— Да ничего они не вытворяли, — не вытерпев княжеских похабствований, топнул ножкой Петрович. — Просто разговаривали, и все.
— Ну и дает, однако же, наше Высочество, — разочарованно протянул Длиннорукий. — Привел к себе на ночь глядя молодую девку — и разговорами потчует. — Князь подлил себе и Соловью еще водки. — Ну и о чем же таком они говорили?
Петрович выпил, занюхал надкушенной луковицей и наморщил лоб, пытаясь вспомнить:
— Говорила-то больше та девица. И такую околесицу несла, что у меня аж уши завяли. Будто бы она — бывшая лягушка, которую поцеловал какой-то Иван-царевич Покровский, и она сделалась княжной…
— Что? — вскочил Длиннорукий как ошпаренный, едва не опрокинув кувшин с остатками водки. — Я должен немедля передать об этом в Белую Пущу!
— Да они ж тебя засмеют, — хмыкнул Петрович. — Скажут, совсем с крыши князь съехал, уже всякие сказки рассказывает.
— Это не сказки, — стукнул Длиннорукий кружкой по столу, — а самая истинная правда!
— A я чего-то припоминаю, — почесал задницу Петрович. — Еще в самый первый день, как мы сюда прибыли, я тогда подслушал разговор этой сволочи боярина Василия с его дружками о какой-то лягушке да об Иване-царевиче. Стало быть, все это и впрямь не сказки?
Князь внезапно успокоился:
— A правда, куда торопиться? Завтра с утра на свежую голову все и передам. Ну и что еще твоя княжна рассказывала?
— A я больше ничего не услышал, — горестно вздохнул Петрович. — Тут на меня снова тот изверг набросился!
— Какой еще изверг?
— Да кот, чтоб ему пусто было!
— Опять кот, — проворчал Длиннорукий. — Тебе, братец, пить меньше надо. Или больше закусывать.
— Вы мне никто не верите! — взвизгнул Петрович. — A он меня, сука, снова цапнул! — И Соловей, задрав штанину, продемонстрировал совсем свежую царапину на правой ноге.
Длиннорукий лишь вздохнул, а Петрович опрокинул в себя еще одну кружку и, пригорюнившись, затянул старинную разбойничью песнь:
— Эх, на царь-городской на дороженьке
На телегах богатеи ездиют,
Со колесами да позолоченными,
Да с серебряными бубенчиками.
Едут мироеды-грабители,
Бедного люда угнетатели,
В шубах с воротниками бебряными,
C золотыми перстнями, с побрякушками.
A мы, да удалые разбойнички,
Их пограбим, заберем бубенчики,
Да шубы дорогие с побрякушками,
A самих перережем, грабителей,
Трудового народа угнетателей…

ДЕНЬ ВТОРОЙ
Грендель вел Дубова по узкой тропинке. Уже рассвело, и Василий с немалым интересом поглядывал на окрестные болота, которые теперь не казались столь зловещими и враждебными, как в утро того памятного октябрьского дня, когда они волчьими тропами пробирались в Белую Пущу по душу князя Григория. И хотя с Гренделя было снято заклятие, бывший оборотень сохранял кое-какие способности и повадки волка. Вот и сейчас он то и дело поводил носом и как будто ощущал некую опасность.
— Надобно поостеречься, — наконец сказал он своему спутнику.
— A что, здесь опасная трясина? — забеспокоился Василий. — Или опять змеи?
— Хуже. Чую дух чужого человека.
— Может быть, Ивана-царевича? A то и самой Марфы!
Грендель ничего не ответил и двинулся быстрее, продолжая то и дело прислушиваться и принюхиваться.
Вскоре путники вышли к равнине, расчерченной канавками и «грядками», но с противоположной стороны, нежели накануне Покровский.
— До памятного знака здесь напрямую не доберешься, — пояснил Грендель. Пройдем по соседней «грядке» и попробуем разглядеть, что там и как.
Однако не успели они сделать и нескольких шагов, как сзади раздался грубый окрик:
— Стоять и не двигаться!
Дубов оглянулся — в самом начале «грядки», по-гестаповски расставив ноги, стоял здоровенный наемник с «калашниковым» наперевес.
— Бежим, — шепнул Грендель. — Эта «грядка» сквозная.
— Бесполезно, — ответил Василий, — он нас просто пристрелит. — И, обращаясь к наемнику, громко спросил: — В чем дело, товарищ?
— Тамбовский волк тебе товарищ! — злобно выкрикнул наемник. — Стоять и не рыпаться! Идти за мной! Шаг вправо, шаг влево — стреляю!
— Извините, гражданин наемник, — с трудом вклинился в содержательную речь боярин Василий, — но как нам идти за вами, если вы велели стоять и не рыпаться?
Наемник попытался задуматься, но тут Грендель, не открывая рта, негромко, но грозно зарычал по-волчьи. Даже Василий от неожиданности вздрогнул, а наемник заозирался, попятился и, поскользнувшись о сырой лишайник, бултыхнулся в канавку.
Василий бросился было на помощь, но Грендель его остановил:
— Тут мелко, не утонет.
Дубов однако же наклонился и поднял автомат, зацепившийся за кустик. Стоявший почти по пояс в холодной воде наемник в бессильной злобе наблюдал, как Василий разрядил магазин автомата и разбросал пули по канавке. Затем туда последовал и сам «калашников».
— Ну и что будем с ним делать? — обратился Дубов к Гренделю, завершив акт разоружения. — C собой тащить — много мороки.
— Загрызть, и дело с концом, — предложил Грендель. Наемник, не знавший, что добросердечный экс-оборотень никого толком не загрыз даже в бытность полуволком-получеловеком, дико заверещал и, вскарабкавшись на параллельную грядку, очень резво побежал прочь.
— Любопытненько, — пробормотал Василий, поднимая с земли небольшой предмет, оказавшийся записной книжкой. — Надо бы изучить…
Поскольку книжка не имела алфавитного указателя, то имена, адреса и телефоны были записаны, так сказать, в порядке поступления и ярко отражали биографию обладателя книжки за последние несколько лет: Тбилиси, Баку, Вильнюс, Рига, Тирасполь, Москва, Сухуми, затем Кислоярск, Старгород-Придурильский — этапы большого, но бесславного пути.
На одной из последних страниц Василий увидел стихотворные строчки с примечанием «Поется на мотив „Надежды“». Песня начиналась так:
«Светит наша красная звезда.
Не надейтесь — мы еще живые
И в крови потопим города,
Чтоб жила единая Россия.
Нынче будем боженьку молить,
Дал бы сил на мятежи и встряски
И помог Державу возродить
От Финляндских скал и до Аляски…»
Дубов брезгливо перевернул страницу — и наткнулся на несколько знакомых имен, записанных в столбик:
Боярин Василий.
Беовульф.
Грендель.
Чумичка.
Надежда.
Дедуктивная мысль сыщика Дубова незамедлительно заработала: «Так-так, что могло объединить эти пять имен в записной книжке наемника? Можно допустить, что у него или у его шефа Мыльника имеются свои счеты к детективу Василию Дубову, но причем тогда тут боярин Василий? Постойте-постойте, а сам ли он это писал?»
Василий перевернул страницу назад:
«…И чечен сумеем затопить
Кровью молдаван и прибалтийцев…»
Дубов попытался мысленно пропеть эти слова на мелодию одной из своих любимых песен и тут же с отвращением перевернул страницу вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61