Следующий удар пришелся ему в лицо...
В дальнем углу какой-то в гражданском платье мальчишка, тоже, видно, анархист, дергал чеку из гранаты.
— Граната! — отчаянно прокричал кто-то.
К анархисту подскочили, схватили за руки, не давая разжать пальцы, и, подняв, как есть, вышвырнули его вместе с гранатой в разбитое окно.
Через несколько секунд уже там, внизу, прогремел взрыв.
И стало тихо.
Лишь слышно было, как по этажам разбегались солдаты, да редко бухали отдаленные выстрелы.
Все? Все!..
Более в зале, может, именно той, где Мишель с Мими танцевал, никого, кто бы оказывал сопротивление, не было. Солдаты, обшаривая углы, вытаскивали из них уцелевших, испуганных, побросавших оружие анархистов...
Мишель обессиленно упал в какое-то иссеченное пулями кресло. Всего его колотил озноб, руки и ноги мелко дрожали, да так, что ничем их не унять. Такое за ним и прежде, на фронте, водилось — как в атаку бежать, так был спокоен, а как кончалось все — будто истеричная барышня колотился!
— Да вы никак ранены! — подошел к нему кто-то из солдат.
Где?!
Да — верно!
По его руке густо стекала кровь. Видно, та пуля все-таки его зацепила, чего он по горячке боя не заметил. Солдат привычно оглядел, ощупал рану. Мишель, не сдержавшись, застонал.
— Пустячная рана, — вынес заключение солдат, доставая из кармана и разматывая бинт. — Главное — кость цела! Кабы пуля вершок правее прошла, так хужей было б!
Бинт быстро набухал кровью. В голове шумело, к горлу подступала тошнота.
Как же он теперь на глаза Анне покажется, расстраивался Мишель.
— Вы уж потерпите, — уговаривал его, будто маленького, солдат. — Вишь как в бою-то себя геройски показали! Кабы не вы, все мы могли там, на лестнице, полечь... Да теперь уж все позади...
Рука наливалась жгучей, пульсирующей болью, которая огнем растекалась по телу...
В двери возник неясный шум, и в залу ввалился кто-то большой в кожаной тужурке с огромным «маузером» в руке и еще одним на боку.
— Ага!.. Вон где вы спрятались! — зарокотал знакомый бас Валериана Христофоровича. — Вот вы тут, милостивый государь, прохлаждаетесь, а я меж тем собственноручно злодеев словил! Сашку-матроса и Макара тоже. Тех самых, что драгоценности на спирт меняли!..
Глава XXV
Звали девочку Дуняшей.
Жила она, горя не зная, хошь не богато, да весело — были у нее тятенька с маменькой да братья с сестрицами. Были хороводы, игры да забавы. Как соберутся они с подружками да пойдут за луга заливные, по грибы-ягоды, али купаться нареку, али зимой на санках с горы кататься — визг стоит такой радостный, что за три версты слыхать!
Так дожила она до шестнадцати годков да успела отгулять еще пол-лета, как случилась большая беда — напали на их деревню татары крымские, что из южных степей пришли. Хоть усмирены они были, хоть воле государыни-императрицы покорны, а все ж таки случались с их стороны набеги.
Так и в тот раз было...
Пришла шайка разбойная ночью, копыта коней тряпками обмотав, дабы не стучали они о землю. Сторожа-инвалида, двадцать пять годков отслужившего, что теперь с колотушкой по деревне ходил, за порядком приглядывая, словили арканом да тут же зарезали, горло ему кинжалом перехватив. А уж после по улицам пошли.
Как собаки забрехали, хозяев своих будя, — уж поздно было. Татары по дворам разбрелись да в хаты вломились. Мужики спросонья кто за топоры, кто за ножи схватились да на незваных гостей, как есть в исподнем, кинулись, да только их татары усмирили скоро, саблями изрубив.
Пошел по селу крик да плач!
Кто половчей, тот в окошки выпрыгивал, бычьи пузыри, что стекла заменяли, разрывая. Но только их там уж ждали. Мужиков, тех, покуда они на ноги не встали, били, а девок арканами волосяными ловили и ноги им вязали.
