Никто!
Капитан схватил меня за плечо цепкой коричневой лапкой, повернул к себе и посмотрел в глаза.
-- О-о-о!-- сказал он.-- Да, да! Каждый пережил это! Я вас понимаю. Мечты, мечты! Нет! -- вдруг крикнул он.-- Море -- вот оно где, мой друг!
Он снял кепи с золотым шитьем и показал на седую, стриженную ежиком голову.
-- Здесь все волшебные ночи под экватором! Все бенгальские закаты! Запах корицы и вся прочая чепуха. Здесь! У вас болезнь, молодой человек, но я не знаю от нее никаких лекарств. Поэтому рад видеть вас у себя на борту.
Он быстро повернулся и побежал по палубе к капитанскому мостику.
Врач смотрел ему вслед с насмешливой, но учтивой улыбкой.
-- Вот такой у нас капитан,-- сказал он.-- Великолепный гасконец. Итак, до послезавтра.
На следующий день я угощал Липогона обедом в ресторане "Дарданеллы" на Степовой улице.
Собственно говоря, это был не ресторан, а гудевшая от мух харчевня.
Со мной пришли Романин и Николашка Руднев. Оба они были обескуражены моим уходом с поезда и, как это ни казалось странным, совершенно мне не завидовали. Наоборот, они как будто не одобряли мой поступок.
Обед в "Дарданеллах" окончился скандалом. Нам подали рагу из баранины. Мы съели его, но тотчас после этого Липогон подозвал ленивого официанта и сказал ему:
-- Позови до нас хозяина.
-- Это зачем?
-- Не твое дело спрашивать.
Из задней комнаты неохотно вышел заспанный хозяин -- тучный человек с зеленоватым лицом.
-- В чем дело?-- спросил он сиплым голосом.-- Если что не нравится, так у меня не ресторан при "Лондонской гостинице". Можете катиться туда, когда вы такие нежные.
-- А в том дело,-- зловеще ответил Липогон,-- что вы, господин Каменюк, подсовываете клиентам тухлую баранину. И тем самым можете отправить их в райские кущи.
-- Вы думаете?-- иронически спросил господин Каменюк.-- Ай-ай-ай! Так-таки и тухлая? У меня баранина -- первый сорт.
-- А я говорю -- тухлая!
-- Так зачем же вы ее скушали? -- с прежней иронией, не предвещавшей ничего хорошего, спросил Каменюк.-- Вы же ее скушали до косточки. Да еще и тарелку обчистили корочкой. Не дурите мне голову. Я не цуцик!
-- Ах, так! Ах, не тухлая у вас баранина?-- с каким-то восторгом в голосе воскликнул Липогон.-- Тогда покорнейше попрошу вас подать нам еще четыре порции этого прелестного рагу.
Эти слова Каменюку заметно не понравились.
-- Вышла уже вся баранина,-- сказал он, бледнея.-- Нету! Понятно? И ничего я вам больше не подам.
-- Придется мне,-- с грустью сказал Липогон,-- сходить за приставом господином Скульским и дать этому делу законное течение. Так что в случае неприятностей вы на меня не обижайтесь, господин Каменюк.
Каменюк изо всей силы хлопнул по нашему столику ладонью.
-- Последнее слово, уходите без скандала. Не нужно мне ваших денег!
Он повернулся к Липогону.
-- Чтоб ты подавился теми деньгами, зараза! Мы так опешили от неожиданного хода событий, что не успели вмешаться. Я все-таки достал деньги и положил их на столик, но я не уверен, что все они попали в карман к господину Каменюку. Потому что господин Каменюк гневно швырнул их в сторону Липогона, а тот подобрал их и с великолепным пренебрежением швырнул обратно господину Каменюку. Но количество бумажек, как я успел заметить, было уже меньшим, чем во время первого броска.
~ Зачем вы устроили эту дурацкую историю?-- спросил я Липогона, совершенно взбешенный, когда мы вышли на улицу.
