просил, чтобы «дяденьку» разразило на месте, а «рыжую ведьму» взяли черти.
Затем он часто упоминал имя божие и особенно Христа-спасителя во время нищенства, а во время своей торговой деятельности клялся и божился, призывая господа бога в доказательство доброкачественности и дешевизны спичек, конвертов и бумаги, – с расточительностью, воистину греховной.
Таково было религиозное поведение Антошки.
И потому, когда княгиня задала ему последний вопрос, он, решительно не знавший, что молиться следует каждый день, а не тогда только, когда грозит встрепка, добросовестно сознался, что каждый день не молится.
И, сознавшись, тотчас же раскаялся, что не соврал, так как опять увидел, как неодобрительно княгиня покачала головой и снова черкнула что-то в своей книжке…
Решительно, конец визита подгадил все. «Теперь тютю и графская шуба и рубль!» – подумал Антошка, прозревая, как опытный наблюдатель, в серьезном выражении красивого лица княгини и особенно в ее глазах, больших, строгих, темно-серых глазах, что-то недовольное и малообещающее.
– Ты знаешь какую-нибудь молитву?
Увы! Антошка не знал ни одной молитвы, кроме вдохновенных молитв собственного сочинения.
Соврать было решительно невозможно. Эта «занозистая княгиня», как уже мысленно окрестил ее Антошка, сейчас же поймает.
И Антошка, испытывая чувство подавленности и некоторого раздражения, далеко без прежней развязности проговорил:
– Не знаю.
Снова зачиркал карандаш. И опять вопрос:
– И «Отче наш» не знаешь?
– Не знаю! – угрюмо, опуская на ковер глаза, прошептал Антошка.
– Бедный мальчик! – промолвила княгиня, отметив в книжке, что Антошка не знает даже «Отче наш».
Но это восклицание не приободрило Антошку и только отозвалось в его ушах, но не проникло в сердце.
Снова наступило молчание.
Антошка с удовольствием готов был бы дать тягу, значительно разочаровавшись в настоящих княгинях, которые, вместо того чтобы дать мальчику на бедность и приказать его накормить, нудят его допросами, не принимая в соображение, что он задыхается от жары.
«Нечего сказать, княгиня!»
То-то он расскажет «графу», как она донимала. И что за беда, что он не знает молитв. Он может их выучить, если на то пошло!
– Я подумаю, что для тебя можно сделать, мальчик! – проговорила, наконец, княгиня и пожала пуговку электрического звонка.
Явился лакей.
– Проводите мальчика на кухню. Пусть он там подождет. Что, все приготовлено в зале?
– Все готово, ваше сиятельство!
– Ступай, мальчик, посиди. Ты еще будешь мне нужен.
Антошка вышел, несколько недоумевающий.
«Что еще с ним будут делать? Неужели опять нудить допросами? В таком случае хоть бы дали поесть!» – подумал Антошка, чувствуя дьявольский аппетит, особенно усилившийся на кухне, где пахло чем-то вкусным.
Но княгиня, скорбевшая о мальчике, не знавшем даже «Отче наш», и решившая сегодня же в заседании поднять вопрос о том, как его устроить, не подумала, что мальчик, может быть, голоден, и не приказала накормить Антошку.
XVI
В час начали собираться члены комитета общества «Помогай ближнему!».
В ожидании начала заседания в кабинете княгини шла обычная болтовня: передавали новости, говорили о погоде, о только что назначенном новом министре, о последнем судебном деле, интересовавшем Петербург.
Собравшиеся дамы-благотворительницы принадлежали к разным кружкам петербургского общества: было несколько светских, две-три принадлежащие к среднему кругу, одна женщина-врач и некрасивая, немолодая, сухощавая девица – купчиха-миллионерка, известная своею щедрою благотворительностью.
Во втором часу княгиня попросила гостей перейти в зал. Почти все собрались, только адмиральша Андрусова, по обыкновению, опоздала – верно, скоро приедет.
Все уселись вокруг большого стола, покрытого зеленым сукном, на котором были разложены листы белой бумаги, очиненные карандаши и экземпляры последнего отчета.
На конце стола перед креслом председательницы рядом с большой чернильницей и перьями лежали папки с бумагами и красовался звонок.
– Открываю заседание! – произнесла княгиня, опускаясь в кресло.
По обе ее стороны уселись единственные два мужчины, бывшие среди присутствовавших девяти дам: казначей общества Артемий Ильич Пушников, известный петербургский коммерсант и богач, пожилой, сухощавый господин с бритым лицом, смахивающий на англичанина, и секретарь, господин Цветковский, молодой блондин из лицеистов с приятным, несколько женоподобным лицом, мягкими, изящными манерами и почтительно-нежным взглядом красивых голубых глаз, – словом, с тою наружностью, которая словно бы присуща секретарям дамских благотворительных обществ.
