Поднимается по широкой лестнице на второй этаж, среди множества дверей безошибочно находит нужную, стучится.
Слышит из-за двери:
- Входите. Не заперто.
Входит. Перед трёхстворчатым зеркалом типа «трельяж» за маленьким столом, на котором бутылочки, баночки, кисточки, лопаточки, парички, гребешочки, вазочки с бумажными цветочками - пёстрое, пахучее, блестящее, игрушечное на вид, среди всего этого хрупкого добра сидит джинн Ибрагим, ныне всемирно знаменитый иллюзионист и манипулятор Ибрагим-бек, спокойно сидит и читает книгу. Пригляделся Алик - знакомая книга: «От магов древности до иллюзионистов наших дней» называется. Видно, набирается творческого опыта новоиспечённый артист цирка, не пренебрегает классическим наследием.
- Привет, Ибрагимчик, - говорит Алик.
Джинн отрывается от книги, смотрит без интереса.
- А-а, - говорит, - явился спаситель. Чего тебе?
- Шёл мимо, дай, думаю, загляну, проведаю…
- Контрамарку хочешь?
Опешил Алик.
- Зачем она мне? Я и билет могу купить, если что.
- Купил один такой. Аншлаг в кассе. Билеты продаются за год вперёд.
- Из-за чего такой бум?
Грудь выпятил Ибрагимчик, чёрный крашеный ус подкрутил - не без гусарской лихости.
- Немеркнущее иллюзионное искусство всегда влекло людей к магическому кругу арены.
- Из книжки цитата? - спрашивает с ехидцей Алик.
- Язва ты, Радуга, - говорит Ибрагим, как давеча Бим. - Мои слова. Нет мне равных в искусстве фокуса.
- А Кио?
- Слаб, слаб, всё у него на технике, никакого волшебства.
- А как вы своё волшебство дирекции объяснили?
Джинн морщится. Похоже, что воспоминания об этом удовольствия ему не доставляют.
- Запудрил я им мозги. Слова разные употреблял.
- Какие слова?
- Умные. Говорю: всем управляет конвергационный инверсор, препарирующий мутантное поле по функции «Омега» в четвёртом измерении.
«Не хуже Никодима Брыкина шпарит», - изумляется Алик и с интересом спрашивает:
- А где инверсор взяли?
- Это мне - плёвое дело. Я его на минуточку из института мозговых проблем телетранспортировал.
- Брыкинский аппарат?
- А хоть бы и брыкинский, мне без разницы. Показал я его дирекции и обратно вернул.
- Поверили?
- Как видишь.
- Вы, Ибрагим, настоящий талантливый джинн, - с волнением произносит Алик. - Всё вам доступно. - Уж очень его потрясла история с телетранспортировкой прибора. Или - нуль-транспортировкой, как утверждают иные писатели-фантасты.
- Будто раньше не понял, - пыжится джинн. - Как прыгучесть? Не подводит?
- Исключительная вам благодарность, - витиевато закручивает Алик. - Вчера как раз чемпионом района стал с результатом один метр девяносто пять сантиметров.
Джинн кисточку со стола берёт, в баночку с пудрой окунает, по усам ведёт - приняли они благородный кошачий седоватый колер.
- Пустяшная высота, - говорит. - Ради неё и трудиться не стоило. Потренировался - сам бы осилил, без моей помощи. Ноги-то у тебя вона какие - чисто ходули…
- Что вы, Ибрагиша? - удивляется Алик. - Я до нашей встречи вообще прыгать не умел.
- Всё мура, - заявляет джинн и примеривает к лысинке чёрный паричок с кудряшками. - Знаешь песни: «Тренируйся, бабка, тренируйся, Любка…», «Во всём нужна сноровка, закалка, тренировка…», «Чтобы тело и душа были молоды…» - И несколько невпопад: - «Не думай о секундах свысока».
Хотя, может, и не совсем невпопад: секунды всё-таки, в спорте ими многое измеряется.
