Бейси отважился на вялую полуулыбку, но доктор Рэнсом вроде бы даже расстроился. Капрал взял у Джима бутылку из-под кока-колы и наполнил ее по самое горлышко. Солдаты, похохатывая, встали с места и взялись за прежнюю работу — растягивать телефонный провод.
Джим понес бутылку обратно к грузовику, сопровождаемый водителем и вооруженным охранником. Бутылку он протянул доктору Рэнсому, который просто взял ее у него из рук и не сказал ни слова. Доктор сделал глоток и тут же передал тепловатую жидкость по кругу, а потом помогал водителю наполнять ее из фляжки заново. Одну из миссионерок вырвало водой прямо ему под ноги, в белую дорожную пыль.
Джим занял свое прежнее место за водительской кабиной. Он знал, что был совершенно прав, когда выпил всю первую порцию воды сам. Все прочие — и Бейси, и доктор Рэнсом — тоже мучились от жажды, но только он был готов рискнуть всем на свете ради пары глотков. Японцы вполне могли швырнуть его на железнодорожное полотно и поломать ему на рельсах ноги, как они это делали с пленными китайскими солдатами, которых перебили на вокзале Сиккавэй. Джим уже чувствовал, что он не похож на других заключенных, которые вели себя пассивно, совсем как китайские крестьяне. Джим понял, что он ближе к японцам, которые взяли Шанхай и потопили в Перл-Харборе американский флот. Вслушиваясь в звук транспортного самолета, невидимого за пыльным белым маревом, он снова представил себе авианосцы в открытом море, в самом сердце Тихого океана, и маленьких человечков в мешковатых летных костюмах, которые стоят на палубе возле своих легких, лишенных даже намека на броню самолетиков, готовые рискнуть всем на свете, притом что надеяться им приходится на одну только собственную волю — больше, считай, и не на что.
17
Пейзаж с аэродромами
Водитель стал доливать в радиатор воды, а доктор Рэнсом тем временем устроил госпожу Хаг на скамейке, рядом с мальчиками-англичанами. Джиму показалось, что обе лежавшие на полу миссионерки того и гляди умрут: губы у них побелели, а глаза были как у нажравшихся отравы мышей. По лицам у них ползали мухи, то ныряя в ноздри, то вновь выбираясь наружу. Подняв их в кузов, доктор Рэнсом настолько вымотался, что больше помогать им был просто не в состоянии и сел на скамью, опустив руки на тяжелые мосластые колени. Мужья сидели тут же, рядышком, бок о бок, и смиренно смотрели на своих умирающих жен, так, словно привычка лежать на полу была просто их милой эксцентрической особенностью, с которой все равно ничего не поделаешь.
Джим лег животом на крышу кабины. Доктор Рэнсом, который, видимо, тоже осознал разверзшуюся между Джимом и остальными заключенными пропасть, встал и перебрался поближе к нему. Из-за пыли, загара и долгого утомительного пути его веснушки почти совсем обесцветились. И Джим вдруг понял, что доктор, несмотря на крепкий торс и сильные ноги, вымотался гораздо сильнее, чем хотел казаться. Воспалившийся кровоподтек на лице сочился кровью, и вокруг глаза уже начал собираться первый гной.
Он поклонился и подошел к японскому солдату, который устроился рядом с Джимом.
— Н-да, нам всем действительно стало гораздо лучше, оттого что удалось попить. Очень смелый поступок с твоей стороны, Джим. Откуда ты родом?
— Из Шанхая!
— И ты этим гордишься?
— Естественно, — усмехнулся Джим, пожав плечами так, словно доктор Рэнсом был какой-нибудь знахарь из самой что ни на есть сельской глуши. — Шанхай — самый большой город на свете. Отец мне говорил, что даже Лондону с ним не равняться.
— Будем надеяться, что таковым он и останется, — видишь ли, пара голодных зим… А где твои родители, а, Джим?
— Уехали, — уклончиво ответил Джим, решая про себя, не выдумать ли ему для доктора Рэнсома какую-нибудь очередную историю. Особое недоверие вызывали в нем самоуверенные вид и тон молодого врача, весьма характерные для всех тех, кто недавно прибыл из Англии; интересно, подумал Джим, а как британские киножурналы умудрились подать публике падение Сингапура. У доктора Рэнсома вполне хватит ума начать пререкаться с японскими солдатами, а после этого мало не покажется никому. Однако при всей своей — напоказ — правильности воды доктор Рэнсом выпил больше, чем приходилось на его долю. А еще Джим заметил, что на самом деле умирающие старухи вызывали в докторе куда меньше интереса и участия, чем он старался выказать.
— Они в лагере Усун, — сказал он. — В общем, живы.