Корректный, элегантно одетый, коротко остриженный, с бородкой a la Henri IV, чистенький и аккуратный, он и имя имел вполне соответствующее положению: Евгений Аркадьевич .
Сын небогатых родителей, он служил в одном из департаментов и подавал надежды, а досуги свои посвящал обществу «Помогай ближнему!», работая в нем усердно и добросовестно и несколько побаиваясь строгой председательницы, которая вникала во все дела и, энергичная, деятельная и до щепетильности аккуратная сама, требовала и от других добросовестного исполнения принятых на себя обязанностей.
– Не угодно ли, Евгений Аркадьевич, прочитать протокол прошлого заседания?
Цветковский поднялся с кресла и приятным, слегка певучим баритоном стал читать протокол о разрешенных разным лицам пособиях, о назначении пенсий, о наведении справок, об отказах по тем или другим причинам, об устройстве благотворительного концерта и тому подобное.
Чтение заняло минут пять времени.
– Угодно принять протокол? – спросила княгиня.
Никто не возражал.
Секретарь положил протокол перед председательницей. Она подписала его, и затем все стали подписывать, передавая протокол друг другу, пока он не вернулся к секретарю и, им подписанный, бережно и аккуратно был вложен в портфель.
– Вы готовы, Евгений Аркадьич?
– Готов, княгиня! – отвечал секретарь, кладя перед собой чистый лист бумаги и вооружаясь пером.
– Не угодно ли прослушать справки о лицах, обращавшихся с просьбами о пособии в прошлое заседание. Лидия Васильевна!.. Вам первой… О вдове рядового Камчатского пехотного полка Пелагее Устиновой… прачке, – говорила княгиня привычным, деловым тоном, громко и отчетливо, заглядывая в исписанный листок.
Некрасивая пожилая девушка-миллионерка, за громадным состоянием которой напрасно охотились одно время молодые и красивые женихи титулованных фамилий, стала давать отчет о своем посещении прачки.
Она говорила порывисто и горячо, краснея, торопясь и заикаясь и оттого, что конфузилась говорить на собраниях, хотя была членом во многих благотворительных обществах, и оттого, что сознавала некрасивость своего желтого прыщеватого лица с подслеповатыми глазами, и оттого, что на нее были обращены взгляды всех присутствовавших дам, которые не без зависти разглядывали ее простое, но прелестно сшитое платье от Ворта и крупные брильянты в ушах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Затем он часто упоминал имя божие и особенно Христа-спасителя во время нищенства, а во время своей торговой деятельности клялся и божился, призывая господа бога в доказательство доброкачественности и дешевизны спичек, конвертов и бумаги, – с расточительностью, воистину греховной.
Таково было религиозное поведение Антошки.
И потому, когда княгиня задала ему последний вопрос, он, решительно не знавший, что молиться следует каждый день, а не тогда только, когда грозит встрепка, добросовестно сознался, что каждый день не молится.
И, сознавшись, тотчас же раскаялся, что не соврал, так как опять увидел, как неодобрительно княгиня покачала головой и снова черкнула что-то в своей книжке…
Решительно, конец визита подгадил все. «Теперь тютю и графская шуба и рубль!» – подумал Антошка, прозревая, как опытный наблюдатель, в серьезном выражении красивого лица княгини и особенно в ее глазах, больших, строгих, темно-серых глазах, что-то недовольное и малообещающее.
– Ты знаешь какую-нибудь молитву?
Увы! Антошка не знал ни одной молитвы, кроме вдохновенных молитв собственного сочинения.
Соврать было решительно невозможно. Эта «занозистая княгиня», как уже мысленно окрестил ее Антошка, сейчас же поймает.
И Антошка, испытывая чувство подавленности и некоторого раздражения, далеко без прежней развязности проговорил:
– Не знаю.
Снова зачиркал карандаш. И опять вопрос:
– И «Отче наш» не знаешь?
– Не знаю! – угрюмо, опуская на ковер глаза, прошептал Антошка.
– Бедный мальчик! – промолвила княгиня, отметив в книжке, что Антошка не знает даже «Отче наш».
Но это восклицание не приободрило Антошку и только отозвалось в его ушах, но не проникло в сердце.
Снова наступило молчание.
Антошка с удовольствием готов был бы дать тягу, значительно разочаровавшись в настоящих княгинях, которые, вместо того чтобы дать мальчику на бедность и приказать его накормить, нудят его допросами, не принимая в соображение, что он задыхается от жары.
«Нечего сказать, княгиня!»
То-то он расскажет «графу», как она донимала. И что за беда, что он не знает молитв. Он может их выучить, если на то пошло!
– Я подумаю, что для тебя можно сделать, мальчик! – проговорила, наконец, княгиня и пожала пуговку электрического звонка.