И к Дуняше в хату тоже пришли.
Тятенька, брех собачий услыхав, привстал с лавки да к окошку приник, чтоб увидать, чего там происходит. Сквозь окошко-то его и вдарили, копьецом коротким в глаз ткнув.
Охнул тятенька да пал мертв, а из лица его копьецо торчит и кровь брызжет.
Заголосила матушка.
А тут как раз татары в дверь полезли. Братья, что постарше были, проснулись, с печи попрыгав. Один из них исхитрился — ножик в первого татарина кинул, да попал! Тот захрипел, забулькал, на колени упал, ножик из горла дернул да тут же и помер. Остальные татары, сильно на то осерчав, на брата Дуняши бросились и стали его саблями со всех сторон колоть. Кровь во все стороны полилась, и брат Дуни богу душу отдал.
Другой браг, все это видя, вскочил на печку, а с нее на чердак, да через солому, коей крыша крыта была, раскидав ее, наверх выскользнул, а уж оттуда на землю спрыгнул, в огород шмыгнул в лопухи высокие и был таков!
А других всех братьев и матушку татары зарезали, никого не пощадив. Девок же, связав вместе, на двор погнали. А другие пока дом и сараюшки грабили, добро хозяйское таща да скотину из хлевов выгоняя.
И по всей-то деревне страшный вой людской стоял да крики смертные, отчего волосы на голове, будто живые, шевелились!
Всех, кто жив остался, татары вместе согнали, одной длинной веревкой связали да повели в степь. Последние пленники срубленное дерево за собой волокли, дабы листьями с ветками следы заметать, по которым погоня пойти могла.
Так ночь прошла.
Татары — те на конях скакали, а пленники пешком брели, погоняемые, будто бараны. Кто отставал али задыхался, из сил выбиваясь, того кнутами по спине охаживали, но не сильно, не до крови. Одну девку, что ногу подвернула да дале идти не могла, татары ножами зарезали, бросив на съедение волкам. Отчего другие резвее пошли.
— Куда ведут-то нас? — шептались тревожно меж собой пленницы.
— В неволю, в землю басурманскую.
Да друг с дружкой слухами страшными делились:
— Говорят, там, за морем-океяном, чудища страшные водятся, коих девами молодыми кормят.
Но коли чудищам их скармливать, отчего тогда их не бьют, отчего жалеют?
Почему девок не до крови били, после ясно стало, как они на место пришли. Да только нескоро — через месяц только. За то время много пленниц от питания скудного и лишений перемерло, а иных сами татары прибили.
Как пришли — пленницам роздых дали, покормили досыта, на реку искупаться свели. Уж думали они, что на том их мученьям конец пришел, а вышло, что это лишь самое начало их!
Рано утром, еще до солнышка, вывели пленниц на площадь базарную, на специальное место огороженное, подле которого лошадей да верблюдов стреноженных продавали. Сами татары наземь сели, ноги крест-накрест сложив, да замерли так, будто неживые.
А как солнце взошло, на площадь народ сходиться стал, все боле персы, турки и иные иноверцы. Все они поодаль от пленниц толклись, на них глазея, языками цокая и пальцами указывая. Татары близко к ним покуда никого не допускали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
В дальнем углу какой-то в гражданском платье мальчишка, тоже, видно, анархист, дергал чеку из гранаты.
— Граната! — отчаянно прокричал кто-то.
К анархисту подскочили, схватили за руки, не давая разжать пальцы, и, подняв, как есть, вышвырнули его вместе с гранатой в разбитое окно.
Через несколько секунд уже там, внизу, прогремел взрыв.
И стало тихо.
Лишь слышно было, как по этажам разбегались солдаты, да редко бухали отдаленные выстрелы.
Все? Все!..
Более в зале, может, именно той, где Мишель с Мими танцевал, никого, кто бы оказывал сопротивление, не было. Солдаты, обшаривая углы, вытаскивали из них уцелевших, испуганных, побросавших оружие анархистов...
Мишель обессиленно упал в какое-то иссеченное пулями кресло. Всего его колотил озноб, руки и ноги мелко дрожали, да так, что ничем их не унять. Такое за ним и прежде, на фронте, водилось — как в атаку бежать, так был спокоен, а как кончалось все — будто истеричная барышня колотился!