— Что ж, очень рад. В лагере Усун? Так, значит, ты скоро с ними встретишься?
— Очень скоро… — Джим окинул взглядом тихие рисовые поля. При мысли о том, что, может быть, и впрямь вскоре получится увидеть маму, он улыбнулся — и почувствовал, как непривычно натянулись на лице мышцы. Она ведь и понятия не имеет, что ему пришлось пережить за последние четыре месяца. Даже если он обо всем ей расскажет, звучать это будет ничуть не лучше тех душераздирающих историй, которые он привозил с собой из послеобеденных вылазок на велосипеде в город, еще до войны, — историй, которые так и остались при нем.
— Ага, теперь уже совсем скоро. Хочу познакомить их с Бейси.
Изжелта-бледное лицо Бейси вынырнуло из-за воротника матросской куртки. Он устало посмотрел на японских солдат, которые копошились на железнодорожном полотне, так, словно заранее знал, что их ожидает в этих голых заброшенных полях.
— С удовольствием с ними познакомлюсь, Джим. — И добавил для доктора Рэнсома, без особого, впрочем, воодушевления: — Я тут понемногу присматривал за этим пацаненком.
— Ага, присматривал. Бейси пытался продать меня в Шанхае.
— Правда? А что, идея, в общем, неплохая.
— Торговцам из Хонкю. Только за меня никто ничего не давал. Но кроме того, он и правда за мной присматривал.
— И его старания не пропали даром. — Доктор Рэнсом похлопал Джима по плечу. Он пропустил руку к Джиму за спину и оттуда, с другого бока, ощупал его вздувшийся живот; потом приподнял ему верхнюю губу и осмотрел зубы. — Все в порядке, Джим, не волнуйся. Я просто хотел выяснить, чем тебя в последнее время кормили. Как только окажемся в Усуне, надо будет нам всем заняться огородничеством. А может, японцы продадут нам козу.
— Козу? — Джим никогда не видел козы, экзотического зверя, наделенного капризным и независимым нравом — качествами, которые в Джиме вызывали исключительное уважение.
— Ты интересуешься животными, Джим?
— Да нет… не слишком. Чем я действительно интересуюсь, так это авиацией.
— Авиацией? То есть модели самолетов и все такое?
— Нет, не совсем. — И Джим осторожно добавил: — Я даже сидел как-то раз в кабине японского истребителя.
— Тебе нравятся японские летчики?
— Они такие смелые…
— А это — очень важно?
— Не самое худшее качество, если ты собираешься выиграть войну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Джим понес бутылку обратно к грузовику, сопровождаемый водителем и вооруженным охранником. Бутылку он протянул доктору Рэнсому, который просто взял ее у него из рук и не сказал ни слова. Доктор сделал глоток и тут же передал тепловатую жидкость по кругу, а потом помогал водителю наполнять ее из фляжки заново. Одну из миссионерок вырвало водой прямо ему под ноги, в белую дорожную пыль.
Джим занял свое прежнее место за водительской кабиной. Он знал, что был совершенно прав, когда выпил всю первую порцию воды сам. Все прочие — и Бейси, и доктор Рэнсом — тоже мучились от жажды, но только он был готов рискнуть всем на свете ради пары глотков. Японцы вполне могли швырнуть его на железнодорожное полотно и поломать ему на рельсах ноги, как они это делали с пленными китайскими солдатами, которых перебили на вокзале Сиккавэй. Джим уже чувствовал, что он не похож на других заключенных, которые вели себя пассивно, совсем как китайские крестьяне. Джим понял, что он ближе к японцам, которые взяли Шанхай и потопили в Перл-Харборе американский флот. Вслушиваясь в звук транспортного самолета, невидимого за пыльным белым маревом, он снова представил себе авианосцы в открытом море, в самом сердце Тихого океана, и маленьких человечков в мешковатых летных костюмах, которые стоят на палубе возле своих легких, лишенных даже намека на броню самолетиков, готовые рискнуть всем на свете, притом что надеяться им приходится на одну только собственную волю — больше, считай, и не на что.
17
Пейзаж с аэродромами
Водитель стал доливать в радиатор воды, а доктор Рэнсом тем временем устроил госпожу Хаг на скамейке, рядом с мальчиками-англичанами. Джиму показалось, что обе лежавшие на полу миссионерки того и гляди умрут: губы у них побелели, а глаза были как у нажравшихся отравы мышей. По лицам у них ползали мухи, то ныряя в ноздри, то вновь выбираясь наружу. Подняв их в кузов, доктор Рэнсом настолько вымотался, что больше помогать им был просто не в состоянии и сел на скамью, опустив руки на тяжелые мосластые колени. Мужья сидели тут же, рядышком, бок о бок, и смиренно смотрели на своих умирающих жен, так, словно привычка лежать на полу была просто их милой эксцентрической особенностью, с которой все равно ничего не поделаешь.
