не спускайте с Сальваторе глаз, подмечайте все противоречия в его словах и поступках – это сослужит всем нам позднее добрую службу…
САЛЬВАТОРЕ РАССКАЗЫВАЕТ О СЕБЕ
В тот же день как бы невзначай Педро побудил Сальваторе подробнее рассказать о себе.
– Понятно, отчего вы так интересуетесь моей персоной, – Сальваторе подмигнул Марии, которая на правах медицинской сестры сидела подле его кровати. – Как же, парень из богатой семьи. Как живут богатые? Извольте, я расскажу. В ваших социалистических странах об этом не говорят, потому что рабочие и крестьяне не могут позволить себе шикарной жизни.
– Если и говорят о «шикарной жизни» в ваших буржуазных странах, – сказал Алеша, – это не значит, что ваши рабочие и крестьяне живут шикарно. Всякое богатство не возникает из воздуха.
– Разумеется, – засмеялся Сальваторе, сверкнув белыми зубами. – Чтобы шикарно жить, нужно иметь большие деньги, а для этого нужны не только ясная голова и сильные бицепсы, но и те же деньги. «Настоящие деньги делаются из денег», – повторял мой отец. Я согласен с ним.
– Богатство – это кража, пока существует бедность. И бедность – это насилие, пока существует богатство, – сказал Алеша.
– Не всегда так, – возразила Мария, – ведь есть же еще трудолюбие, удача и, наконец, расчет.
– А разве вор или насильник не ловят удачу и не рассчитывают свои действия? Разве не считают это за труд?
– Не перебивай их, красавица, – сказал Сальваторе, взглянув на Марию. – Мне ужас как интересно послушать коммунистические речи из уст тех, кого я хотел бы считать своими друзьями… Не знаю, может быть, у коммунистов другое детство, но мое было довольно жестоким и, я считаю, суровым. Я учился в специальной школе.
– Что такое специальная школа?
– Педро, не перебивай, пожалуйста, – попросила Мария.
– Нет, отчего же, пусть спрашивают. Специальная школа – это школа, в которой нет шантрапы из низших слоев. Где труха и навоз, нет и не может быть высоких побуждений. Если отцы пьяницы или наркоманы, дети их, как правило, тоже становятся пьяницами и наркоманами… Другое дело – дети в спецшколе. Там каждый – наследник знаменитости. Отцы, деды и прадеды – дипломаты, министры, писатели, крупные бизнесмены, короче, есть кем гордиться, есть кому подражать… Дома у нас в гостиной постоянно висел портрет прадеда – он был крупным чиновником в одной испанской колонии, увы, ныне уже утраченной… Испании когда-то принадлежало полмира, товарищи господа, и то, что все вы говорите по-испански, – заслуга испанского меча и испанского проповедника, но прежде того мореплавателя и политика… Мой дед по матери – президент банка, по отцу – командир пехотной дивизии, любимец каудильо… Да, да, я не оговорился, каудильо – это Франко, которого вы называете фашистом… Я обязан был знать биографии всех своих знаменитых родственников, а их насчитывалось не менее трех десятков. Если я кого-то забывал или путал, отец порол меня толстым ремнем.
– Ужасно! – всплеснула руками Мария. – Какой деспотизм!
– Ну, это ты напрасно, Мария, – Сальваторе тронул рукой плечо девушки. – Истинно благородный человек тем и отличается от заурядности, что за ним стоят предки. Простолюдины, ничтожные люди с улицы не помнят биографии даже своих отцов. Впрочем, не удивительно: у ничтожеств не бывает биографии, у них – только одна анкета, предназначенная для работодателя или полиции… Признак хорошего тона, примета богатой и знатной семьи – музыка, но не эта – шали-вали, которой засоряет мозги чернь, а подлинная – возвышенная, умная, приобщающая к сложнейшим структурам мира, зовущая предчувствовать и предвидеть, иначе говоря, руководить другими людьми. Я ненавидел музыку, но отвязаться от отца было непросто. Мне платили за каждый урок, начисляя на мой счет. За пропущенный или невыученный урок списывали тройную сумму… И так как некоторые удовольствия можно было получать только за собственные деньги, я освоил и фортепиано, и немного скрипку… Не выдающийся музыкант, но фальшью и низкопробщиной меня не проведешь, всяким там примитивом не купишь… Родители учили меня считать каждую денежку и многие решения обязывали принимать самостоятельно. Если я принимал верные решения, поощряли, а если неверные – наказывали. У меня была персональная ЭВМ, где я мог просчитать все варианты своих действий, это уже не глупенькие расчеты с помощью магических цифр, которые практиковались во времена наших дедов. Например, «любит – не любит»: против имени понравившейся девочки ставили черточки, а затем зачеркивалась каждая седьмая черточка. До тех пор, пока не приходилось вычеркнуть букву «Л» или «Н»… Примитив, шаманство. ЭВМ приобщила меня к совершенно другому уровню оценок. Тут можно было сравнивать сразу десяток объектов, учитывая и звучность фамилий, и вес родителей, и форму носа, и красоту прически. Забава превращала эти занятия в умение трезво мыслить и сопоставлять в существенном…
– Вы любили, Сальваторе? – вдруг спросила Мария.
