Люсе было страшно за Дениску,
она опасалась справедливой кары за свое поведение, но гнала от себя
даже мысль об этом. Люсе было беззащитно, потому что полностью
доверившись Виктору, она в сущности не знала его.
Но и раскаяние, и стыд, и страх, и неуверенность для Люси были
мимолетными, потому что все ее чувства, все ее мысли захлестыва-
лись, тонули в глубине одного всепоглощающего ощущения счастья
быть женщиной, быть любимой и любящей женщиной, настолько ее
порыв, ее тяга к Виктору не соответствовали трезвым, холодным,
разумным отношениям с Михаилом.
А Виктор был безмятежен.
Он не задумывался о будущем - слишком безоблачным был для
него горизонт. Он не знал и следа озабоченности о том, как строить
дальше свои отношения с Люсей - она его любит, это ясно, и они бу-
дут встречаться, а там видно будет. Это подтвердилось новым прихо-
дом Люси, их новой встречей.
Она сама искала эту встречу.
И снова любовь творила с ними чудеса, и был девятый вал чув-
ства, забравший, казалось бы, все силы без остатка, но подаривший
взамен блаженную усталость. В такие минуты нежность, теплая, как
ветер с юга, пронизывает каждое движение, каждое слово.
Люся и Виктор, смеясь и перебивая друг друга, вспоминали, как
Виктор неожиданно поцеловал Люсю в передней сразу, как только
она вошла в его дом, как Виктор, безголосый, сипло объяснялся Люсе
в Любви и как Люся судорожно искала ему в помощь бумагу и ка-
рандаш.
У них уже была своя история, свое прошлое, их любовь из птен-
ца превратилась в птицу.
Виктор читал Люсе стихи, напевал песни, он ощущал такую
раскованность, что мог поделиться с Люсей самым своим сокровенным
- настолько он был уверен, что она поймет его и рассуди
также, как судит он сам, и почувствует также, как чувствует он сам.
- Какое же это счастье, что мы нашли друг друга! А ведь во всем
виновата Марина, это она - наша крестная мать, дай ей столько,
сколько нам дано, а, Люсенок?
- Слушай, надо бы к ней обязательно придти или сюда пригла-
сить, - тут же согласно откликнулась Люся. - Хотя так, как у нас, на-
верное, не бывает, я теперь это точно знаю. Мне так счастливо, и
внутри словно колокольчик дрожит. Только не так, как в школе на
переменку трезвонят, а совсем-совсем по-другому. Мне отец расска-
зывал, что на японских пагодах по углам повешены колокольчики,
ветер их раскачивает и они позванивают... Тихо-тихо так... Как у
меня...
- Дай послушать, - улыбнулся Виктор. - А я вот все время думаю
- за что это нам с тобой такое счастье привалило? Ты знаешь, я только
теперь понял, как мне все-таки одиноко жилось до встречи с тобой.
Все вроде бы есть - и друзья, и работа, но часто ли ты встречала сча-
стливых людей? Есть, конечно, фанатики, для которых не существу-
ет ни своего дома, ни любимой - только работа, работа, работа, я
сейчас говорю не о таких, а о массе. Вот возьмем, например, наш ин-
ститут - тысячи полторы народу кормится, это точно. Толку от них
чуть. Закрой нашу лавочку - никто и не почувствует, но только по-
пробуй сделать это. Зато деловитости, активности, собраний-
заседаний хоть отбавляй. Ты знаешь, самой изощренной пыткой, при-
думанной фашистами, была бессмысленная, бесполезная работа - сего-
дня кучу камней перенести сюда, а завтра - на прежнее место. Так и
у нас в институте - такая же бездуховность, бессмысленность. Причем
появились мастера заправлять арапа столь высокого класса, что за
ними никак не угнаться.
- А может как раз и не стоит с такими наперегонки соревновать-
ся? - миролюбиво заметила Люся.
- Как же! Тогда они обгонят тебя, - охотно объяснил Виктор. - И
грязью обольют, и станут относиться к тебе с презрением, если ты не
входишь в их элиту.
Виктор и дальше развивал мысль об элите, хотя это была не его
идея, а Антона. Виктор излагал Люсе концепцию Антона, искренне
веря, что в его устах она выглядит также по-мужски, по-
человечески веско, как у Антона. Но в то же время то, что так безо-
говорочно звучало в изложении Антона, оказалось не столь убеди-
тельным в пересказе Виктора. И чем дальше, тем больше, ощущая
скорее подсознательно, чем разумом, Виктор почувствовал, как за-
змеилась трещинка в их с Люсей счастье. Виктор где-то в глубине
души неясно встревожился и новыми примерами пытался укрепить
безаппеляционность концепции Антона.
