Или оставим? Вот что, Люсьен, дай-ка мне свой галстук. Да побыстрее.
– Галстук? Зачем? Хочешь накинуть на нее лассо?
– Дурак, – сказал Марк. – Чтобы не напугать ее, вот и все. Знаешь, галстук иногда внушает доверие. Да поторопись ты, – сказал Марк, размахивая рукой. – Дождь идет.
– Может, мне самому пойти? – возразил Люсьен. – Тогда не придется развязывать галстук. А кроме того, рисунок совершенно не идет к твоей черной рубашке.
– Ты не пойдешь, потому что не внушаешь доверия, вот почему, – отрезал Марк, на ходу повязывая галстук. – Если я приведу ее сюда, не пяльтесь на нее, как на добычу. Будьте естественны.
Марк вышел, а Люсьен спросил у Матиаса, что надо делать, чтобы иметь естественный вид.
– Надо лопать, – сказал Матиас. – Того, кто жует, никто не станет бояться.
Матиас схватил доску для резки хлеба и отрезал два толстых ломтя. Один из них он передал Люсьену.
– Но я не голоден, – сказал Люсьен жалобно.
– Ешь хлеб.
Матиас и Люсьен уже взялись за свои толстые ломти, когда вернулся Марк, мягко подталкивая перед собой молчащую молодую женщину, усталую на вид, прижимавшую к себе довольно большого ребенка. В голове у Марка промелькнул вопрос, почему это Матиас и Люсьен едят хлеб.
– Садитесь, прошу вас, – сказал он чуть церемонно, чтобы успокоить ее.
Он взял у нее мокрую одежду.
Матиас молча вышел из комнаты и вернулся с одеялом и подушкой в чистой наволочке. Жестом он предложил молодой женщине уложить ребенка на угловой диванчик у камина. Бережно укрыл его одеялом и развел огонь. Вот уж истинный охотник-собиратель с большим сердцем, морщась, подумал Люсьен. Но молчаливые действия Матиаса тронули его. Сам бы он об этом не подумал. У Лю-сьена легко подкатывал ком к горлу.
Молодая женщина уже почти не боялась и гораздо меньше мерзла. Должно быть, из-за огня в камине. Он отлично помогает и от страха, и от холода, а Матиас развел сильное пламя. Но теперь он не знал, что сказать. Только крепко сжимал ладони, будто хотел раздавить молчание.
– Это кто? – спросил Марк, стараясь быть любезным. – Я имею в виду ребенка.
– Мальчик, – ответила молодая женщина. – Ему пять лет.
Марк и Люсьен важно кивнули.
Молодая женщина размотала повязанный вокруг головы шарф, встряхнула волосами, набросила промокший шарф на спинку стула и подняла глаза, чтобы посмотреть, куда же она попала. На самом деле все рассматривали друг друга. Но трое евангелистов быстро поняли, что у женщины, нашедшей у них приют, лицо достаточно тонкое, чтобы совратить святого. Это была не та красота, которая сразу бросается в глаза. Ей было, должно быть, около тридцати. Ясное лицо, детские губы, изящные скулы, густые черные волосы, коротко остриженные на затылке, – все вызывало у Марка желание взять это лицо в руки. Марку нравились вытянутые и чересчур утонченные фигуры. Он не мог понять, был ли ее взгляд вызывающим, смелым и быстрым или же ускользающим, трепетным, затуманенным и робким.
Девушка все еще держалась натянуто, часто оглядывалась на уснувшего мальчугана. На лице у нее блуждала слабая улыбка. Она не знала, как заговорить, да и нужно ли говорить. Имена? Не начать ли с имен? Марк всех представил. Он добавил, что его дядя, бывший полицейский, спит на пятом этаже. То была несколько тяжеловесная, но полезная подробность. Молодая женщина, казалось, немного успокоилась. Она даже встала и подошла к огню погреться. На ней были полотняные брюки, довольно тесно облегающие ее узкие бедра, и очень просторная рубашка. Совсем не тот тип женственности, что у Жюльет с ее открытыми платьями. Но над рубашкой светилось прекрасное маленькое лицо.
– Вы не обязаны называть свое имя, – сказал Марк. – Просто шел дождь. А вы… вы с ребенком, мы и подумали… Словом, мы подумали.
– Спасибо, – сказала молодая женщина. – Очень мило, что вы подумали, я уж и не знала, на что решиться. Но я могу назвать свое имя – Александра Хауфман.
– Немка? – резко спросил Люсьен.
– Наполовину, – ответила она чуть удивленно. – Мой отец был немцем, а мать – гречанка. Меня часто называют Леке.
Люсьен что-то удовлетворенно пробурчал.
– Гречанка? – спросил Марк. – Ваша мать гречанка?
– Да, – сказала Александра. – Но… что тут такого? Это так странно? В нашей семье многие живут за границей. И я родилась во Франции. Мы живем в Лионе.