Сальваторе метнул на нее цепкий взгляд.
– Когда я увидел вас, о прекрасная Мария, я понял, что никогда и никого не любил. – Сальваторе сопроводил свои слова театральными жестами. Мария покраснела до ушей и опустила голову.
– Продолжайте рассказ, – прошептала она.
– Это не рассказ, это быль, мой друг… Отец внушал ежедневно: Сальваторе, ты должен стать министром финансов или командовать кортесами, то бишь парламентом… Честно говоря, я твердо убежден, что без меня финансы Испании или парламент придут просто в упадок.
– Короче говоря, ты собрался править народом, нисколько не сомневаясь в том, что народ будет осчастливлен, – сказал Педро, пробуя придать своему голосу бесстрастный оттенок, но насмешка сквозила в нем. – Как можно лезть в поводыри народа, не интересуясь даже его жизнью и желаниями?
– А что в этом плохого? Неужели командовать государством должны кухарки и дворники?.. То, что хорошо мне, должно быть хорошо народу.
– У нас в России после Октябрьской революции на важные посты были поставлены рабочие и крестьяне, – сказал Алеша, не поднимая головы.
Сальваторе захохотал, не дав ему окончить мысль.
– Поставлены – да, но правили не они, правили люди, которые их поставили. Это обычный трюк, им пользуются так называемые революционеры. Но страна, которая не хочет крови, потрясений и разрушения собственной культуры, не нуждается ни в революционерах, ни в рабочих-министрах… Все цели развития осуществляет благородное общество.
– Им тоже управляют, – заметил Педро. – И публика обычно не знает, кто именно.
– Да, управляют, – отозвался Сальваторе. – Все имеет свою цену, и всякая демократия тоже. Над управителями стоят управители, а выше них есть своя власть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
САЛЬВАТОРЕ РАССКАЗЫВАЕТ О СЕБЕ
В тот же день как бы невзначай Педро побудил Сальваторе подробнее рассказать о себе.
– Понятно, отчего вы так интересуетесь моей персоной, – Сальваторе подмигнул Марии, которая на правах медицинской сестры сидела подле его кровати. – Как же, парень из богатой семьи. Как живут богатые? Извольте, я расскажу. В ваших социалистических странах об этом не говорят, потому что рабочие и крестьяне не могут позволить себе шикарной жизни.
– Если и говорят о «шикарной жизни» в ваших буржуазных странах, – сказал Алеша, – это не значит, что ваши рабочие и крестьяне живут шикарно. Всякое богатство не возникает из воздуха.
– Разумеется, – засмеялся Сальваторе, сверкнув белыми зубами. – Чтобы шикарно жить, нужно иметь большие деньги, а для этого нужны не только ясная голова и сильные бицепсы, но и те же деньги. «Настоящие деньги делаются из денег», – повторял мой отец. Я согласен с ним.
– Богатство – это кража, пока существует бедность. И бедность – это насилие, пока существует богатство, – сказал Алеша.
– Не всегда так, – возразила Мария, – ведь есть же еще трудолюбие, удача и, наконец, расчет.
– А разве вор или насильник не ловят удачу и не рассчитывают свои действия? Разве не считают это за труд?
– Не перебивай их, красавица, – сказал Сальваторе, взглянув на Марию. – Мне ужас как интересно послушать коммунистические речи из уст тех, кого я хотел бы считать своими друзьями… Не знаю, может быть, у коммунистов другое детство, но мое было довольно жестоким и, я считаю, суровым. Я учился в специальной школе.
– Что такое специальная школа?
– Педро, не перебивай, пожалуйста, – попросила Мария.
