредовой яркостью, как в долгом, устрашающем кошмаре: пансион на улице Пасо, сеньора Этчепареборда, человек из КАДЭ, эмиссар, похожий на Пьера Френе, вход в дом на площади в Бельграно, Слепая, заточение и ожидание приговора.
В голове у меня мутилось; уверенный, что рано или поздно я свалюсь в обмороке, я все же сообразил, что надо отойти в сторону, где поток помельче, и там, окончательно обессилев, я упал.
Тогда я услышал – думаю, это мне грезилось – журчанье речушки Мертвый Индеец, плещущей о камни при впадении в реку Арресифес в усадьбе Капитан-Ольмос. Я лежал навзничь на лугу летним вечером и слышал вдали, где-то очень-очень далеко, голос моей матери, которая по своему обыкновению что-то напевала, купаясь в речке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
И все это движется в Ничто, в океан, по подземным, тайным каналам, и Люди Наверху словно бы желают об этом забыть, словно пытаются игнорировать эту сторону своего истинного бытия. А герои, вроде меня, наоборот, словно бы обречены на адский, проклятый труд напоминать и рассказывать об этой стороне жизни.
Исследователи Нечистот, обличители Грязи и Дурных Мыслей!
Да, да, я вдруг почувствовал себя неким героем, героем наоборот, мрачным, отталкивающим героем, но все же героем. Этаким Зигфридом мрака, продвигающимся во тьме и зловонии с прапорцем на копье, хлопающим под ударами инфернального урагана. Но куда же я иду? Вот этого-то я никак не мог понять, и даже теперь, в минуты, предшествующие моей смерти, я не понимаю.
Наконец я добрался до того, что счел запасным устьем, – оттуда и брезжил слабый свет, помогший мне пройти по каналу. Действительно, то был выход из моего канала в другой, куда больше, где поток нечистот прямо рокотал. Там, очень-очень высоко в стене, было небольшое отверстие, примерно метр в ширину и сантиметров двадцать в высоту. Нечего было и думать, чтобы в него пролезть, настолько оно было узко и, главное, недоступно. И я, все более унывая, свернул направо, намереваясь идти по этому новому, более просторному каналу и надеясь, что рано или поздно доберусь до главного устья, если только не упаду в обморок от невыносимо тяжкого зловония и не буду унесен мерзким потоком.
Но не успел я пройти и ста шагов, как с огромной радостью увидел, что моя узенькая дорожка ведет к лестнице наверх с каменными или цементными ступеньками. Несомненно, то был один из люков, которыми пользуются рабочие, когда им приходится спускаться в эти подземелья.
Ободренный такой мыслью, я поднялся по лестнице, через шесть или семь ступенек она поворачивала направо. Там был еще один подъем, затем я вышел на площадку, откуда начинался новый коридор. Пошел по нему и опять увидел лестницу, похожую на прежние, но, к моему удивлению, ведущую вниз.
Я постоял в нерешительности. Что делать? Вернуться назад, в большой канал, или идти вперед, пока не наткнусь на лестницу, ведущую наверх? Меня удивляло, что мне снова приходится спускаться, когда логичнее было бы подниматься. Однако я подумал, что прежняя лестница, пройденный мною коридор и эта ведущая вниз лестница, возможно, образуют нечто вроде моста над каналом, идущим поперек – как бывает на станциях метро в переходах на другую линию. И я решил, что, двигаясь в одном направлении, я непременно должен в конце концов выйти на поверхность. И я зашагал опять: спустился по лестнице, затем пошел по коридору, к которому она вела.
XXXV
Чем дальше я шел, тем больше коридор становился похож на галерею угольной шахты.
Потянуло холодной сыростью, и тогда я заметил, что уже какое-то время иду по мокрому грунту – вероятно, от тихонько стекавших водяных струек стены становились все более неровными, теперь это был уже не цементный, сооруженный инженерами коридор, но как бы галерея, прорытая прямо в грунте под городом Буэнос-Айресом.
Воздух становился все более разреженным, или. возможно, мне так казалось из-за темноты и замкнутости этого нескончаемого туннеля.
Заметил я также, что ход уже был не горизонтальный, но пологий и шел под уклон, хотя и неравномерно, как если бы его прокладывали, учитывая особенности фунта. Другими словами, теперь это походило не на канал, сооруженный инженерами, по проекту и с помощью соответствующих машин; скорее складывалось впечатление, что находишься в грязной подземной галерее, прорытой то ли людьми, то ли доисторическими животными, которые использовали и, возможно, расширяли естественные трещины и русла подземных источников. И это подтверждалось все более обильным, пугавшим меня потоком. Порой я шлепал по грязи, потом выбирался на более твердые, скалистые участки. Струи сочились из стен все обильнее. Галерея расширялась, и вдруг я обнаружил, что иду по огромной пещере – эхо моих шагов отдавалось очень гулко, вероятно, свод ее был грандиозных размеров. К сожалению, при жалком огоньке зажигалки я не мог рассмотреть ее очертаний. Заметил я также, что она заполнена дымкой, но не от водяных испарений, а от медленного тления гнилой древесины, о чем говорил резкий запах.
Я остановился – видимо, меня смутила огромность необычной пещеры, ее сводов. Под ногами я ощущал почву, покрытую водой, но не стоячей, нет, эта вода текла куда-то, и я подумал, что, вероятно, она стекает в одно из подземных озер, которые исследуют спелеологи.
Полное одиночество, невозможность рассмотреть границы пещеры, где я находился, и ширину потока, представлявшегося мне целой рекой, пар или дым, от которого кружилась голова, – все это усиливало мою тревогу, делало ее нестерпимой. Казалось, я один-одинешенек в целом мире, и, словно молния, у меня мелькнула мысль, что я спустился к самым его истокам. Я чувствовал себя одновременно могучим и ничтожным.
Мне было боязно, что испарения в конце концов одурманят меня и я упаду в воду, утону в тот самый миг, когда уже близок к разгадке главной тайны бытия.
Дальше я уже не в состоянии различить, что происходило на самом деле, а что я видел во сне или же что мне внушали во сне; теперь я уже ни в чем не уверен, даже в том, что, как мне кажется, происходило со мной в недавние годы и даже дни. Ныне я готов усомниться и в истории с Иглесиасом, если бы точно не знал, что он лишился зрения из-за несчастного случая, свидетелем которого я был. Но все дальнейшее после того случая вспоминается мне с бредовой яркостью, как в долгом, устрашающем кошмаре: пансион на улице Пасо, сеньора Этчепареборда, человек из КАДЭ, эмиссар, похожий на Пьера Френе, вход в дом на площади в Бельграно, Слепая, заточение и ожидание приговора.
В голове у меня мутилось; уверенный, что рано или поздно я свалюсь в обмороке, я все же сообразил, что надо отойти в сторону, где поток помельче, и там, окончательно обессилев, я упал.
Тогда я услышал – думаю, это мне грезилось – журчанье речушки Мертвый Индеец, плещущей о камни при впадении в реку Арресифес в усадьбе Капитан-Ольмос. Я лежал навзничь на лугу летним вечером и слышал вдали, где-то очень-очень далеко, голос моей матери, которая по своему обыкновению что-то напевала, купаясь в речке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129