В лачуге не было этажа для античности, будь она греческой или римской. Но все невольно вспомнили о Софии Симеонидис. Молодая женщина, наполовину гречанка, часами сидящая у дома Софии. Очень черноволосая и черноглазая, как и та. С гармоничным и звучным голосом, как и у той. С хрупкими запястьями, длинными и легкими руками, как у той. Только у Александры были короткие, чуть ли не обкусанные ногти.
– Вы ждали Софию Симеонидис? – спросил Марк.
– Откуда вы знаете? – удивилась Александра. – Вы с ней знакомы?
– Мы соседи, – заметил ей Марк.
– Правда, какая я дура, – сказала она. – Но тетя София никогда не упоминала о вас в своих письмах моей маме. Хотя надо признаться, пишет она не часто.
– Мы здесь недавно, – пояснил Марк.
Молодая женщина, похоже, что-то сообразила. Она осмотрелась.
– Так это вы въехали в заброшенный дом? В Гнилую лачугу?
– Совершенно верно, – сказал Марк.
– Не такая уж она и гнилая. Немного пустовато, быть может… почти как в монастыре.
– Мы здесь неплохо потрудились, – сказал Марк. – Но это не интересно. Вы в самом деле племянница Софии?
– В самом деле, – подтвердила Александра. – Она сестра моей матери. Как видно, вас это не радует. Вам не нравится тетя София?
– Нравится, и даже очень, – сказал Марк.
– Тем лучше. Я позвонила ей, когда решила перебраться в Париж, и она предложила мне с сынишкой пожить у нее, пока я не найду новую работу.
– Вы потеряли работу в Лионе?
– Нет, я ее бросила.
– Она вам не нравилась?
– Да нет, это была хорошая работа.
– Вам не нравился Лион?
– Нравился.
– Тогда, – вмешался Марк, – зачем же переезжать и устраиваться здесь?
Молодая женщина минуту помолчала, сжимая губы, словно пыталась удержаться от признания. Она крепко обхватила себя руками.
– Думаю, мне там невесело жилось, – выговорила она.
Матиас немедленно принялся нарезать новые ломти хлеба. В конечном счете это оказалось съедобно. Александре он предложил ломоть с вареньем. Она улыбнулась, кивнула и протянула руку. Ей пришлось снова поднять лицо. У нее в глазах, вне всяких сомнений, стояли слезы. Ей с трудом удавалось сдерживать слезы, чтобы они не текли по щекам. Зато у нее дрожали губы. Не одно, так другое.
– Не понимаю, – заговорила Александра, поедая хлеб с вареньем. – Тетя София все устроила уже два месяца назад. Она записала сына в школу в этом квартале. Все было готово. Она ждала меня сегодня и должна была встретить на вокзале, чтобы помочь с ребенком и с багажом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Галстук? Зачем? Хочешь накинуть на нее лассо?
– Дурак, – сказал Марк. – Чтобы не напугать ее, вот и все. Знаешь, галстук иногда внушает доверие. Да поторопись ты, – сказал Марк, размахивая рукой. – Дождь идет.
– Может, мне самому пойти? – возразил Люсьен. – Тогда не придется развязывать галстук. А кроме того, рисунок совершенно не идет к твоей черной рубашке.
– Ты не пойдешь, потому что не внушаешь доверия, вот почему, – отрезал Марк, на ходу повязывая галстук. – Если я приведу ее сюда, не пяльтесь на нее, как на добычу. Будьте естественны.
Марк вышел, а Люсьен спросил у Матиаса, что надо делать, чтобы иметь естественный вид.
– Надо лопать, – сказал Матиас. – Того, кто жует, никто не станет бояться.
Матиас схватил доску для резки хлеба и отрезал два толстых ломтя. Один из них он передал Люсьену.
– Но я не голоден, – сказал Люсьен жалобно.
– Ешь хлеб.
Матиас и Люсьен уже взялись за свои толстые ломти, когда вернулся Марк, мягко подталкивая перед собой молчащую молодую женщину, усталую на вид, прижимавшую к себе довольно большого ребенка. В голове у Марка промелькнул вопрос, почему это Матиас и Люсьен едят хлеб.
– Садитесь, прошу вас, – сказал он чуть церемонно, чтобы успокоить ее.
Он взял у нее мокрую одежду.
Матиас молча вышел из комнаты и вернулся с одеялом и подушкой в чистой наволочке. Жестом он предложил молодой женщине уложить ребенка на угловой диванчик у камина. Бережно укрыл его одеялом и развел огонь. Вот уж истинный охотник-собиратель с большим сердцем, морщась, подумал Люсьен. Но молчаливые действия Матиаса тронули его. Сам бы он об этом не подумал. У Лю-сьена легко подкатывал ком к горлу.
Молодая женщина уже почти не боялась и гораздо меньше мерзла. Должно быть, из-за огня в камине. Он отлично помогает и от страха, и от холода, а Матиас развел сильное пламя. Но теперь он не знал, что сказать. Только крепко сжимал ладони, будто хотел раздавить молчание.
– Это кто? – спросил Марк, стараясь быть любезным. – Я имею в виду ребенка.
– Мальчик, – ответила молодая женщина. – Ему пять лет.
Марк и Люсьен важно кивнули.
