Всепроникающий свет, разлившийся от тела мертвого летчика из сбитого японцами «мустанга», был ему — лишний знак, предупреждение. До тех пор, пока Джим состоит мальчиком на побегушках при Бейси, Демаресте или Коэне, пока он стоит в очередях на кухню, носит воду и играет в шахматы, иллюзия, что война продлится вечно, не умрет.
Зажав в руке «Ридерз дайджест», Джим сидел на крыльце блока Е. Он щурился на солнце, до предела оттягивая момент, когда наконец можно будет с головой уйти в печатные страницы. На террасах толпились группы разомлевших после еды заключенных. Тень под колоннами была отведена больным, которые сидели на корточках кучками, как семьи китайских нищих у входов в деловые учреждения в районе Дамбы.
Рядом с Джимом расположился молодой человек, который когда-то заведовал целым этажом в универмаге «Синсиер компани», а теперь умирал от малярии. Совершенно голый, он, дрожа всем телом, сидел на бетонном полу и смотрел, как репетируют «Комедианты Лунхуа», повторяя белесыми губами, из которых болезнь давно уже выела последние остатки железа, какую-то одну и ту же совершенно беззвучную фразу.
Джим принялся перебирать про себя способы помочь этому туго обтянутому кожей скелету. Он протянул ему «Ридерз дайджест», и тут же пожалел о своем поступке. Человек схватил журнал и принялся мять страницы, так, словно напечатанные на бумаге слова пробудили в нем совершенно ненужные лихорадочные воспоминания. Потом он начал петь, пронзительным, но еле-еле слышным голосом:
— …мы всех парней свели с ума,
Мы в грош не ставим жизнь свою…
Между ног у него побежала струйка бесцветной мочи и закапала соступеньки на ступеньку. Он уронил журнал, который Джим тут же подхватил, прежде чем странички успели размокнуть в моче. Откинувшись назад, чтобы распрямить позвоночник, Джим услышал, как в караулке завелась сирена воздушной тревоги. И через несколько секунд, прежде чем заключенные успели разбежаться по укрытиям, резко смолкла. Все остановились и подняли головы, высматривая в пустынном небе и над рисовыми делянками очередную волну «мустангов».
Однако сирена была сигналом к совсем другому представлению. Из караулки вышли четыре японских солдата, в том числе и рядовой Кимура. Между ними китайский кули тащил за собой рикшу, на которой он недавно привез из Шанхая одного из офицеров. Кули явно не успел отдохнуть после длинной пробежки, и его соломенные сандалеты тяжело ступали по голой земле плац-парада. Он осторожно, низко опустив голову, налегал на рукояти рикши и хихикал: обычная манера китайцев, если они всерьез напуганы.
Японские солдаты быстрым маршевым шагом отконвоировали его в центр площадки. Оружия ни у кого из них не было, если не считать палок, которыми они то и дело били по колесам рикши и по плечам китайца. Рядовой Кимура замыкал процессию: он пнул ногой деревянное сиденье рикши, и коляска ударила китайца сзади по ногам. В середине плац-парада японцы выхватили у кули рикшу и толкнули ее прочь, вперед, а самого китайца швырнули на землю.
Солдаты начали, не спеша, прохаживаться вокруг перевернутой колесами вверх тележки. Рядовой Кимура пнул колесо и выбил спицы. Потом они все вместе подхватили рикшу и перевернули ее еще раз, так что из нее посыпались подушки.
Кули стоял на коленях и тихо смеялся. В наступившей тишине Джим отчетливо слышал его певучий, на высокой ноте смешок, которым всегда смеются китайцы, когда знают, что сейчас их убьют. По краям плац-парада стояли сотни заключенных и молча смотрели на происходящее. Здесь были и мужчины, и женщины, они сидели возле бараков в самодельных шезлонгах или стояли на крылечках общежитий. «Комедианты Лунхуа» перестали разучивать номер. Никто из них не произнес ни звука, пока японцы расхаживали вокруг коляски, то и дело пиная ее ногами, пока она не превратилась в кучку сухой щепы. Из приделанного под сиденьем рундука выпали сверток тряпья, жестяное ведерко, хлопчатобумажный мешочек с рисом и китайская газета — вся как есть собственность этого неграмотного кули. Сидя среди рассыпавшихся по земле зернышек риса, он поднял лицо к небу и начал петь на высокой пронзительной ноте.
Джим разгладил обложку «Ридерз дайджест», подумывая, а не начать ли ему со статьи про Уинстона Черчилля. Он бы с радостью ушел отсюда, но кругом неподвижно стояли заключенные и смотрели на плац-парад. Японцы переключились на кули. Каждый из них поднял палку и по разу ударил китайца по голове; потом они снова стали задумчиво прохаживаться вокруг него. Китаец все еще пел, хотя голос у него то и дело прерывался, а по спине текла кровь и собиралась у коленей в лужицу.
