Я возвратился в усадьбу, растерянный и подавленный. И первым, кого я там увидел, был Китекэт. Я застал его в моей комнате — он валялся на кровати, держа в зубах мою сигарету.
Выражение у него на лице было мечтательное, как будто он грезил наяву о Гертруде Винкворт.
ГЛАВА 11
Заметив меня, он отключил мечтательность и сказал:
— А, Берти, здорово. Ты мне как раз нужен.
— Да? — молниеносно парировал я, надеясь уколоть почувствительнее, потому что этот Китекэт начал уже выводить меня из себя.
Нет, правда, он добровольно взял на себя обязанности моего слуги, казалось бы, в качестве личного человека при джентльмене ему бы полагалось то и дело возникать в поле зрения, тут пиджак почистить, там брючину подгладить — и вообще быть постоянно на подхвате. Но нет, я не видел его в глаза со дня его и моего прибытия в «Деверилл-Холл». Не могу одобрить подобного небрежения долгом.
— Хотел сообщить тебе хорошие новости.
Я саркастически рассмеялся.
— Хорошие новости? Разве они бывают?
— Еще как бывают. Намечается поворот к лучшему. Проглянуло солнце. Кажется, мне удается провернуть это дельце с Гертрудой. Правда, из-за идиотских общественных условностей, не допускающих общения между заезжими лакеями и хозяйскими дочками, я не имел возможности с ней видеться — в смысле разговаривать, но я слал ей записочки через Дживса, и она мне слала ответы, тоже через Дживса, и в последнем ее послании просматриваются признаки того, что она склоняет слух к моим мольбам, я бы сказал, еще пара аккуратно сформулированных записок, и дело сделано. Вилки для рыбных блюд можешь пока еще не покупать, но вообще будь наготове.
Мою досаду как рукой сняло. Я уже говорил выше, что для нас, Вустеров, справедливость прежде всего. Уж я-то знаю, что за адский труд — писать любовные записки, он требует неотступной сосредоточенности и выматывает из человека все силы. И если Китекэт был занят корреспонденцией такого рода, естественно, ему не до моих штанов. Невозможно в одно и то же время ухаживать за барышней и за чьим-то гардеробом.
— Ну что ж, прекрасно, — говорю ему, искренне обрадованный тем, что, несмотря на гнусность общей перспективы, кому-то все-таки блеснул луч удачи. — Я с интересом буду следить за тем, как у тебя развиваются события. Но если отложить на минуту в сторону твою любовь, Китекэт, имей в виду, что случилась ужасная вещь, и я был бы рад, если бы ты предложил что-нибудь по части помощи и поддержки. Этот уголовный психопат Гасси…
— Что он еще сделал?
— Важно, чего он не сделал. Я сейчас только узнал, что с момента водворения сюда он не написал Мадлен Бассет ни строчки. Не знаю, как я на ногах устоял, ткни он меня зубочисткой, упал бы. И мало того, он говорит, что и не собирается ей писать. Он, видите ли, намерен ее проучить. — И я в нескольких словах изложил Китекэту все факты.
Он, естественно, сразу встревожился. У Китекэта всегда было доброе, нежное сердце, способное безотказно сочувствовать старому товарищу, угодившему в беду, а о том, что мне угрожает со стороны Мадлен Бассет, он знает прекрасно, она сама ему все рассказала — как-то встретились на благотворительном базаре, и речь зашла обо мне.
— Дело серьезное, — сказал он.
— Еще бы не серьезное. Я дрожу как лист.
— Для барышень типа Мадлен Бассет ежедневное письмо — это вещь первостепенной важности.
— Вот именно! И если оно не приходит, они приезжают и разузнают все на месте.
— Убедить Гасси, ты говоришь, никак невозможно?
— Исключено. Я уж и так и сяк его уговаривал, с большим, можно сказать, пылом, но он уши к голове и ни в какую.
Китекэт задумался.
— Кажется, я знаю, что за всем этим кроется. Беда тут в том, что Гасси сейчас немного не в себе.
— Что значит — сейчас? И почему немного?
— Он влюбился в Таратору. Говоря по-простому, сомлел.
— Это я и сам знаю. Все знают. Любимая тема для разговора на милю в округе, где бы тетя ни встретила тетю.
— В людской тоже были на этот счет кое-какие высказывания.
— И не удивительно. Держу пари, что это обсуждается и в Бейсингстоке.
— Его, конечно, нельзя винить.
— Очень даже можно. Я виню.
— Я в том смысле, что он не нарочно. Что поделать, Берти. Весна. Брачный сезон, пора, как, может быть, тебе известно, когда красуется голубь переливчатым опереньем и помыслы юных полны любовным томленьем. Девушка вроде Тараторы может в разгар весны с такой силой поразить сердце Гасси, и без того ослабленное постоянным питьем апельсинового сока, что страшно подумать, в хорошей спортивной форме она одолеет любого. Кто-кто, а уж ты-то это знаешь сам, Берти. Вспомни, какого дурака ты когда-то из-за нее валял.
— Не будем ворошить то, что было и прошло.
— Я ворошу только для того, чтобы доступнее выразить свою мысль, что Гасси больше достоин жалости, чем упреков.
— Это она достойна упреков. Зачем она его поощряет.
— Она не поощряет. Он просто прилип, и все.
— Нет, не все. Она его поощряет. Я сам видел. Она нарочно пускает в ход свое знаменитое обаяние. Не говори мне, что такая девушка, как Кора Таратора, обученная спускать с лестницы голливудских красавцев, не могла бы заморозить Гасси. Если б захотела.
— А она не хочет.
— Вот и я об этом.
— И скажу тебе почему. Я, правда, у нее не спрашивал, но убежден, что она разыгрывает этот сюжет с Гасси с исключительной целью пронзить сердце Эсмонда Хаддока. Чтобы знал: если ему она не нужна, есть другие.
— Но она же ему нужна.
— Этого она не знает. Если только ты ей не сказал.
— Не сказал.
— Почему?
— Не уверен был, что это будет порядочно с моей стороны. Понимаешь, он рассказал мне о своих сокровенных чувствах как бы под тайной исповеди и выразил желание, чтобы все осталось между нами. «Это не должно пойти дальше», — его слова. С другой стороны, своевременное словцо могло бы соединить разлученные сердца. Прямо не знаю. Сложная ситуация.
— Я бы не стеснялся, а взял бы да и сказал своевременное словцо. Я — за то, чтобы соединять разлученные сердца.
— Да и я тоже. Только боюсь, уже поздно. Бассет прожигает телеграммами провода, требуя разъяснений. Только что пришла от нее телеграмма высокого напряжения. Я видел ее в холле на столе, когда возвращался. Это телеграмма девушки, которая уже сыта по уши и готова послать Гасси куда подальше. Нет, говорю тебе, Китекэт, положение безнадежно. Я пропал.
— Да нет же.
— Нет, пропал. Когда я рассказал Гасси про телеграмму и намекнул открытым текстом, что сейчас самое время ему как порядочному человеку прийти на помощь, он и слушать не захотел. Не получит она письма, пока не усвоит урока, который он ей преподает. Он просто рехнулся, честное слово, и я не вижу выхода.
— Есть выход. Проще простого.
— То есть ты можешь что-то предложить?
— Конечно, могу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61