– Нет, отчего же, пусть спрашивают. Специальная школа – это школа, в которой нет шантрапы из низших слоев. Где труха и навоз, нет и не может быть высоких побуждений. Если отцы пьяницы или наркоманы, дети их, как правило, тоже становятся пьяницами и наркоманами… Другое дело – дети в спецшколе. Там каждый – наследник знаменитости. Отцы, деды и прадеды – дипломаты, министры, писатели, крупные бизнесмены, короче, есть кем гордиться, есть кому подражать… Дома у нас в гостиной постоянно висел портрет прадеда – он был крупным чиновником в одной испанской колонии, увы, ныне уже утраченной… Испании когда-то принадлежало полмира, товарищи господа, и то, что все вы говорите по-испански, – заслуга испанского меча и испанского проповедника, но прежде того мореплавателя и политика… Мой дед по матери – президент банка, по отцу – командир пехотной дивизии, любимец каудильо… Да, да, я не оговорился, каудильо – это Франко, которого вы называете фашистом… Я обязан был знать биографии всех своих знаменитых родственников, а их насчитывалось не менее трех десятков. Если я кого-то забывал или путал, отец порол меня толстым ремнем.
– Ужасно! – всплеснула руками Мария. – Какой деспотизм!
– Ну, это ты напрасно, Мария, – Сальваторе тронул рукой плечо девушки. – Истинно благородный человек тем и отличается от заурядности, что за ним стоят предки. Простолюдины, ничтожные люди с улицы не помнят биографии даже своих отцов. Впрочем, не удивительно: у ничтожеств не бывает биографии, у них – только одна анкета, предназначенная для работодателя или полиции… Признак хорошего тона, примета богатой и знатной семьи – музыка, но не эта – шали-вали, которой засоряет мозги чернь, а подлинная – возвышенная, умная, приобщающая к сложнейшим структурам мира, зовущая предчувствовать и предвидеть, иначе говоря, руководить другими людьми. Я ненавидел музыку, но отвязаться от отца было непросто. Мне платили за каждый урок, начисляя на мой счет. За пропущенный или невыученный урок списывали тройную сумму… И так как некоторые удовольствия можно было получать только за собственные деньги, я освоил и фортепиано, и немного скрипку… Не выдающийся музыкант, но фальшью и низкопробщиной меня не проведешь, всяким там примитивом не купишь… Родители учили меня считать каждую денежку и многие решения обязывали принимать самостоятельно. Если я принимал верные решения, поощряли, а если неверные – наказывали. У меня была персональная ЭВМ, где я мог просчитать все варианты своих действий, это уже не глупенькие расчеты с помощью магических цифр, которые практиковались во времена наших дедов. Например, «любит – не любит»: против имени понравившейся девочки ставили черточки, а затем зачеркивалась каждая седьмая черточка. До тех пор, пока не приходилось вычеркнуть букву «Л» или «Н»… Примитив, шаманство. ЭВМ приобщила меня к совершенно другому уровню оценок. Тут можно было сравнивать сразу десяток объектов, учитывая и звучность фамилий, и вес родителей, и форму носа, и красоту прически. Забава превращала эти занятия в умение трезво мыслить и сопоставлять в существенном…
– Вы любили, Сальваторе? – вдруг спросила Мария.
Сальваторе метнул на нее цепкий взгляд.
– Когда я увидел вас, о прекрасная Мария, я понял, что никогда и никого не любил. – Сальваторе сопроводил свои слова театральными жестами. Мария покраснела до ушей и опустила голову.
– Продолжайте рассказ, – прошептала она.
– Это не рассказ, это быль, мой друг… Отец внушал ежедневно: Сальваторе, ты должен стать министром финансов или командовать кортесами, то бишь парламентом… Честно говоря, я твердо убежден, что без меня финансы Испании или парламент придут просто в упадок.
– Короче говоря, ты собрался править народом, нисколько не сомневаясь в том, что народ будет осчастливлен, – сказал Педро, пробуя придать своему голосу бесстрастный оттенок, но насмешка сквозила в нем. – Как можно лезть в поводыри народа, не интересуясь даже его жизнью и желаниями?
– А что в этом плохого? Неужели командовать государством должны кухарки и дворники?.. То, что хорошо мне, должно быть хорошо народу.
– У нас в России после Октябрьской революции на важные посты были поставлены рабочие и крестьяне, – сказал Алеша, не поднимая головы.
Сальваторе захохотал, не дав ему окончить мысль.
– Поставлены – да, но правили не они, правили люди, которые их поставили. Это обычный трюк, им пользуются так называемые революционеры. Но страна, которая не хочет крови, потрясений и разрушения собственной культуры, не нуждается ни в революционерах, ни в рабочих-министрах… Все цели развития осуществляет благородное общество.
– Им тоже управляют, – заметил Педро. – И публика обычно не знает, кто именно.
– Да, управляют, – отозвался Сальваторе. – Все имеет свою цену, и всякая демократия тоже. Над управителями стоят управители, а выше них есть своя власть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45