Джим знал, на то, чтобы убить кули, японцам потребуется десять минут. Они не знали, что им делать с американскими бомбардировками, они ощущали неизбежное приближение конца войны, но сейчас они были совершенно спокойны. Весь этот спектакль, как и тот факт, что они не взяли с собой оружия, был рассчитан на то, чтобы британцы поняли, как японцы их презирают: во-первых, за то, что они попали в плен, а во-вторых, за то, что никто из них даже с места не сдвинется, чтобы спасти китайского кули.
Джим знал, что японцы правы. Ни один из британских интернированных пальцем не пошевелит, даже если у него перед самым носом забить насмерть всех кули Китая. Джим слышал удары палок и приглушенные крики китайца, который уже начал давиться кровью. Доктор Рэнсом, может быть, и попытался бы остановить японцев. Вот только доктор никогда даже близко не подходил к плац-параду.
Джим подумал о домашнем задании по алгебре, часть которого он уже сделал — про себя, по памяти. Через десять минут, когда японцы вернулись в караулку, сотни заключенных разбрелись кто куда. «Комедианты Лунхуа» вернулись к прерванной репетиции. А Джим, сунув «Ридерз дайджест» за пазуху, пошел в блок G — на сей раз другой дорогой.
Позже, вечером, расправившись со шкуркой от картофелины Бейси, Джим лег на койку и раскрыл наконец-то журнал. В «Ридерз дайджест» совсем не публиковали рекламных объявлений, что, конечно, само по себе никуда не годилось, но Джим — в качестве аперитива — вволю нагляделся на пришпиленную к стене, внушающую уверенность в будущем, картинку «паккардовского» лимузина. Он слышал, как рядом тихо переговариваются Винсенты и как кашляет в подушку их сын: отрывисто, как будто взлаивает. Вернувшись из блока Е, он застал пацана играющим на полу с его черепахой. Произошла короткая стычка между Джимом и мистером Винсентом, который попытался помешать Джиму засунуть черепаху обратно в коробку под кроватью. Но Джим не уступил ни на йоту, будучи уверен, что драться мистер Винсент с ним не станет. А миссис Винсент безучастно смотрела, как ее муж отступил и сел на кровать, с отчаянием глядя на поднятые — к драке — кулаки Джима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Зажав в руке «Ридерз дайджест», Джим сидел на крыльце блока Е. Он щурился на солнце, до предела оттягивая момент, когда наконец можно будет с головой уйти в печатные страницы. На террасах толпились группы разомлевших после еды заключенных. Тень под колоннами была отведена больным, которые сидели на корточках кучками, как семьи китайских нищих у входов в деловые учреждения в районе Дамбы.
Рядом с Джимом расположился молодой человек, который когда-то заведовал целым этажом в универмаге «Синсиер компани», а теперь умирал от малярии. Совершенно голый, он, дрожа всем телом, сидел на бетонном полу и смотрел, как репетируют «Комедианты Лунхуа», повторяя белесыми губами, из которых болезнь давно уже выела последние остатки железа, какую-то одну и ту же совершенно беззвучную фразу.
Джим принялся перебирать про себя способы помочь этому туго обтянутому кожей скелету. Он протянул ему «Ридерз дайджест», и тут же пожалел о своем поступке. Человек схватил журнал и принялся мять страницы, так, словно напечатанные на бумаге слова пробудили в нем совершенно ненужные лихорадочные воспоминания. Потом он начал петь, пронзительным, но еле-еле слышным голосом:
— …мы всех парней свели с ума,
Мы в грош не ставим жизнь свою…
Между ног у него побежала струйка бесцветной мочи и закапала соступеньки на ступеньку. Он уронил журнал, который Джим тут же подхватил, прежде чем странички успели размокнуть в моче. Откинувшись назад, чтобы распрямить позвоночник, Джим услышал, как в караулке завелась сирена воздушной тревоги. И через несколько секунд, прежде чем заключенные успели разбежаться по укрытиям, резко смолкла. Все остановились и подняли головы, высматривая в пустынном небе и над рисовыми делянками очередную волну «мустангов».
Однако сирена была сигналом к совсем другому представлению. Из караулки вышли четыре японских солдата, в том числе и рядовой Кимура. Между ними китайский кули тащил за собой рикшу, на которой он недавно привез из Шанхая одного из офицеров. Кули явно не успел отдохнуть после длинной пробежки, и его соломенные сандалеты тяжело ступали по голой земле плац-парада. Он осторожно, низко опустив голову, налегал на рукояти рикши и хихикал: обычная манера китайцев, если они всерьез напуганы.
