Либо будут повторяться сцены вроде этой, от которых ты так страдаешь, либо будут встречи как та, в понедельник. А я не хочу – ты понял? Не хочу больше спать с тобой. Ни за что на свете.
– Но почему? – воскликнул Мартин, беря ее за руку, чувствуя с волнением, что между ними все же остается нечто очень важное, очень-очень важное, несмотря ни на что.
– Потому! – с ненавистью во взгляде крикнула она, вырывая руку из его ладоней.
– Не понимаю тебя… – пробормотал Мартин. – Я никогда тебя не понимал…
– Из-за этого не беспокойся. Я и сама себя не понимаю. Не знаю, зачем я все это делаю. Не знаю, почему заставляю тебя страдать. – И, закрыв лицо ладонями, она воскликнула: – Какой ужас!
Не отнимая ладони от лица, Алехандра истерически зарыдала, повторяя со всхлипами: «Какой ужас! Какой ужас!»
За все время знакомства Мартин очень редко видел ее плачущей, и это всегда волновало его. Даже пугало. Словно проливал слезы смертельно раненный дракон. Но слезы эти (такими представлял он себе слезы дракона) были страшными, они говорили не о слабости, не о жажде любви, нет, то были горькие капли жгучей ненависти, капли кипящие и убивающие.
И все же Мартин решился взять ее руки, нежно, но твердо попытался оторвать их от ее лица.
– О, Алехандра, как ты мучаешься!
– И ты еще жалеешь меня! – пробормотала она сквозь зубы таким тоном, что нельзя было понять, звучит в нем ярость, презрение, ирония или скорбь или все эти чувства вместе.
– Конечно, Алехандра, конечно, жалею. Разве я не вижу, что ты безумно страдаешь? И я не хочу, чтобы ты страдала. Клянусь, это никогда не повторится.
Она постепенно успокаивалась. Наконец вытерла платочком слезы.
– Нет, Мартин, – сказала она. – Лучше нам больше не встречаться. Потому что рано или поздно придется расстаться, и тогда это будет еще тяжелее. Я не могу справиться с тем ужасом, который у меня в душе.
Она снова прикрыла лицо руками, и Мартин снова попытался их отвести.
– Не надо, Алехандра, не будем мучить друг друга. Вот увидишь. Во всем виноват я, потому что настоял на встрече. Потому что пришел к тебе. – И, пытаясь пошутить, прибавил: – Как если бы кто-то отправился искать доктора Джекила, а встретил мистера Хайда . Ночью. В маске. С когтями Фредерика Марча . Правда, Алехандра? Слушай, мы будем встречаться только тогда, когда ты пожелаешь, когда ты меня позовешь. Когда ты будешь себя хорошо чувствовать.
Алехандра не отвечала.
Медленно тянулись минуты, Мартин терзался, что время уходит бессмысленно, – он знал, что она уже опаздывает, что ей надо уходить, что она сейчас уйдет и оставит его в полной безнадежности. А потом настанут черные дни, дни вдали от нее и без нее.
И случилось то, чего он ждал, – она посмотрела на наручные часы и сказала:
– Мне надо идти.
– Не будем так расставаться, Алехандра. Это ужасно. Сперва решим, что будем делать дальше.
– Не знаю, Мартин, не знаю.
– Ну, хотя бы договоримся встретиться в другой раз, без спешки. Не будем ничего решать в таком состоянии.
Когда они вышли, Мартин подумал, как мало, как чудовищно мало времени понадобится, чтобы пройти эти два квартала. Шли медленно, но все равно вскоре осталось пятьдесят шагов, потом двадцать, десять, потом ничего. И тогда Мартин в отчаянии взял ее за запястье и, сжимая его, стал снова умолять, чтобы они встретились еще хоть раз.
Алехандра взглянула на него, ее взгляд, казалось, был устремлен откуда-то издалека, из каких-то печальных, чуждых пределов.
– Обещай же, Алехандра! – молил он со слезами на глазах.
Алехандра посмотрела на Мартина долгим, жестким взглядом.
– Хорошо, пусть так. Завтра в шесть вечера, в кафе «Адам».
ХХ
Мучительно долго тянулись часы – словно взбираешься на гору, последние уступы которой почти неодолимы. Мартин был в смятении – к нервному возбуждению перед предстоящей встречей примешивалось предчувствие, что свидание это будет просто еще одним свиданием, возможно последним.
Задолго до шести он уже был в кафе «Адам» и не сводил глаз с двери.
Алехандра пришла после половины седьмого.
От вчерашней агрессивной Алехандры не осталось и следа, зато на лице ее было отсутствующее выражение, которое приводило Мартина в отчаяние.
Зачем же тогда она пришла?
Ему пришлось два или три раза повторить свой вопрос. Она заказала джин и сразу посмотрела на свои треклятые часы.
– Ну что? – с иронической грустью спросил Мартин. – Тебе уже пора уходить?
