Разве письма могут заменить живую беседу?
В его года так быстро меняются веяния, особенно у такой впечатлительной натуры, как Коля. Что сделали с ним последние два года?
Ну, разумеется, он остался таким же хорошим, подсказывало родительское сердце. Еще недавно старик читал первую статью Коли, горячую статью, обратившую даже на себя внимание, и старик был обрадован. В этих благородных стремлениях молодости он точно узнавал себя, с гордостью отца и учителя любовался первым трудом сына и ученика. Он вспомнил теперь об этой статье. Старик хотел поспорить по поводу некоторых мыслей, высказанных в ней его сыном.
«Но за что ж такая небрежность? Два раза эти телеграммы? К чему было писать их?» — повторял старик, обиженный своим любимцем скорее как друг, чем как отец.
Мысли сосредоточивались на сыне. Прошлое невольно врывалось в голову эпизодическими отрывками, в которых Коля являлся ясным воспоминанием в годину тяжелой жизни. Ребенок скрасил долгие, однообразные, серые будни в далеком, пустынном захолустье. Детский лепет заставлял забывать на время тоску отчужденности. Впереди предстояла перспектива заботы, какой-нибудь исход деятельной натуры, обреченной на томительное бездействие. Отец был первым учителем ребенка. Он вложил душу в это дело и шаг за шагом следил за развитием мальчика. Под его любовным, внимательным взором вырастал ребенок на радость отца, желавшего воспитать в первенце человека и гражданина для тех светлых дней, когда взойдет, наконец, заря над родиной и лучшее будущее выпадет на долю его поколения, когда его Коле не придется, подобно отцу, зарывать свой талант в землю, а употребить его в дело, отдать его вполне на служение своему народу. Вера в эти лучшие дни придавала энергию отцу, и он в сыне как будто олицетворял свои несбывшиеся юношеские надежды…
Сын радовал отца. Мальчик был способный, талантливый, отзывчивый, мягкая, впечатлительная, богато одаренная, самолюбивая и пылкая натура. Они обожали друг друга, и с летами это обожание перешло в тесную дружбу. Мать ревновала сына к отцу, отец к матери.
Когда родился второй сын, старшему уже было восемь лет. Мать оберегала другого сына от исключительного внимания отца, точно боялась, что отец овладеет совсем и другим сыном так же, как и первым. Но он еще был мал, и к тому же в скором времени после его рождения судьба Вязниковых изменилась к лучшему. Они наконец оставили подневольное захолустье…
С переездом в Витино отец поступил в мировые посредники. Он был очень занят; вечно в разъездах, вечно деятельный, он точно хотел наверстать потерянное время бездействия, но все-таки он не прекращал занятий с старшим сыном. Вася был ближе к матери. Она первая давала ему уроки, а потом ему взяли учителя.
Отец сильно любил обоих сыновей. Хоть он и не признавался в этом, но сердце его как-то ближе лежало к старшему сыну. С Колей его связывали воспоминания, связывали надежды наставника. Да и Коля казался отцу натурой богаче одаренной, чем Вася, более откровенной, симпатичной, изящной и тонкой.
Вася рос молчаливым, неприветливым, сосредоточенным дичком, редко ласкавшимся, редко выражавшим чувства с той поспешностью, с которой выражал старший сын. С детства он не блистал способностями. Все ему давалось как-то трудно, с сильным напряжением ума и воли. Вообще мальчик не выдавался.
Он казался отцу простоватым, недалеким и даже черствым ребенком. Но мать знала, сколько доброты, сколько сильного и глубокого чувства, сколько ума таилось в этом сдержанном, странном ребенке. Позже узнал это и отец. Он был растроган, упрекал себя в несправедливости, в невнимании к Васе, пробовал ближе подойти к ребенку, нередко подолгу задумывавшемуся, сосредоточенному; но все-таки между отцом и сыном не установилось близости, какая была с Колей. Младший сын не то что боялся отца, а как будто стыдился рассказывать, что занимало его детское воображение, над чем он задумывался. Коля, бывало, все сейчас расскажет, а Вася — нет, промолчит. Отец его любил, но не так хорошо знал его, как Колю. И теперь, вспоминал отец, в характере младшего сына были странности, приводившие отца в недоумение. Он как-то уединялся, по временам задумывался, бывал рассеян, несообщителен. Вообще, между братьями была огромная разница еще в детстве, а с годами она обозначилась резче. Коля блестящим образом кончил гимназию и теперь кончил университет. Он всем нравился своим открытым, веселым нравом. Вася занимался хорошо, но далеко не с таким успехом, зато отлично знал математику, к которой имел пристрастие. Товарищи, как рассказывал Вася отцу, звали его «нелюдимом» и «богомолом», но у него были друзья, хотя и не все его любили. В университет он не пожелал, а почему-то захотелось ему быть моряком. Его отдали в морское училище, но он там не кончил. Вышла история, о которой будет подробно рассказано в свое время, и Вася приехал в деревню. Отец, после этой истории, еще более привязался к сыну и предложил ему выбрать другую карьеру. Он стал готовиться в медицинскую академию, но все откладывал поступать, более читал разные книги, чем учебники, и в последнее время с каким-то увлечением занимался физической работой, бродил по лесу, возился с мужиками… Вообще в это время в нем, по наблюдениям отца, происходил какой-то перелом. Отец не мешал сыну и не совсем хорошо понимал, что такое делается с юношей. Чуялось ему веяние чего-то нового, непонятного, несимпатичного старику.