Японские солдаты быстрым маршевым шагом отконвоировали его в центр площадки. Оружия ни у кого из них не было, если не считать палок, которыми они то и дело били по колесам рикши и по плечам китайца. Рядовой Кимура замыкал процессию: он пнул ногой деревянное сиденье рикши, и коляска ударила китайца сзади по ногам. В середине плац-парада японцы выхватили у кули рикшу и толкнули ее прочь, вперед, а самого китайца швырнули на землю.
Солдаты начали, не спеша, прохаживаться вокруг перевернутой колесами вверх тележки. Рядовой Кимура пнул колесо и выбил спицы. Потом они все вместе подхватили рикшу и перевернули ее еще раз, так что из нее посыпались подушки.
Кули стоял на коленях и тихо смеялся. В наступившей тишине Джим отчетливо слышал его певучий, на высокой ноте смешок, которым всегда смеются китайцы, когда знают, что сейчас их убьют. По краям плац-парада стояли сотни заключенных и молча смотрели на происходящее. Здесь были и мужчины, и женщины, они сидели возле бараков в самодельных шезлонгах или стояли на крылечках общежитий. «Комедианты Лунхуа» перестали разучивать номер. Никто из них не произнес ни звука, пока японцы расхаживали вокруг коляски, то и дело пиная ее ногами, пока она не превратилась в кучку сухой щепы. Из приделанного под сиденьем рундука выпали сверток тряпья, жестяное ведерко, хлопчатобумажный мешочек с рисом и китайская газета — вся как есть собственность этого неграмотного кули. Сидя среди рассыпавшихся по земле зернышек риса, он поднял лицо к небу и начал петь на высокой пронзительной ноте.
Джим разгладил обложку «Ридерз дайджест», подумывая, а не начать ли ему со статьи про Уинстона Черчилля. Он бы с радостью ушел отсюда, но кругом неподвижно стояли заключенные и смотрели на плац-парад. Японцы переключились на кули. Каждый из них поднял палку и по разу ударил китайца по голове; потом они снова стали задумчиво прохаживаться вокруг него. Китаец все еще пел, хотя голос у него то и дело прерывался, а по спине текла кровь и собиралась у коленей в лужицу.
Джим знал, на то, чтобы убить кули, японцам потребуется десять минут. Они не знали, что им делать с американскими бомбардировками, они ощущали неизбежное приближение конца войны, но сейчас они были совершенно спокойны. Весь этот спектакль, как и тот факт, что они не взяли с собой оружия, был рассчитан на то, чтобы британцы поняли, как японцы их презирают: во-первых, за то, что они попали в плен, а во-вторых, за то, что никто из них даже с места не сдвинется, чтобы спасти китайского кули.
Джим знал, что японцы правы. Ни один из британских интернированных пальцем не пошевелит, даже если у него перед самым носом забить насмерть всех кули Китая. Джим слышал удары палок и приглушенные крики китайца, который уже начал давиться кровью. Доктор Рэнсом, может быть, и попытался бы остановить японцев. Вот только доктор никогда даже близко не подходил к плац-параду.
Джим подумал о домашнем задании по алгебре, часть которого он уже сделал — про себя, по памяти. Через десять минут, когда японцы вернулись в караулку, сотни заключенных разбрелись кто куда. «Комедианты Лунхуа» вернулись к прерванной репетиции. А Джим, сунув «Ридерз дайджест» за пазуху, пошел в блок G — на сей раз другой дорогой.
Позже, вечером, расправившись со шкуркой от картофелины Бейси, Джим лег на койку и раскрыл наконец-то журнал. В «Ридерз дайджест» совсем не публиковали рекламных объявлений, что, конечно, само по себе никуда не годилось, но Джим — в качестве аперитива — вволю нагляделся на пришпиленную к стене, внушающую уверенность в будущем, картинку «паккардовского» лимузина. Он слышал, как рядом тихо переговариваются Винсенты и как кашляет в подушку их сын: отрывисто, как будто взлаивает. Вернувшись из блока Е, он застал пацана играющим на полу с его черепахой. Произошла короткая стычка между Джимом и мистером Винсентом, который попытался помешать Джиму засунуть черепаху обратно в коробку под кроватью. Но Джим не уступил ни на йоту, будучи уверен, что драться мистер Винсент с ним не станет. А миссис Винсент безучастно смотрела, как ее муж отступил и сел на кровать, с отчаянием глядя на поднятые — к драке — кулаки Джима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99