Алехандра вскинула на него затуманенные глаза и, не замечая иронии, ответила, что нет, у нее еще есть немного времени.
Опустив голову, Мартин подвигал своим стаканом.
– Зачем же ты тогда пришла? – снова не удержался он.
Алехандра смотрела на него, как бы силясь сосредоточиться.
– Я же тебе обещала, что приду. Разве нет? Едва принесли джин, она выпила его залпом. Потом сказала:
– Выйдем. Я хочу на воздух.
Когда вышли, Алехандра направилась к площади, они поднялись по газону и сели на одну из скамей, обращенных к реке.
Довольно долго сидели молча, нарушила молчание Алехандра.
– Как приятно ненавидеть друг друга! – сказала она.
Мартин посмотрел на Башню Англичан, где часы отмечали ход времени. За нею виднелась громада КАДЭ с ее высокими, толстыми дымовыми трубами и Новый Порт с подъемными кранами: изображенные абстракционистом допотопные животные, стальные клювы и головы гигантских птиц, склоненные вниз, как бы готовясь клевать суда.
Безмолвный, удрученный, смотрел Мартин, как на город ложатся сумерки, как загораются на фоне темно-синего неба красные огоньки на верхушках труб и башен, неоновые рекламы в парке Ретиро, фонари на площади. Тысячи мужчин и женщин выбегали из зияющих пастей метро и с тем же повседневным неистовством устремлялись в пасти пригородных электричек. Смотрел он на Каванаг , где начинали светиться окна. Там, наверху, на каком-нибудь тридцатом или тридцать пятом этаже, в комнатушке одинокого человека тоже зажигался свет. Сколько таких невстреч, как вот эта, сколько одиноких в одном этом небоскребе!
И тут он услышал то, чего все время ждал со страхом.
– Мне надо идти.
– Уже?
– Да.
Они спустились по заросшему травой склону, внизу Алехандра простилась и пошла прочь. Мартин пошел следом на небольшом расстоянии.
– Алехандра! – позвал он каким-то чужим голосом.
Она остановилась, подождала. Свет из витрины оружейного магазина падал на нее: выражение лица было жесткое, непроницаемое. Больней всего ранила Мартина эта неприязнь. Что он ей сделал? В порыве отчаяния он невольно высказал этот вопрос. Она еще сильнее сжала челюсти и отвернулась к витрине.
– Я же тебя люблю, стараюсь тебя понять. Вместо ответа Алехандра сказала, что не может
задерживаться ни минутой дольше – в восемь она должна быть в другом месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
– Но почему? – воскликнул Мартин, беря ее за руку, чувствуя с волнением, что между ними все же остается нечто очень важное, очень-очень важное, несмотря ни на что.
– Потому! – с ненавистью во взгляде крикнула она, вырывая руку из его ладоней.
– Не понимаю тебя… – пробормотал Мартин. – Я никогда тебя не понимал…
– Из-за этого не беспокойся. Я и сама себя не понимаю. Не знаю, зачем я все это делаю. Не знаю, почему заставляю тебя страдать. – И, закрыв лицо ладонями, она воскликнула: – Какой ужас!
Не отнимая ладони от лица, Алехандра истерически зарыдала, повторяя со всхлипами: «Какой ужас! Какой ужас!»
За все время знакомства Мартин очень редко видел ее плачущей, и это всегда волновало его. Даже пугало. Словно проливал слезы смертельно раненный дракон. Но слезы эти (такими представлял он себе слезы дракона) были страшными, они говорили не о слабости, не о жажде любви, нет, то были горькие капли жгучей ненависти, капли кипящие и убивающие.
И все же Мартин решился взять ее руки, нежно, но твердо попытался оторвать их от ее лица.
– О, Алехандра, как ты мучаешься!
– И ты еще жалеешь меня! – пробормотала она сквозь зубы таким тоном, что нельзя было понять, звучит в нем ярость, презрение, ирония или скорбь или все эти чувства вместе.
– Конечно, Алехандра, конечно, жалею. Разве я не вижу, что ты безумно страдаешь? И я не хочу, чтобы ты страдала. Клянусь, это никогда не повторится.
Она постепенно успокаивалась. Наконец вытерла платочком слезы.
– Нет, Мартин, – сказала она. – Лучше нам больше не встречаться. Потому что рано или поздно придется расстаться, и тогда это будет еще тяжелее. Я не могу справиться с тем ужасом, который у меня в душе.
Она снова прикрыла лицо руками, и Мартин снова попытался их отвести.
– Не надо, Алехандра, не будем мучить друг друга. Вот увидишь. Во всем виноват я, потому что настоял на встрече. Потому что пришел к тебе. – И, пытаясь пошутить, прибавил: – Как если бы кто-то отправился искать доктора Джекила, а встретил мистера Хайда . Ночью. В маске. С когтями Фредерика Марча . Правда, Алехандра? Слушай, мы будем встречаться только тогда, когда ты пожелаешь, когда ты меня позовешь. Когда ты будешь себя хорошо чувствовать.