- Такая бездуховность проявляется не только на службе. Ну, ко-
му нужны мои маски, мои лица, кроме меня, а теперь и тебя? Ты зна-
ешь, когда-то жили-были три художника: один ваял человеческие
лица, другой писал картину всеобщего благоденствия, а третий стро-
ил структуры. Где же теперь эти художники? Один стал кандидатом
технических наук и ходит в институт, как чиновник в присутствие.
Другой превратился из художника и в оформителя. Сейчас большая
нужда именно в оформителях, а не в художниках, разве не так? Каж-
дому директору хочется красиво оформить свой завод, свой институт,
чтобы, когда посетит его высокое начальство с визитом, куча мусора
была бы закрыта художественным панно или монументом. Вот и вы-
зывают художника Петрова, вот и покупают талант художника Пет-
рова, а потом при встрече Петров говорит: "Старик, это я для денег
делал, а для души пока некогда." О чем же мне с ним после этого го-
ворить, что обсуждать, чем делиться? Третий художник уехал куда-
то... Нет, это раньше мы вместе ходили по мастерским других худож-
ников, по другим подвалам, сами устраивали свои выставки, спорили
до хрипоты ночами напролет, открытием нам казалось каждое новое
полотно, каждая новая работа... А сейчас?.. Скучно. Сейчас мы уви-
дели, что все уже давно открыто, картины все уже написаны, структу-
ры созданы, маски изваяны. И что надо успеть прожить, пригубить,
насладиться остатком жизни, неужели не так?
Чем дольше говорил Виктор, тем крепче к нему прижималась
Люся, она воспринимала слова Виктора как исповедь любимого чело-
века о переживаемом им духовном кризисе, в котором он находится
после стольких лет одиночества, после смерти матери и отца.
Виктор же, уже волнуясь по-настоящему, уже понимая, насколь-
ко серьезно все то, о чем он говорил, явственно ощущал, что за
зазмеившейся трещинкой в их счастье зазияла пропасть.
- Вот и получается, что жизнь - одинокая, горькая штука, страш-
но одинокая, люди одиноки и каждый в отдельности, и все вместе,
потому что смертны мы и боимся смерти, и только любовь, такая лю-
бовь, как у нас, только как у нас, именно как у нас, способна ото-
греть от могильного холода и даст забыться от страха небытия...
Люся не дала договорить Виктору, она обхватила его голову, це-
ловала глаза, губы, лоб, закрыла его собой, защитила, как мать укры-
вает своего ребенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
она опасалась справедливой кары за свое поведение, но гнала от себя
даже мысль об этом. Люсе было беззащитно, потому что полностью
доверившись Виктору, она в сущности не знала его.
Но и раскаяние, и стыд, и страх, и неуверенность для Люси были
мимолетными, потому что все ее чувства, все ее мысли захлестыва-
лись, тонули в глубине одного всепоглощающего ощущения счастья
быть женщиной, быть любимой и любящей женщиной, настолько ее
порыв, ее тяга к Виктору не соответствовали трезвым, холодным,
разумным отношениям с Михаилом.
А Виктор был безмятежен.
Он не задумывался о будущем - слишком безоблачным был для
него горизонт. Он не знал и следа озабоченности о том, как строить
дальше свои отношения с Люсей - она его любит, это ясно, и они бу-
дут встречаться, а там видно будет. Это подтвердилось новым прихо-
дом Люси, их новой встречей.
Она сама искала эту встречу.
И снова любовь творила с ними чудеса, и был девятый вал чув-
ства, забравший, казалось бы, все силы без остатка, но подаривший
взамен блаженную усталость. В такие минуты нежность, теплая, как
ветер с юга, пронизывает каждое движение, каждое слово.
Люся и Виктор, смеясь и перебивая друг друга, вспоминали, как
Виктор неожиданно поцеловал Люсю в передней сразу, как только
она вошла в его дом, как Виктор, безголосый, сипло объяснялся Люсе
в Любви и как Люся судорожно искала ему в помощь бумагу и ка-
рандаш.
У них уже была своя история, свое прошлое, их любовь из птен-
ца превратилась в птицу.
Виктор читал Люсе стихи, напевал песни, он ощущал такую
раскованность, что мог поделиться с Люсей самым своим сокровенным
- настолько он был уверен, что она поймет его и рассуди
также, как судит он сам, и почувствует также, как чувствует он сам.
- Какое же это счастье, что мы нашли друг друга! А ведь во всем
виновата Марина, это она - наша крестная мать, дай ей столько,
сколько нам дано, а, Люсенок?
- Слушай, надо бы к ней обязательно придти или сюда пригла-
сить, - тут же согласно откликнулась Люся. - Хотя так, как у нас, на-
верное, не бывает, я теперь это точно знаю. Мне так счастливо, и
внутри словно колокольчик дрожит. Только не так, как в школе на
переменку трезвонят, а совсем-совсем по-другому. Мне отец расска-
зывал, что на японских пагодах по углам повешены колокольчики,
ветер их раскачивает и они позванивают... Тихо-тихо так... Как у
меня...