- По вашему, прыгнул бы? - настаивает Алик.
- По-моему, прыгнул бы, - упорствует джинн.
- Но не сразу?
- Ясно, не сразу.
- А мне надо было сразу.
- А если надо было, почему условие не соблюдаешь? - сварливо спрашивает джинн.
«Знает, - с ужасом думает Алик. - Кто донёс?»
- Откуда узнали?
- От верблюда. Я бы - и вдруг не узнал! Шутишь, парень. Всё мне про тебя доподлинно известно: как ешь, как спишь, как прыгаешь, как учишься, с кем дружишь, что врёшь, о чём думаешь. Ты теперь под моим полным контролем. Зачем Дашке сочинил про море?
Алик ёжится под его цепким взглядом.
- Для форсу.
- Ах, для форсу… Плохо.
- Нравится она мне.
- Уже лучше.
- Как будто вы, Ибрагимчик, никогда девушкам не заливали, - храбрится Алик.
- Не наглей, - строго говорит ему джинн. - Обо мне речи нет. А женишься ты на ней, попадёте вы на море, как ты ей в глаза глядеть будешь?
- Ну, уж и женюсь, - смущается Алик, даже краснеет, но мысль о женитьбе ему не слишком неприятна.
- Это я гипотетически, - разъясняет джинн.
- А-а, гипотетически, - с некоторым разочарованием тянет Алик.
- Тебе хоть стыдно? - спрашивает Ибрагим.
- Есть малость.
- Если честно, дар у тебя теперь навек исчезнуть должен, как не было. Но уж больно симпатична мне Дашка, можно тебя понять. Ладно уж, останется твой дар с тобой, но наказать - накажу.
- Как? - пугается Алик.
- Не соврал бы - в следующий раз на два метра сиганул бы. А теперь погодить придётся.
- Долго?
- Как вести себя будешь. А там поглядим… - Тут он взглядывает на часы над дверью, ужасается: - Мать честная, курица лесная, уже звонок дали. Выматывайся отсюда, парень, мне к выступлению готовиться надо, - вскакивает, бесцеремонно выталкивает Алика за дверь.
И Алик уходит. Спускается по лестнице, идёт всё тем же бетонным коридором с тумбами и ящиками. И сон заканчивается, растекается, уплывает в какие-то чёрные глубины, вспыхивает вдалеке яркой точкой, как выключенная картинка на экране цветного «Рубина».
И ничего нет. Покой и порядочек.
Баба-яга и Никодим Брыкин в эту ночь Алику не снятся.
12
Если Ибрагим сказал: не прыгнешь! - значит, прыгнуть не удастся. Джинн, как давно понял Алик, слову не изменяет. Тут бы смириться, послушаться, не лезть на рожон - к чему? Бесполезно…
Бесполезно? Ну, нет! Пять сантиметров - величина не бог весть какая. Сто девяносто пять Алику обеспечены. Что ж, пять сантиметров он прибавит сам. Есть кое-какой опыт - мизерный, но уже не будет пугать неизвестность. Главное: есть желание. Есть злость - та самая, спортивная. Есть самолюбие - его Алику всегда хватало с избытком, и мешало оно ему, и помогало. Пусть сейчас поможет. А все эти качества, помноженные на постоянную величину «сила воли плюс характер», не могут не дать кое-каких результатов. Да и надо-то - тьфу! - пять сантиметров…
Аксиома, выведенная тёмными суеверными предками, - «вещие сны сбываются» - требовала корректив. Алик назвал бы их «переменной Радуги» или «поправкой на упрямство». В конечном виде аксиома должна звучать так: «Вещие сны сбываются в той степени, в какой позволяет разрешающая способность сновидца».
Красиво. Рассказать Николаю Филипповичу, школьному математику, - одобрит терминологию. Но суть его возмутит, не оценит он сути. Скажет: «Вы бы, Радуга, лучше на логарифмы навалились, чем антинаучный вздор множить». А чего на них наваливаться? Они для Алика - открытая книга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35