- Да, тебе надо было постучаться, - согласился я.
- Комнат было много, и я подумал, что это будет немного глупо, об?яснил он.
- Хорошо, - проговорил я, направляясь к гладильной доске. - Это хорошее доказательство твоей неточности. Лацман гордо выпрямился и сказал:
- Нет ничего неточнее твоего пристрастия. Но на это я уже не обратил никакого внимания, принявшись изучать крепление и штангу.
70.
Вначале мы разговаривали. Лацман, я, Марат и Мишка Лукин. Во всем этом было что-то новое. Новым был вид, изображение на сетчатке глаза. И оно, это изображение, было очень живым. Не будем говорить об эмоциональной стороне дела, что я был радостен или как, но случилось то, в чем я себе не признался бы. Может, я был в оранжевых очках? В них безусловно может стать теплее, даже 20-го декабря. "Зимы ждала, ждала природа. Снег выпал только в январе..." Не показался ли я себе рыжим? Я как-то примерял на себя рыжий парик-каре, получался вопиющий педик - от зеркала оторваться невозможно. С другой стороны, во всей этой обстановке было что-то подозрительно знакомое. К примеру, представление о возрасте, если тебе это о чем-то говорит, возраст, когда может и должно быть волнующе хорошо. Хотя я понимаю, что тогда было отнюдь не безоблачно. Я видел себя тогдашнего на пленке у Паши (приятель Лукина). С?емка велась в декабре 19... года. Совершенно поразительно, как можно было в меня не влюбиться. Я в себя влюбился. И, конечно, не могу поверить этим Маринкиным россказням о том, каким я был жалким, когда мы познакомились.
71.
Я измучился. Стоя здесь и сейчас, с заправленными в карманы брюк руками я казался себе еще более уставшим. Говоря о запредельном, мы забываем, что это никогда не происходит с нами. Мы можем легко впасть в утомление, потерять остатки сил для продолжения чего-либо, но нас это не доводит до крайности. Крайность почти всегда остается за кругом наших повседневных переживаний. Я легко это говорю теперь, потому что сам выбрал этот образ и эту манеру говорить, высказывать свои мысли, которые теперь кажутся такими свежими... Я запустил руки поглубже и обнаружил, что в принципе для них нет особого предела, то есть их можно было бы просунуть еще и дальше, если бы не обычное желание находиться в устойчивом положении. Как нам этого не хватает! Я мысленно поворачиваюсь и начинаю двигаться вслед за мыслью по кругу...
72.
Нет камня прочнее, чем этот! В одном слове порой заключается больше смысла, чем в целом предложении. Я просто не могу вам сейчас об?яснить, как это выходит, но по причинам ненайденности или еще больше - скрытности, я вынужден констатировать, что все ваши изыскания ложны. Почти. И я говорю то же самое. Будь это простой выход или цепь сложных препятствий - все это оказывается наружи, попадает под яркий свет дня. Откатывается на два, три года назад, вперед и уже не зовет и ничего не требует. Пусть эту мрачность назовут светлой, а она и есть светлая, если подумать.
73.
Выступая коленным шагом с опущенными руками, я долго следовал в такт с внутренним ритмом. И, наконец, оставшись в огромном зале один, я спросил воображаемого спутника, который всегда был один и тот же, но при этом сильно мимикрировал:
- Брат, одного шага достаточно, чтобы намять палец. Так как же до сих пор я даже не стер лодыжку?
- Видишь ли, твоя лодыжка слишком глубоко упрятана, а пальцы чересчур опухли, чтобы сапоги могли их намять, - отвечал он мне.
- Понятно, - проговорил я, взглянул на свои туфли и подумал: "Он до сих пор не знает, чем они отличаются".
- Прими вправо, - крикнул я, а сам запрыгнул на высокое кресло, когда по полу проскользила ревущая бензопила. И тут я почувствовал невыразимое облегчение.
74.
По крайней мере, Лукин вызывал у меня доверие, может быть, своей посадкой, сцепленными пальцами рук, лежащими на колене. Он отзывчиво принимал каждую мою реплику и без колебаний давал пронзительной ясности ответы. Я слышал об этом и раньше, и это были несмелые кривотолки на счет человека, который неизвестно чем занимается.
- А как же июльская освещенность, неумеренная длиннота дня? - спросил я его, как мне кажется очень каверзно, в очередной раз.
Не меняя положения тела, он ответил:
- Если ты думаешь, что свет, как фактор мог бы помешать моему сумрачному сознанию, то я не знаю, сколько бы мне пришлось потратиться в декабре. "Логично", - подумал я и уточнил:
- То есть от света тебе еще не приходилось отказываться?
- Ну разумеется, - ответил он ровным голосом. Я заелозил на стуле, хлопая себя по карманам в поисках спичек и сигарет, он с одобрительным интересом наблюдал за этим, и вдруг я вспомнил:
- Господи, так ведь и ты можешь курить, - и протянул ему сигарету. Лукин принял ее без какого-либо замешательства, и мы подкурили от одной спички. Он выпрямился и закрыл глаза. В этом было что-то призрачное. Я нарочно стал поворачивать голову, пытаясь рассмотреть его в этом новом свете, пытаясь понять, что же здесь собственно нового, но он не позволил моей мысли развиться и прервал меня следующим восклицанием:
- Я вынужден постоянно бодрствовать. В его голосе звучала некая невоздержанность и мне даже показалось, что это получилось помимо его воли. Я прислушался к этому еще раз, то есть сориентировался по оставшемуся от звуков и догадался: "Это сигарета вырвала из него такое признание". И мое доверие наполнилось еще и искренним состраданием. Короткая селитрованная "555" быстро прогорела, и Лукин снова плавно ко мне наклонился. И тут я почувствовал усталость, настоящую и неприкрытую и даже если бы и стал его о чем-нибудь спрашивать, то очень и очень неохотно. Посмотрев смущенно по сторонам покрасневшими глазами, я глубоко вздохнул и, хлопнув ладонями по подлокотникам, резко поднялся и, показывая куда я пойду, вышел из комнаты. Он только пару раз скрипнул в своем кресле.
75.
Глубоко сидеть в кресле - все равно, что притворяться обездвиженным. А сдержанный Лукин никогда не притворялся. Он являл собой гармоничное представление о том, как надо быть стулом. То есть в одно время он, конечно же, сидел на всех этих присутственных местах с небрежными ногами и задранными лопатками, то с левой ногой на правой, то с правой на левой словом, его это ничуть не обездвиживало. А его искренним и настоящим желанием было - быть немного слитным, не в смысле слияния со стульями и табуретками, а как раз наоборот - внутреннее единение без каких-либо подставок. В обычном расчлененном состоянии он не мог думать о себе без чувства стыда. Наступил день, когда соитие с мебелью стало фатальной неизбежностью. Вплавление и было лично его инициативой. Кресло обрело индивидуальность, а сдержанный Лукин - руки и ноги.
76.
В забытом 19... году в самый канун Нового года, когда рождественские елки еще не были в ходу, но уже во всю на столбах сияли гирлянды, а чадолюбивые родители мастерили для своих малышей фигурки из картона, я сидел в своей детской комнате в полной темноте и слушал как на лестнице раздаются чьи-то шаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20