Явился лакей.
– Проводите мальчика на кухню. Пусть он там подождет. Что, все приготовлено в зале?
– Все готово, ваше сиятельство!
– Ступай, мальчик, посиди. Ты еще будешь мне нужен.
Антошка вышел, несколько недоумевающий.
«Что еще с ним будут делать? Неужели опять нудить допросами? В таком случае хоть бы дали поесть!» – подумал Антошка, чувствуя дьявольский аппетит, особенно усилившийся на кухне, где пахло чем-то вкусным.
Но княгиня, скорбевшая о мальчике, не знавшем даже «Отче наш», и решившая сегодня же в заседании поднять вопрос о том, как его устроить, не подумала, что мальчик, может быть, голоден, и не приказала накормить Антошку.
XVI
В час начали собираться члены комитета общества «Помогай ближнему!».
В ожидании начала заседания в кабинете княгини шла обычная болтовня: передавали новости, говорили о погоде, о только что назначенном новом министре, о последнем судебном деле, интересовавшем Петербург.
Собравшиеся дамы-благотворительницы принадлежали к разным кружкам петербургского общества: было несколько светских, две-три принадлежащие к среднему кругу, одна женщина-врач и некрасивая, немолодая, сухощавая девица – купчиха-миллионерка, известная своею щедрою благотворительностью.
Во втором часу княгиня попросила гостей перейти в зал. Почти все собрались, только адмиральша Андрусова, по обыкновению, опоздала – верно, скоро приедет.
Все уселись вокруг большого стола, покрытого зеленым сукном, на котором были разложены листы белой бумаги, очиненные карандаши и экземпляры последнего отчета.
На конце стола перед креслом председательницы рядом с большой чернильницей и перьями лежали папки с бумагами и красовался звонок.
– Открываю заседание! – произнесла княгиня, опускаясь в кресло.
По обе ее стороны уселись единственные два мужчины, бывшие среди присутствовавших девяти дам: казначей общества Артемий Ильич Пушников, известный петербургский коммерсант и богач, пожилой, сухощавый господин с бритым лицом, смахивающий на англичанина, и секретарь, господин Цветковский, молодой блондин из лицеистов с приятным, несколько женоподобным лицом, мягкими, изящными манерами и почтительно-нежным взглядом красивых голубых глаз, – словом, с тою наружностью, которая словно бы присуща секретарям дамских благотворительных обществ.
Корректный, элегантно одетый, коротко остриженный, с бородкой a la Henri IV, чистенький и аккуратный, он и имя имел вполне соответствующее положению: Евгений Аркадьевич .
Сын небогатых родителей, он служил в одном из департаментов и подавал надежды, а досуги свои посвящал обществу «Помогай ближнему!», работая в нем усердно и добросовестно и несколько побаиваясь строгой председательницы, которая вникала во все дела и, энергичная, деятельная и до щепетильности аккуратная сама, требовала и от других добросовестного исполнения принятых на себя обязанностей.
– Не угодно ли, Евгений Аркадьевич, прочитать протокол прошлого заседания?
Цветковский поднялся с кресла и приятным, слегка певучим баритоном стал читать протокол о разрешенных разным лицам пособиях, о назначении пенсий, о наведении справок, об отказах по тем или другим причинам, об устройстве благотворительного концерта и тому подобное.
Чтение заняло минут пять времени.
– Угодно принять протокол? – спросила княгиня.
Никто не возражал.
Секретарь положил протокол перед председательницей. Она подписала его, и затем все стали подписывать, передавая протокол друг другу, пока он не вернулся к секретарю и, им подписанный, бережно и аккуратно был вложен в портфель.
– Вы готовы, Евгений Аркадьич?
– Готов, княгиня! – отвечал секретарь, кладя перед собой чистый лист бумаги и вооружаясь пером.
– Не угодно ли прослушать справки о лицах, обращавшихся с просьбами о пособии в прошлое заседание. Лидия Васильевна!.. Вам первой… О вдове рядового Камчатского пехотного полка Пелагее Устиновой… прачке, – говорила княгиня привычным, деловым тоном, громко и отчетливо, заглядывая в исписанный листок.
Некрасивая пожилая девушка-миллионерка, за громадным состоянием которой напрасно охотились одно время молодые и красивые женихи титулованных фамилий, стала давать отчет о своем посещении прачки.
Она говорила порывисто и горячо, краснея, торопясь и заикаясь и оттого, что конфузилась говорить на собраниях, хотя была членом во многих благотворительных обществах, и оттого, что сознавала некрасивость своего желтого прыщеватого лица с подслеповатыми глазами, и оттого, что на нее были обращены взгляды всех присутствовавших дам, которые не без зависти разглядывали ее простое, но прелестно сшитое платье от Ворта и крупные брильянты в ушах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57