-- А затем,-- ответил Липогон,-- что вы студенты. У вас ветер в карманах. А Каменюк жиреет на тухлятине.
-- Так баранина была же не тухлая!
-- Сегодня нет, а завтра да,-- невозмутимо ответил Липогон.-- Видали, как он закрутился, когда я стребовал вторую порцию. Потому он, собака, думает,-- может, и взаправду она тухлая, эта баранина. Тогда есть вещественное доказательство для полиции. Так лучше от нас отделаться, чем рисковать.
Мы долго обсуждали это событие у себя в вагоне. Вечером поехали на дачу,-- мне надо было попрощаться с врачами и сестрами.
На даче все были поражены моим поступком. Иные завидовали мне, иные недоумевали. Только Леля молчала, прикусив губу, и ни разу не взглянула на меня.
Мы сидели на темной террасе. Внизу, засыпая, шумел прибой.
Леля больно сжала мне руку и сказала:
-- Пойдемте!
Мы вышли в темный сад и начали спускаться к морю. Леля молчала, но крепко держала меня за руку,-- так ведут провинившегося мальчишку, чтобы его наказать.
Внизу, у самого моря, Леля наконец остановилась. Она тяжело дышала.
-- Фантазер!-- сказала она.-- Авантюрист! Мальчишка! Завтра же вы пойдете на этот лощеный дурацкий пароход и откажетесь. Слышите?
-- Почему?
-- Как почему? Боже мой! Да неужели вы сами не понимаете! Потому что это не по-товарищески. Потому что это черт знает что! Конечно, гораздо приятнее бить баклуши в этом госпитальном плавучем салоне с кисейными занавесками и раздушенными куклами-сестрами, чем работать в грязи, в крови и разбитых теплушках. Даже Романину, Рудневу и всем вашим товарищам неловко за вас. Будто вы не заметили! Никто, конечно, этого вам не скажет. А я говорю. Потому что для меня это не все равно... Потому что я хочу думать о вас хорошо... И вообще не спрашивайте меня о том, что вы сами знаете.
-- Да я ничего и не спрашиваю.
-- И прекрасно! Ну что же? Я жду.
Целая буря поднялась у меня в душе.. В чем-то Леля была права, конечно. Но как я мог потерять эту сказочную возможность плаванья, потерять то, чего я ждал так давно, с малых лет своей жизни?
-- Нет,-- сказал я.-- Я не могу отказаться от этого. И все это совсем не так, как вы думаете. Не надо говорить со зла.
-- Ну тогда прощайте! -- глухо сказала Леля, повернулась и пошла в темноту вдоль белой кромки прибоя.
Я окликнул ее. Она не ответила. Я пошел следом за ней. Она остановилась и сказала холодным и злым голосом:
-- Не ходите за мной. Это глупо! И противно. Прощайте. Кланяйтесь вашему новому приятелю, этому... как его... Липогону.
Она засмеялась. Я ждал. Я слышал, как она пошла дальше, потом остановилась, бросила в море несколько камешков, потом, явно издеваясь надо мной, запела:
Я грущу... Если можешь понять
Мою душу доверчиво-нежную,
Приходи ты ко мне попенять
На судьбу мою странно-мятежную...
Я повернулся, поднялся на берег и, не заходя на дачу, пошел пешком в Одессу.
Была очень темная ночь. Ветер шумел в садах. Два раза меня останавливал патруль и проверял документы.
Я вспоминал час за часом все, что случилось, и вдруг со страхом сообразил, что я ведь сам не знаю, хорошо или плохо то, что я делаю. Я сам не знаю этого!
"Что это?-- спрашивал я себя.-- Духовная нищета? Или болезнь? Или просто нежелание задуматься над собой и своей жизнью? Или трусость?"
То мне казалось, что Леля совершенно права. То, наоборот, я думал, что все, о чем она говорила,-- ханжество и притворство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69