Коля ближе подходил к отцу, а Вася представлял для него какую-то загадку. Отец объяснял, впрочем, странные наклонности сына отчасти знакомством с Лаврентьевым, а отчасти некоторым мистицизмом, не чуждым характеру юноши. У него была полоса необычайной религиозности. Два года тому назад, пятнадцатилетним мальчиком, Вася писал отцу письмо, которое тогда поразило Ивана Андреевича… «Со временем все это пройдет, — думал отец. — Коля повлияет на брата».
— Оба они все-таки славные ребята! — проговорил вслух Иван Андреевич, засыпая под утро.
Он допил свой второй стакан, обмениваясь короткими фразами с женой. О Коле отец не упомянул ни слова, и Марья Степановна обратила на это внимание. Она тоже не начинала разговора и только вскользь упомянула, что нужно сегодня посылать на станцию, так она все равно сама поедет.
— А меня не возьмешь? — засмеялся Иван Андреевич, понявший в чем дело.
Марья Степановна в ответ тихо улыбнулась. Она видела, что Иван Андреевич не сердился больше на сына, и тревожный взгляд ее сменился обычным кротким и радостным. Тотчас же она заговорила о том, какой обед она заказала на случай, если Коля приедет со вторым поездом, а не с вечерним, и что сегодня будет готов для Коли письменный стол, который она отдала починить, и будут повешены новые занавески.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
В его года так быстро меняются веяния, особенно у такой впечатлительной натуры, как Коля. Что сделали с ним последние два года?
Ну, разумеется, он остался таким же хорошим, подсказывало родительское сердце. Еще недавно старик читал первую статью Коли, горячую статью, обратившую даже на себя внимание, и старик был обрадован. В этих благородных стремлениях молодости он точно узнавал себя, с гордостью отца и учителя любовался первым трудом сына и ученика. Он вспомнил теперь об этой статье. Старик хотел поспорить по поводу некоторых мыслей, высказанных в ней его сыном.
«Но за что ж такая небрежность? Два раза эти телеграммы? К чему было писать их?» — повторял старик, обиженный своим любимцем скорее как друг, чем как отец.
Мысли сосредоточивались на сыне. Прошлое невольно врывалось в голову эпизодическими отрывками, в которых Коля являлся ясным воспоминанием в годину тяжелой жизни. Ребенок скрасил долгие, однообразные, серые будни в далеком, пустынном захолустье. Детский лепет заставлял забывать на время тоску отчужденности. Впереди предстояла перспектива заботы, какой-нибудь исход деятельной натуры, обреченной на томительное бездействие. Отец был первым учителем ребенка. Он вложил душу в это дело и шаг за шагом следил за развитием мальчика. Под его любовным, внимательным взором вырастал ребенок на радость отца, желавшего воспитать в первенце человека и гражданина для тех светлых дней, когда взойдет, наконец, заря над родиной и лучшее будущее выпадет на долю его поколения, когда его Коле не придется, подобно отцу, зарывать свой талант в землю, а употребить его в дело, отдать его вполне на служение своему народу. Вера в эти лучшие дни придавала энергию отцу, и он в сыне как будто олицетворял свои несбывшиеся юношеские надежды…
Сын радовал отца. Мальчик был способный, талантливый, отзывчивый, мягкая, впечатлительная, богато одаренная, самолюбивая и пылкая натура. Они обожали друг друга, и с летами это обожание перешло в тесную дружбу. Мать ревновала сына к отцу, отец к матери.
