— Значит, ты догадливее меня. Мне лично все это кажется полным идиотизмом.
— Хильда, ты не могла бы оставить нас? Я хочу поговорить с Берти… наедине.
— Идет! Двинусь в столовую. Едва ли с моим разбитым сердцем я смогу проглотить хоть кусочек, но, по крайней мере, хотя бы ложечки пересчитаю.
Атлетическая девица вышла в сопровождении белого лохматого песика и оставила нас с глазу на глаз, хотя я лично рад был бы улизнуть следом за нею. Пожалуй, я бы даже предпочел — правда, это было бы не многим лучше, но все-таки — пожалуй, я бы даже предпочел остаться с глазу на глаз с леди Дафной Винкворт.
ГЛАВА 17
Сначала возникла затяжная, противная пауза, как бывает, когда тебя принудили участвовать в любительском спектакле в роли «Дудля, дворецкого», ты вышел на сцену, и тут оказывается, что слова напрочь вылетели у тебя из головы. Мадлен стояла и смотрела на меня неподвижным взглядом, будто я фотограф и сейчас сделаю ее очередной высокохудожественный фотопортрет в коричневом цвете с серебристой ретушью. Когда мы так немного постояли, мне все же показалось, что самое время что-нибудь произнести. Тут важно только начать, а дальше само пойдет.
Я сказал:
— Прекрасная погода. Решил вот зайти.
Она еще больше выпучила глаза, но реплики не последовало. Я продолжил:
— Я подумал, может, вам будет интересно получить последний бюллетень о здоровье Гасси, поэтому взял и приехал на «молочном» поезде. Рад сообщить, что Гасси успешно поправляется, запястье еще плохо гнется, но отек начал спадать, и боль прошла. Шлет свои наилучшие.
Она знай себе молчит, sotto voce «Вполголоса (ит.) », как безмолвная гробница, поэтому я продолжил разговор в одиночку. Теперь, по моим понятиям, следовало вкратце остановиться на моих собственных действиях за истекший период. Ведь нельзя же просто выскочить из-за дивана, как будто так и надо. Тут требуется некоторое объяснение, изложение мотивов. Барышни это любят.
— Вы, наверное, задаетесь вопросом, — говорю я, — что я делал за этим диваном? Я спрятался там по внезапному душевному порыву. Знаете, как бывает, тебя вдруг ни с того ни с сего подмывает совершить какой-нибудь поступок. И еще вы, должно быть, удивляетесь, зачем я присвоил эту художественную фотографию? Отвечу вам: я увидел ее тут на столике и прихватил, чтобы отдать Гасси. Хочу немного поддержать и подбодрить его в ваше отсутствие. Ведь он, как вы понимаете, по вам истосковался, и мне подумалось, пусть он поставит ее на тумбочку и время от времени созерцает. У него, конечно, и так уже их навалом, этих вылитых подобий, но лишнее никогда не помешает.
По— моему, неплохо получилось, тем более сколачивалось в спешке, на ходу, так сказать, и я рассчитывал, что мне ответят улыбкой и скажут: «Да-да, конечно, отличная мысль!» Но вместо этого Бассет только медленно, скорбно покачала головой, и в глазу у нее блеснула слеза.
— О, Берти! — проговорила моя собеседница.
Я всегда затрудняюсь подыскать правильный ответ, когда мне говорят: «О, Берти!» Тетя Агата сплошь и рядом ко мне так обращается, и каждый раз я оказываюсь в полной беспомощности. Правда, у Бассет это сейчас прозвучало совсем не так, как у тети Агаты, более жалостно, чем сурово, но результат тот же самый. Я стою — и ни тпру ни ну.
— О, Берти! — повторяет она еще раз. — Вы читаете романы Рози М. Бэнкс?
Меня немного удивила такая внезапная перемена темы. Но от сердца отлегло. Разговор о современной литературе должен был, по моим понятиям, разрядить атмосферу. Литературные разговоры тем и хороши.
— Не так чтобы очень, — ответил я. — Бинго говорил, что они идут нарасхват.
— И вы не читали «Мервин Кин, клубный завсегдатай»?
— Нет, как-то не довелось. Хорошая вещь?
— Изумительная!
— Надо будет занести в мой библиотечный список.
— Вы уверены, что не читали этого романа?
— Совершенно! Я вообще, честно сказать, стараюсь от сочинений миссис Бинго держаться подальше. А что?
— Такое поразительное совпадение… Рассказать вам, что случилось с Мервином Кином?
— Давайте.
Она проглотила комок в горле. И только после этого тихим, до дрожи прочувствованным голосом стала рассказывать:
— Он был молод, богат и хорош собой, служил офицером в Колдстримском гвардейском полку, и все, кто его знал, перед ним преклонялись. Люди завидовали ему.
— Еще бы. Такой счастливчик.
— Но на самом деле завидовать ему не стоило. В его жизни была трагедия. Он любил Синтию Грэй, самую красивую девушку в Лондоне, но, когда он уже совсем собрался объявить ей о своих чувствах, оказалось, что она помолвлена с сэром Гектором Молверером, полярным исследователем.
— Отчаянный народ эти полярники. Их надо остерегаться, как коршунов. Ну, и понятно, он тогда воздержался открывать свои чувства? Решил, что лучше промолчать, так?
— Так. Он ни словом не обмолвился о своей любви. Но втайне продолжал Синтию боготворить, веселый и бодрый с виду, но снедаемый непрестанной болью изнутри. И вот однажды ночью к нему является ее брат Лайонел, повеса, попавший в дурную компанию, и признается, что совершил тяжкое преступление и ему грозит арест, если Мервин его не спасет, взяв вину на себя. И разумеется. Мервин согласился.
— Ну, и дурак! Зачем?
— Ради Синтии. Чтобы спасти ее брата от тюрьмы и бесчестия.
— Но его же тогда самого бы упекли! Это он, стало быть, из виду упустил?
— Нет. Мервин отлично понимал, что его ждет. Но он признался в преступлении и пошел в тюрьму. Когда, седой и разбитый, он вышел на волю, оказалось, что Синтия вышла за сэра Гектора, и тогда он отправился в Южные моря и стал вести жизнь бродяги. Время шло. И вот однажды Синтия и ее муж прибыли по дороге в экспедицию на тот самый остров, где он жил, и остановились в губернаторском доме. Мервин увидел ее, когда она проезжала мимо в коляске, и она была по-прежнему прекрасна, их взоры встретились, но она его, естественно, не узнала, у него была борода и лицо изменилось, так как, чтобы забыть свою любовь, он несся по жизни галопом навстречу гибели.
Я вспомнил шутку в какой-то газете, что теперь навстречу гибели незачем нестись галопом, достаточно медленно и задумчиво перейти через улицу, на которой большое движение. Но решил не рассказывать, а придержать до более благоприятного раза.
— Он узнал, что на следующее утро она уезжает, а у него не было ничего на память о ней, и он залез ночью в губернаторский дом и похитил с ее туалетного столика розу, которая в тот вечер была у нее в волосах. А Синтия застала его там и, конечно, была очень расстроена, когда узнала его.
— На этот раз она его узнала? Он, значит, бороду сбрил?
— Нет, борода у него осталась, но Синтия узнала его, когда он назвал ее по имени, и там идет очень сильная сцена: он рассказывает ей, что любил ее всю жизнь и пробрался сюда, чтобы похитить ее розу, а она рассказывает, что ее брат умер и на смертном одре покаялся в совершении того преступления, за которое заключили в тюрьму Мервина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61