Тем утром я величественно обходил клинику с ведром и шваброй, отвозил на тележке грязное белье к прачечному фургону, исполнял поручения женщин из регистратуры. Я удовлетворенно смотрел, как Мириам разносит цветы по кабинетам и процедурным, расставляет их по вазам, которые я обнаружил в одном из шкафов. В приемном покое, среди пациенток беременных и бесплодных, воспылали цветы моего сексуального неистовства.
Были тут и две пожилые женщины из моего вчерашнего видения – местная парикмахерша и жена адвоката; они спокойно и с достоинством плавали в толпящейся рыбами воде, в составе моей акватической свиты. Теперь они сидели среди моих цветов, не думая ни о чем, кроме варикозных вен и климактерических приливов. Когда я подметал пол у них под ногами, они не сводили с меня глаз.
Позднее, когда утренний прием закончился, доктор Мириам позвала меня в свой кабинет вытряхнуть контейнер с грязными бинтами и прочим медицинским мусором. На подсвеченном экране висели рентгеновские снимки моей головы. Доктор Мириам стояла спиной к окну. Парк был залит электрическим сиянием, словно осветители с киностудии направили на него все свои дуговые прожектора.
– Мы на пороге резкого взлета рождаемости – вы можете себе представить, что чуть не каждая сегодняшняя пациентка одержима идеей беременности? Одна из местных бабушек интересовалась, можно ли организовать ей искусственное осеменение донорской спермой.
Мириам сняла белый халат и взглянула на меня озабоченно и с некоторой тревогой. Уж не думает ли она, что я сию же секунду извлеку свой пенис и приступлю к работе? Мне хотелось успокоить ее, воодушевить, чтобы она не боялась меня и того, что будет с нами.
Я кружил вокруг нее с помойным ведром в руке. Виды и запахи ее тела заливали меня, я в них захлебывался. Ее белые зубы, чуть постукивавшие, когда она рассматривала рентгеновские снимки, ее левая ноздря, понюхавшая покрытый лаком ноготь, ее крепкие бедра, чуть покачивавшиеся из стороны в сторону, – все это меня оглушало. Я хотел иметь законную долю в каждом ее вдохе, в каждой ее мысли, мне хотелось запечатлеть каждый ее смех, каждый случайный взгляд, хотелось изготовить из ее пота самые ревностные духи…
– Мириам, у вас были когда-нибудь дети?
– Конечно же нет! Хотя мы со Старком… – Резким взмахом руки она отослала меня прочь, но тут же, не успел я дойти до двери, догнала и крепко схватила за локоть. – Честно признаться, с момента вашего здесь появления я не думаю ни о чем другом. Я такая же одержимая, как все эти наши дуры.
– Мириам, неужели вы не понимаете? – Она решительно вырвалась из моих объятий. – Это все авария… вы…
– Блейк, ради бога… Вчера вечером – вы же репетировали нечто вроде смерти. Для себя или для меня, я не знаю этого и знать не хочу.
– Нет, Мириам, не смерть. – Впервые за последние дни это слово меня не испугало. – Не смерть, а новая жизнь.
Когда она уехала на своей спортивной машине смотреть домашних пациентов, я задержался в кабинете и внимательно изучил прикрепленные к демонстрационному экрану снимки: изображение моей головы, сквозь которую струится неустанный свет. Мне казалось, что весь заоконный мир, деревья и луг, где дети мастерят мне могилу, мирные улочки с их сонными домами образуют огромное прозрачное изображение на экране мира, изображение, сквозь которое неудержным потоком рвутся лучи более глубокой, испытующей реальности.
Глава 18
Целитель
К полудню в клинике не осталось никого, кроме меня и регистраторши, добровольной помощницы из местных домохозяек. Пока я ждал, когда же Мириам Сент-Клауд вернется с вызовов, в приемном покое появилась женщина с десятилетним сыном. Мальчик упал с дерева и сломал себе руку. Мать истерически обвиняла в этом всех и вся, мешая своей болтовней регистраторше, которая пыталась наложить временную шину.
Расстроенный детским плачем, я зашел в процедурную посмотреть, не нужна ли моя помощь, и услышал кусок материнской филиппики:
– Он забирался на баньян, выросший прямо напротив супермаркета, там сейчас чуть не все шеппертонские дети. Куда, спрашивается, смотрит полиция? Там же теперь по улице не проехать.
Мальчик все плакал и плакал, и зажмуривал глаза, боясь взглянуть на свое распухшее, со вздувшимися венами, запястье. Не в силах придумать какие-нибудь слова утешения, я ласково взял его за руку. Мальчик болезненно сморщился и вырвался, кулачок его свободной руки угодил прямо по моим едва зажившим костяшкам. Одна из ранок тут же открылась, и крупная капля крови упала мальчику на больное запястье, он ее тут же с ненавистью растер.
– Кто вы такой? Что вы с ним делаете?
Мать начала меня отпихивать – и вдруг заметила, что сын ее больше не плачет.
Мальчик испустил вопль восторга. Он гордо продемонстрировал матери абсолютно здоровую, без красноты и припухлости, руку, а затем стремглав бросился в коридор и повис, болтая ногами, на дверной ручке какого-то кабинета.
Мать смотрела на него не в силах оправиться от изумления. Затем сверкнула на меня глазами и сказала прокурорским тоном:
– Вы его исцелили.
Ее гнев был сродни гневу доктора Мириам, на лице ее было то же обиженное возмущение, что и у прихожан отца Уингейта.
Когда женщина с ребенком ушли, регистраторша широким жестом указала мне на стул доктора Мириам. Ее глаза не могли оторваться от моих ободранных, измазанных целительной кровью пальцев.
– Мистер Блейк, – сказала она подчеркнуто будничным тоном, – вы готовы принять остальных пациентов?
Часом позже в клинике образовалась длинная очередь. Матери с детьми, старик в инвалидном кресле, телефонный монтер с обожженным лицом, женщина с забинтованной ногой – все они сидели в приемном покое и терпеливо ждали, я же тем временем натирал линолеумные полы. Не знаю уж как, но известие о чудесном исцелении мгновенно облетело весь Шеппертон. Раз в несколько минут я отрывался от своей работы – совершенно неотложной, ведь мне хотелось, чтобы к возвращению доктора Мириам клиника блестела, – и приглашал в процедурную менеджера киностудии с недержанием мочи, или девочку, сплошь усыпанную угрями, или стюардессу с болезненными менструациями.
Я изображал нечто вроде тщательного медицинского обследования. Трогал и мял каждого из пациентов своими измазанными кровью руками, не обращая внимания на их брезгливые гримасы. Само собой, я был в их глазах безграмотным знахарем, они пришли ко мне, привлеченные слухами, от полной безнадежности, и были неприятно поражены, столкнувшись с таким вопиющим пренебрежением самыми элементарными нормами гигиены.
Даже исцеленные, они продолжали смотреть на меня с почти нескрываемым отвращением; моя власть над этими людьми вызывала у них столь бурный внутренний протест, что они едва ли не кляли себя за порыв, заставивший их обратиться к моим услугам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55