Когда родился второй сын, старшему уже было восемь лет. Мать оберегала другого сына от исключительного внимания отца, точно боялась, что отец овладеет совсем и другим сыном так же, как и первым. Но он еще был мал, и к тому же в скором времени после его рождения судьба Вязниковых изменилась к лучшему. Они наконец оставили подневольное захолустье…
С переездом в Витино отец поступил в мировые посредники. Он был очень занят; вечно в разъездах, вечно деятельный, он точно хотел наверстать потерянное время бездействия, но все-таки он не прекращал занятий с старшим сыном. Вася был ближе к матери. Она первая давала ему уроки, а потом ему взяли учителя.
Отец сильно любил обоих сыновей. Хоть он и не признавался в этом, но сердце его как-то ближе лежало к старшему сыну. С Колей его связывали воспоминания, связывали надежды наставника. Да и Коля казался отцу натурой богаче одаренной, чем Вася, более откровенной, симпатичной, изящной и тонкой.
Вася рос молчаливым, неприветливым, сосредоточенным дичком, редко ласкавшимся, редко выражавшим чувства с той поспешностью, с которой выражал старший сын. С детства он не блистал способностями. Все ему давалось как-то трудно, с сильным напряжением ума и воли. Вообще мальчик не выдавался.
Он казался отцу простоватым, недалеким и даже черствым ребенком. Но мать знала, сколько доброты, сколько сильного и глубокого чувства, сколько ума таилось в этом сдержанном, странном ребенке. Позже узнал это и отец. Он был растроган, упрекал себя в несправедливости, в невнимании к Васе, пробовал ближе подойти к ребенку, нередко подолгу задумывавшемуся, сосредоточенному; но все-таки между отцом и сыном не установилось близости, какая была с Колей. Младший сын не то что боялся отца, а как будто стыдился рассказывать, что занимало его детское воображение, над чем он задумывался. Коля, бывало, все сейчас расскажет, а Вася — нет, промолчит. Отец его любил, но не так хорошо знал его, как Колю. И теперь, вспоминал отец, в характере младшего сына были странности, приводившие отца в недоумение. Он как-то уединялся, по временам задумывался, бывал рассеян, несообщителен. Вообще, между братьями была огромная разница еще в детстве, а с годами она обозначилась резче. Коля блестящим образом кончил гимназию и теперь кончил университет. Он всем нравился своим открытым, веселым нравом. Вася занимался хорошо, но далеко не с таким успехом, зато отлично знал математику, к которой имел пристрастие. Товарищи, как рассказывал Вася отцу, звали его «нелюдимом» и «богомолом», но у него были друзья, хотя и не все его любили. В университет он не пожелал, а почему-то захотелось ему быть моряком. Его отдали в морское училище, но он там не кончил. Вышла история, о которой будет подробно рассказано в свое время, и Вася приехал в деревню. Отец, после этой истории, еще более привязался к сыну и предложил ему выбрать другую карьеру. Он стал готовиться в медицинскую академию, но все откладывал поступать, более читал разные книги, чем учебники, и в последнее время с каким-то увлечением занимался физической работой, бродил по лесу, возился с мужиками… Вообще в это время в нем, по наблюдениям отца, происходил какой-то перелом. Отец не мешал сыну и не совсем хорошо понимал, что такое делается с юношей. Чуялось ему веяние чего-то нового, непонятного, несимпатичного старику.
Коля ближе подходил к отцу, а Вася представлял для него какую-то загадку. Отец объяснял, впрочем, странные наклонности сына отчасти знакомством с Лаврентьевым, а отчасти некоторым мистицизмом, не чуждым характеру юноши. У него была полоса необычайной религиозности. Два года тому назад, пятнадцатилетним мальчиком, Вася писал отцу письмо, которое тогда поразило Ивана Андреевича… «Со временем все это пройдет, — думал отец. — Коля повлияет на брата».
— Оба они все-таки славные ребята! — проговорил вслух Иван Андреевич, засыпая под утро.
Он допил свой второй стакан, обмениваясь короткими фразами с женой. О Коле отец не упомянул ни слова, и Марья Степановна обратила на это внимание. Она тоже не начинала разговора и только вскользь упомянула, что нужно сегодня посылать на станцию, так она все равно сама поедет.
— А меня не возьмешь? — засмеялся Иван Андреевич, понявший в чем дело.
Марья Степановна в ответ тихо улыбнулась. Она видела, что Иван Андреевич не сердился больше на сына, и тревожный взгляд ее сменился обычным кротким и радостным. Тотчас же она заговорила о том, какой обед она заказала на случай, если Коля приедет со вторым поездом, а не с вечерним, и что сегодня будет готов для Коли письменный стол, который она отдала починить, и будут повешены новые занавески.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111