— Пакость какая! — с омерзением проговорил Лаврентьев. — Хорош брат! Марфа Алексеевна! Если вы любите старика, не показывайте ему этой мерзости! И вы могли поверить?
— Невероятного-то немного! Точно нашу сестру трудно уверить.
— Да разве Вязников… подлец? Да нет… Елена Ивановна…
— И не подлецы увлекутся, а потом и бросят. Мало ли примеров.
— Нет, это все вздор!.. Чепуха!.. Не может быть! Не сказывайте же старику. Бога побойтесь! — упрашивал Григорий Николаевич.
Она дала слово, и Лаврентьев ушел от нее совсем мрачный и расстроенный. В тот же вечер он уехал в Петербург, решившись узнать в чем дело и, если нужно, вступиться за оскорбленную Леночку и наказать негодяя.
«Нет, это вздор! — повторял он, утешая себя. — Она сказала бы мне, когда отказывала, если бы любила этого Вязникова». Однако слова тетки сделали свое дело. Ненависть к Николаю уже охватила все его существо, и он считал его теперь виновником своего одиночества и несчастия Леночки.
IX
Александр Михайлович Непорожнев, худощавый, низенький господин с маленьким, смуглым, приятным лицом, обросшим черными волосами, и черными светящимися глазами, сидел в старом, запятнанном, военном пальто с засученными рукавами, у большой лампы, привинченной к краю рабочего стола, и, напевая фальшивым тенорком арию из «Руслана» , препарировал распластанную на дощечке зеленую лягушку.
Большая комната, в которой он работал, сразу свидетельствовала о профессии хозяина. Огромных размеров рабочий стол, занимавший большую часть кабинета, был заставлен различными инструментами, препаратами, электрическими приборами, банками, бутылями и ящиками. В одних банках шлепались лягушки, в других неподвижно лежала целая груда их, в третьих хранились в спирту различные органы животных. В двух клетках сидели кролики с вытаращенными красными глазами и заяц с перевязанным горлом; на краю стола, в ящике, устланном сеном, смирно лежала маленькая собачонка с обмотанной головой и, уткнувши морду в лапки, глядела умными, несколько томными глазами на доктора. Несколько шкафов с книгами, письменный небольшой стол да несколько стульев составляли остальное убранство комнаты. В ней стоял тяжелый, особенный запах. Пахло спиртом, животными и табаком.
Доктор отбросил на стол дощечку с лягушкой, хлебнул глоток чаю и посмотрел было на банку с живыми лягушками, как раздался сильный звонок, и через минуту на пороге появилась плотная фигура с косматой головой. Доктор взглянул и бросился навстречу Лаврентьеву.
— Когда приехал? Какими судьбами занесло тебя в подлый Питер? Ого! Поседел-таки порядочно! — весело говорил Непорожнев после того, как облобызался с приятелем и усадил его на диван. — Надеюсь, у меня остановишься? Место-то есть. Не здесь, не думай! У меня рядом еще комната!
— Нет, брат, я у Знаменья пристал!
— И тебе не стыдно, Лаврентьев! Завтра ко мне тащи чемодан.
— Да я, видишь ли, не знал, один ли ты.
— Думал, с дамой какой, что ли? Нет, брат, я без дамы, больше вот с этой тварью! — улыбнулся он, указывая на банки.
— Все потрошишь?
— Потрошу.
— Любезное, брат, дело. А вонь, одначе, у тебя, Жучок! — проговорил Григорий Николаевич, поводя носом. — С воздуха сильно отшибает.
— Попахивает! — рассмеялся Жучок. — А мы пойдем-ка в другую комнату.
— И в Питере у вас везде вонь!
— Нельзя, брат… Столица! Тебе после твоей Лаврентьевки, чай, с непривычки.
— Пакостно! А пес-то что это у тебя обвязан? Нешто пытал его? — спрашивал Лаврентьев, подходя к столу.