Молодая женщина размотала повязанный вокруг головы шарф, встряхнула волосами, набросила промокший шарф на спинку стула и подняла глаза, чтобы посмотреть, куда же она попала. На самом деле все рассматривали друг друга. Но трое евангелистов быстро поняли, что у женщины, нашедшей у них приют, лицо достаточно тонкое, чтобы совратить святого. Это была не та красота, которая сразу бросается в глаза. Ей было, должно быть, около тридцати. Ясное лицо, детские губы, изящные скулы, густые черные волосы, коротко остриженные на затылке, – все вызывало у Марка желание взять это лицо в руки. Марку нравились вытянутые и чересчур утонченные фигуры. Он не мог понять, был ли ее взгляд вызывающим, смелым и быстрым или же ускользающим, трепетным, затуманенным и робким.
Девушка все еще держалась натянуто, часто оглядывалась на уснувшего мальчугана. На лице у нее блуждала слабая улыбка. Она не знала, как заговорить, да и нужно ли говорить. Имена? Не начать ли с имен? Марк всех представил. Он добавил, что его дядя, бывший полицейский, спит на пятом этаже. То была несколько тяжеловесная, но полезная подробность. Молодая женщина, казалось, немного успокоилась. Она даже встала и подошла к огню погреться. На ней были полотняные брюки, довольно тесно облегающие ее узкие бедра, и очень просторная рубашка. Совсем не тот тип женственности, что у Жюльет с ее открытыми платьями. Но над рубашкой светилось прекрасное маленькое лицо.
– Вы не обязаны называть свое имя, – сказал Марк. – Просто шел дождь. А вы… вы с ребенком, мы и подумали… Словом, мы подумали.
– Спасибо, – сказала молодая женщина. – Очень мило, что вы подумали, я уж и не знала, на что решиться. Но я могу назвать свое имя – Александра Хауфман.
– Немка? – резко спросил Люсьен.
– Наполовину, – ответила она чуть удивленно. – Мой отец был немцем, а мать – гречанка. Меня часто называют Леке.
Люсьен что-то удовлетворенно пробурчал.
– Гречанка? – спросил Марк. – Ваша мать гречанка?
– Да, – сказала Александра. – Но… что тут такого? Это так странно? В нашей семье многие живут за границей. И я родилась во Франции. Мы живем в Лионе.
В лачуге не было этажа для античности, будь она греческой или римской. Но все невольно вспомнили о Софии Симеонидис. Молодая женщина, наполовину гречанка, часами сидящая у дома Софии. Очень черноволосая и черноглазая, как и та. С гармоничным и звучным голосом, как и у той. С хрупкими запястьями, длинными и легкими руками, как у той. Только у Александры были короткие, чуть ли не обкусанные ногти.
– Вы ждали Софию Симеонидис? – спросил Марк.
– Откуда вы знаете? – удивилась Александра. – Вы с ней знакомы?
– Мы соседи, – заметил ей Марк.
– Правда, какая я дура, – сказала она. – Но тетя София никогда не упоминала о вас в своих письмах моей маме. Хотя надо признаться, пишет она не часто.
– Мы здесь недавно, – пояснил Марк.
Молодая женщина, похоже, что-то сообразила. Она осмотрелась.
– Так это вы въехали в заброшенный дом? В Гнилую лачугу?
– Совершенно верно, – сказал Марк.
– Не такая уж она и гнилая. Немного пустовато, быть может… почти как в монастыре.
– Мы здесь неплохо потрудились, – сказал Марк. – Но это не интересно. Вы в самом деле племянница Софии?
– В самом деле, – подтвердила Александра. – Она сестра моей матери. Как видно, вас это не радует. Вам не нравится тетя София?
– Нравится, и даже очень, – сказал Марк.
– Тем лучше. Я позвонила ей, когда решила перебраться в Париж, и она предложила мне с сынишкой пожить у нее, пока я не найду новую работу.
– Вы потеряли работу в Лионе?
– Нет, я ее бросила.
– Она вам не нравилась?
– Да нет, это была хорошая работа.
– Вам не нравился Лион?
– Нравился.
– Тогда, – вмешался Марк, – зачем же переезжать и устраиваться здесь?
Молодая женщина минуту помолчала, сжимая губы, словно пыталась удержаться от признания. Она крепко обхватила себя руками.
– Думаю, мне там невесело жилось, – выговорила она.
Матиас немедленно принялся нарезать новые ломти хлеба. В конечном счете это оказалось съедобно. Александре он предложил ломоть с вареньем. Она улыбнулась, кивнула и протянула руку. Ей пришлось снова поднять лицо. У нее в глазах, вне всяких сомнений, стояли слезы. Ей с трудом удавалось сдерживать слезы, чтобы они не текли по щекам. Зато у нее дрожали губы. Не одно, так другое.
– Не понимаю, – заговорила Александра, поедая хлеб с вареньем. – Тетя София все устроила уже два месяца назад. Она записала сына в школу в этом квартале. Все было готово. Она ждала меня сегодня и должна была встретить на вокзале, чтобы помочь с ребенком и с багажом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58