- Дай послушать, - улыбнулся Виктор. - А я вот все время думаю
- за что это нам с тобой такое счастье привалило? Ты знаешь, я только
теперь понял, как мне все-таки одиноко жилось до встречи с тобой.
Все вроде бы есть - и друзья, и работа, но часто ли ты встречала сча-
стливых людей? Есть, конечно, фанатики, для которых не существу-
ет ни своего дома, ни любимой - только работа, работа, работа, я
сейчас говорю не о таких, а о массе. Вот возьмем, например, наш ин-
ститут - тысячи полторы народу кормится, это точно. Толку от них
чуть. Закрой нашу лавочку - никто и не почувствует, но только по-
пробуй сделать это. Зато деловитости, активности, собраний-
заседаний хоть отбавляй. Ты знаешь, самой изощренной пыткой, при-
думанной фашистами, была бессмысленная, бесполезная работа - сего-
дня кучу камней перенести сюда, а завтра - на прежнее место. Так и
у нас в институте - такая же бездуховность, бессмысленность. Причем
появились мастера заправлять арапа столь высокого класса, что за
ними никак не угнаться.
- А может как раз и не стоит с такими наперегонки соревновать-
ся? - миролюбиво заметила Люся.
- Как же! Тогда они обгонят тебя, - охотно объяснил Виктор. - И
грязью обольют, и станут относиться к тебе с презрением, если ты не
входишь в их элиту.
Виктор и дальше развивал мысль об элите, хотя это была не его
идея, а Антона. Виктор излагал Люсе концепцию Антона, искренне
веря, что в его устах она выглядит также по-мужски, по-
человечески веско, как у Антона. Но в то же время то, что так безо-
говорочно звучало в изложении Антона, оказалось не столь убеди-
тельным в пересказе Виктора. И чем дальше, тем больше, ощущая
скорее подсознательно, чем разумом, Виктор почувствовал, как за-
змеилась трещинка в их с Люсей счастье. Виктор где-то в глубине
души неясно встревожился и новыми примерами пытался укрепить
безаппеляционность концепции Антона.
- Такая бездуховность проявляется не только на службе. Ну, ко-
му нужны мои маски, мои лица, кроме меня, а теперь и тебя? Ты зна-
ешь, когда-то жили-были три художника: один ваял человеческие
лица, другой писал картину всеобщего благоденствия, а третий стро-
ил структуры. Где же теперь эти художники? Один стал кандидатом
технических наук и ходит в институт, как чиновник в присутствие.
Другой превратился из художника и в оформителя. Сейчас большая
нужда именно в оформителях, а не в художниках, разве не так? Каж-
дому директору хочется красиво оформить свой завод, свой институт,
чтобы, когда посетит его высокое начальство с визитом, куча мусора
была бы закрыта художественным панно или монументом. Вот и вы-
зывают художника Петрова, вот и покупают талант художника Пет-
рова, а потом при встрече Петров говорит: "Старик, это я для денег
делал, а для души пока некогда." О чем же мне с ним после этого го-
ворить, что обсуждать, чем делиться? Третий художник уехал куда-
то... Нет, это раньше мы вместе ходили по мастерским других худож-
ников, по другим подвалам, сами устраивали свои выставки, спорили
до хрипоты ночами напролет, открытием нам казалось каждое новое
полотно, каждая новая работа... А сейчас?.. Скучно. Сейчас мы уви-
дели, что все уже давно открыто, картины все уже написаны, структу-
ры созданы, маски изваяны. И что надо успеть прожить, пригубить,
насладиться остатком жизни, неужели не так?
Чем дольше говорил Виктор, тем крепче к нему прижималась
Люся, она воспринимала слова Виктора как исповедь любимого чело-
века о переживаемом им духовном кризисе, в котором он находится
после стольких лет одиночества, после смерти матери и отца.
Виктор же, уже волнуясь по-настоящему, уже понимая, насколь-
ко серьезно все то, о чем он говорил, явственно ощущал, что за
зазмеившейся трещинкой в их счастье зазияла пропасть.
- Вот и получается, что жизнь - одинокая, горькая штука, страш-
но одинокая, люди одиноки и каждый в отдельности, и все вместе,
потому что смертны мы и боимся смерти, и только любовь, такая лю-
бовь, как у нас, только как у нас, именно как у нас, способна ото-
греть от могильного холода и даст забыться от страха небытия...
Люся не дала договорить Виктору, она обхватила его голову, це-
ловала глаза, губы, лоб, закрыла его собой, защитила, как мать укры-
вает своего ребенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50