Джим лег животом на крышу кабины. Доктор Рэнсом, который, видимо, тоже осознал разверзшуюся между Джимом и остальными заключенными пропасть, встал и перебрался поближе к нему. Из-за пыли, загара и долгого утомительного пути его веснушки почти совсем обесцветились. И Джим вдруг понял, что доктор, несмотря на крепкий торс и сильные ноги, вымотался гораздо сильнее, чем хотел казаться. Воспалившийся кровоподтек на лице сочился кровью, и вокруг глаза уже начал собираться первый гной.
Он поклонился и подошел к японскому солдату, который устроился рядом с Джимом.
— Н-да, нам всем действительно стало гораздо лучше, оттого что удалось попить. Очень смелый поступок с твоей стороны, Джим. Откуда ты родом?
— Из Шанхая!
— И ты этим гордишься?
— Естественно, — усмехнулся Джим, пожав плечами так, словно доктор Рэнсом был какой-нибудь знахарь из самой что ни на есть сельской глуши. — Шанхай — самый большой город на свете. Отец мне говорил, что даже Лондону с ним не равняться.
— Будем надеяться, что таковым он и останется, — видишь ли, пара голодных зим… А где твои родители, а, Джим?
— Уехали, — уклончиво ответил Джим, решая про себя, не выдумать ли ему для доктора Рэнсома какую-нибудь очередную историю. Особое недоверие вызывали в нем самоуверенные вид и тон молодого врача, весьма характерные для всех тех, кто недавно прибыл из Англии; интересно, подумал Джим, а как британские киножурналы умудрились подать публике падение Сингапура. У доктора Рэнсома вполне хватит ума начать пререкаться с японскими солдатами, а после этого мало не покажется никому. Однако при всей своей — напоказ — правильности воды доктор Рэнсом выпил больше, чем приходилось на его долю. А еще Джим заметил, что на самом деле умирающие старухи вызывали в докторе куда меньше интереса и участия, чем он старался выказать.
— Они в лагере Усун, — сказал он. — В общем, живы.
— Что ж, очень рад. В лагере Усун? Так, значит, ты скоро с ними встретишься?
— Очень скоро… — Джим окинул взглядом тихие рисовые поля. При мысли о том, что, может быть, и впрямь вскоре получится увидеть маму, он улыбнулся — и почувствовал, как непривычно натянулись на лице мышцы. Она ведь и понятия не имеет, что ему пришлось пережить за последние четыре месяца. Даже если он обо всем ей расскажет, звучать это будет ничуть не лучше тех душераздирающих историй, которые он привозил с собой из послеобеденных вылазок на велосипеде в город, еще до войны, — историй, которые так и остались при нем.
— Ага, теперь уже совсем скоро. Хочу познакомить их с Бейси.
Изжелта-бледное лицо Бейси вынырнуло из-за воротника матросской куртки. Он устало посмотрел на японских солдат, которые копошились на железнодорожном полотне, так, словно заранее знал, что их ожидает в этих голых заброшенных полях.
— С удовольствием с ними познакомлюсь, Джим. — И добавил для доктора Рэнсома, без особого, впрочем, воодушевления: — Я тут понемногу присматривал за этим пацаненком.
— Ага, присматривал. Бейси пытался продать меня в Шанхае.
— Правда? А что, идея, в общем, неплохая.
— Торговцам из Хонкю. Только за меня никто ничего не давал. Но кроме того, он и правда за мной присматривал.
— И его старания не пропали даром. — Доктор Рэнсом похлопал Джима по плечу. Он пропустил руку к Джиму за спину и оттуда, с другого бока, ощупал его вздувшийся живот; потом приподнял ему верхнюю губу и осмотрел зубы. — Все в порядке, Джим, не волнуйся. Я просто хотел выяснить, чем тебя в последнее время кормили. Как только окажемся в Усуне, надо будет нам всем заняться огородничеством. А может, японцы продадут нам козу.
— Козу? — Джим никогда не видел козы, экзотического зверя, наделенного капризным и независимым нравом — качествами, которые в Джиме вызывали исключительное уважение.
— Ты интересуешься животными, Джим?
— Да нет… не слишком. Чем я действительно интересуюсь, так это авиацией.
— Авиацией? То есть модели самолетов и все такое?
— Нет, не совсем. — И Джим осторожно добавил: — Я даже сидел как-то раз в кабине японского истребителя.
— Тебе нравятся японские летчики?
— Они такие смелые…
— А это — очень важно?
— Не самое худшее качество, если ты собираешься выиграть войну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99