Алехандра не отвечала.
Медленно тянулись минуты, Мартин терзался, что время уходит бессмысленно, – он знал, что она уже опаздывает, что ей надо уходить, что она сейчас уйдет и оставит его в полной безнадежности. А потом настанут черные дни, дни вдали от нее и без нее.
И случилось то, чего он ждал, – она посмотрела на наручные часы и сказала:
– Мне надо идти.
– Не будем так расставаться, Алехандра. Это ужасно. Сперва решим, что будем делать дальше.
– Не знаю, Мартин, не знаю.
– Ну, хотя бы договоримся встретиться в другой раз, без спешки. Не будем ничего решать в таком состоянии.
Когда они вышли, Мартин подумал, как мало, как чудовищно мало времени понадобится, чтобы пройти эти два квартала. Шли медленно, но все равно вскоре осталось пятьдесят шагов, потом двадцать, десять, потом ничего. И тогда Мартин в отчаянии взял ее за запястье и, сжимая его, стал снова умолять, чтобы они встретились еще хоть раз.
Алехандра взглянула на него, ее взгляд, казалось, был устремлен откуда-то издалека, из каких-то печальных, чуждых пределов.
– Обещай же, Алехандра! – молил он со слезами на глазах.
Алехандра посмотрела на Мартина долгим, жестким взглядом.
– Хорошо, пусть так. Завтра в шесть вечера, в кафе «Адам».
ХХ
Мучительно долго тянулись часы – словно взбираешься на гору, последние уступы которой почти неодолимы. Мартин был в смятении – к нервному возбуждению перед предстоящей встречей примешивалось предчувствие, что свидание это будет просто еще одним свиданием, возможно последним.
Задолго до шести он уже был в кафе «Адам» и не сводил глаз с двери.
Алехандра пришла после половины седьмого.
От вчерашней агрессивной Алехандры не осталось и следа, зато на лице ее было отсутствующее выражение, которое приводило Мартина в отчаяние.
Зачем же тогда она пришла?
Ему пришлось два или три раза повторить свой вопрос. Она заказала джин и сразу посмотрела на свои треклятые часы.
– Ну что? – с иронической грустью спросил Мартин. – Тебе уже пора уходить?
Алехандра вскинула на него затуманенные глаза и, не замечая иронии, ответила, что нет, у нее еще есть немного времени.
Опустив голову, Мартин подвигал своим стаканом.
– Зачем же ты тогда пришла? – снова не удержался он.
Алехандра смотрела на него, как бы силясь сосредоточиться.
– Я же тебе обещала, что приду. Разве нет? Едва принесли джин, она выпила его залпом. Потом сказала:
– Выйдем. Я хочу на воздух.
Когда вышли, Алехандра направилась к площади, они поднялись по газону и сели на одну из скамей, обращенных к реке.
Довольно долго сидели молча, нарушила молчание Алехандра.
– Как приятно ненавидеть друг друга! – сказала она.
Мартин посмотрел на Башню Англичан, где часы отмечали ход времени. За нею виднелась громада КАДЭ с ее высокими, толстыми дымовыми трубами и Новый Порт с подъемными кранами: изображенные абстракционистом допотопные животные, стальные клювы и головы гигантских птиц, склоненные вниз, как бы готовясь клевать суда.
Безмолвный, удрученный, смотрел Мартин, как на город ложатся сумерки, как загораются на фоне темно-синего неба красные огоньки на верхушках труб и башен, неоновые рекламы в парке Ретиро, фонари на площади. Тысячи мужчин и женщин выбегали из зияющих пастей метро и с тем же повседневным неистовством устремлялись в пасти пригородных электричек. Смотрел он на Каванаг , где начинали светиться окна. Там, наверху, на каком-нибудь тридцатом или тридцать пятом этаже, в комнатушке одинокого человека тоже зажигался свет. Сколько таких невстреч, как вот эта, сколько одиноких в одном этом небоскребе!
И тут он услышал то, чего все время ждал со страхом.
– Мне надо идти.
– Уже?
– Да.
Они спустились по заросшему травой склону, внизу Алехандра простилась и пошла прочь. Мартин пошел следом на небольшом расстоянии.
– Алехандра! – позвал он каким-то чужим голосом.
Она остановилась, подождала. Свет из витрины оружейного магазина падал на нее: выражение лица было жесткое, непроницаемое. Больней всего ранила Мартина эта неприязнь. Что он ей сделал? В порыве отчаяния он невольно высказал этот вопрос. Она еще сильнее сжала челюсти и отвернулась к витрине.
– Я же тебя люблю, стараюсь тебя понять. Вместо ответа Алехандра сказала, что не может
задерживаться ни минутой дольше – в восемь она должна быть в другом месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129