— Пытал!
— И зайчину тоже? Эко у тебя, Жучок, всякой пакости!
Они перешли в соседнюю комнату и уселись за самоваром.
— Ну, как живешь, дружище? — участливо спрашивал доктор, наливая чай. — Что, как дела?
— Мерзость одна…
— А что? Кузька вас донимает?
— Всякой, Жучок, пакости довольно! Иной раз тоска берет!
— Гм! А ты, Лаврентьев, на вид-то неказист! — проговорил доктор, разглядывая пристально Лаврентьева. — Лицо у тебя неважное. Осунулся, глаза ввалились. Здоров? А то не спал, что ли, дорогой?
— Самую малость.
— Отоспишься! Ты ром-то пьешь?
— Люблю временем! — промолвил Григорий Николаевич и, отпив полстакана, долил его ромом. — Иной раз выпиваю, Жучок! — как-то угрюмо прибавил Лаврентьев.
— Что так?
— Да так. Тоска подчас забирает!
— Хандрить-то, значит, не перестал, — тихо промолвил доктор, посматривая на приятеля. — Надолго приехал?
— А не знаю, денька три-четыре…
— Проветриться?
— Дело одно!
Лаврентьев все не решался заговорить о Леночке. Приятели несколько времени дружески разговаривали о разных предметах; больше говорил Жучок, Лаврентьев слушал и все подливал себе рому. Наконец он спросил как будто равнодушным тоном:
— Давно Елену Ивановну видел?
— Недели две.
— Здорова?
— Ничего себе. Похудела только немного. Заходила ко мне, урок просила достать. Я достал ей. Барышня твоя работящая, хорошая.
— Хорошая! — воскликнул Лаврентьев. — Это, брат, такой человек… мало таких, брат!
— Людей вот только не раскусывает. В Вязникова этого очень уж верит! А по-моему, человек он неважный. Не глупый, а болтает больше! И думает о себе… думает! Барышня горой за него. Да и ты им прежде увлекался, а? Брат у него — другой человек!
— Человека-то не раскусишь!
— Ну, да и, признаться, мужчина-то он! Как раз по юбочной части! Красив, умен, говорит хорошо, огонек есть, глаза такие, ну и все прочее… Лестно! А самолюбив!..
— Ты, Жучок, это насчет чего? Разве он того, шибко ухаживает за барышней? Близок к ней? — проговорил Григорий Николаевич, с трудом выговаривая слова и не глядя на Жучка.
— А ты думал, зевать станет!
— То есть как?
— Очень просто. Твоя барышня, кажется, втюрилась в него! Ты раньше-то не догадывался?
— Втюрилась! Видишь ли, к тетке тоже писали, и будто он с ней подло поступает… Правда это? Не знаешь? Нет ли какой пакости?
— Не знаю. Да ты чего глядишь так? Ну, и бог с ними!.. Оставь их в покое!..
— Оставить! — воскликнул, сверкая глазами, Лаврентьев. — Негодяй соблазнит, а после бросит человека, как дерьмо?.. Шалишь!
— Уж и соблазнит! Почем ты знаешь?..
— А если… Мало ли между брехунами прохвостов!.. Они самые подлые!.. Сперва благородные слова… развивать, мол, а после…
— А после, — подхватил доктор, и лицо его насмешливо улыбалось, — книжки под стол и в третью позицию: «Так, мол, и так…», «шепот, робкое дыханье» и прочее. Ну, а девица, на то она и девица, чтобы млеть и слушать кавалера. И пойдет развитие, но уже по части амуров и для приращения человечества, но, разумеется, без стеснения узами Гименея. А там сорвал цветы удовольствия… «Очень прискорбно… Ты мне не пара!..» и лети к другому цветку, начинай снова: книжки под мышку… заговаривай зубы… Все это так. Есть такие бездельники шатающиеся… есть, но нынче они реже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111