— Да вы никак ранены! — подошел к нему кто-то из солдат.
Где?!
Да — верно!
По его руке густо стекала кровь. Видно, та пуля все-таки его зацепила, чего он по горячке боя не заметил. Солдат привычно оглядел, ощупал рану. Мишель, не сдержавшись, застонал.
— Пустячная рана, — вынес заключение солдат, доставая из кармана и разматывая бинт. — Главное — кость цела! Кабы пуля вершок правее прошла, так хужей было б!
Бинт быстро набухал кровью. В голове шумело, к горлу подступала тошнота.
Как же он теперь на глаза Анне покажется, расстраивался Мишель.
— Вы уж потерпите, — уговаривал его, будто маленького, солдат. — Вишь как в бою-то себя геройски показали! Кабы не вы, все мы могли там, на лестнице, полечь... Да теперь уж все позади...
Рука наливалась жгучей, пульсирующей болью, которая огнем растекалась по телу...
В двери возник неясный шум, и в залу ввалился кто-то большой в кожаной тужурке с огромным «маузером» в руке и еще одним на боку.
— Ага!.. Вон где вы спрятались! — зарокотал знакомый бас Валериана Христофоровича. — Вот вы тут, милостивый государь, прохлаждаетесь, а я меж тем собственноручно злодеев словил! Сашку-матроса и Макара тоже. Тех самых, что драгоценности на спирт меняли!..
Глава XXV
Звали девочку Дуняшей.
Жила она, горя не зная, хошь не богато, да весело — были у нее тятенька с маменькой да братья с сестрицами. Были хороводы, игры да забавы. Как соберутся они с подружками да пойдут за луга заливные, по грибы-ягоды, али купаться нареку, али зимой на санках с горы кататься — визг стоит такой радостный, что за три версты слыхать!
Так дожила она до шестнадцати годков да успела отгулять еще пол-лета, как случилась большая беда — напали на их деревню татары крымские, что из южных степей пришли. Хоть усмирены они были, хоть воле государыни-императрицы покорны, а все ж таки случались с их стороны набеги.
Так и в тот раз было...
Пришла шайка разбойная ночью, копыта коней тряпками обмотав, дабы не стучали они о землю. Сторожа-инвалида, двадцать пять годков отслужившего, что теперь с колотушкой по деревне ходил, за порядком приглядывая, словили арканом да тут же зарезали, горло ему кинжалом перехватив. А уж после по улицам пошли.
Как собаки забрехали, хозяев своих будя, — уж поздно было. Татары по дворам разбрелись да в хаты вломились. Мужики спросонья кто за топоры, кто за ножи схватились да на незваных гостей, как есть в исподнем, кинулись, да только их татары усмирили скоро, саблями изрубив.
Пошел по селу крик да плач!
Кто половчей, тот в окошки выпрыгивал, бычьи пузыри, что стекла заменяли, разрывая. Но только их там уж ждали. Мужиков, тех, покуда они на ноги не встали, били, а девок арканами волосяными ловили и ноги им вязали.
И к Дуняше в хату тоже пришли.
Тятенька, брех собачий услыхав, привстал с лавки да к окошку приник, чтоб увидать, чего там происходит. Сквозь окошко-то его и вдарили, копьецом коротким в глаз ткнув.
Охнул тятенька да пал мертв, а из лица его копьецо торчит и кровь брызжет.
Заголосила матушка.
А тут как раз татары в дверь полезли. Братья, что постарше были, проснулись, с печи попрыгав. Один из них исхитрился — ножик в первого татарина кинул, да попал! Тот захрипел, забулькал, на колени упал, ножик из горла дернул да тут же и помер. Остальные татары, сильно на то осерчав, на брата Дуняши бросились и стали его саблями со всех сторон колоть. Кровь во все стороны полилась, и брат Дуни богу душу отдал.
Другой браг, все это видя, вскочил на печку, а с нее на чердак, да через солому, коей крыша крыта была, раскидав ее, наверх выскользнул, а уж оттуда на землю спрыгнул, в огород шмыгнул в лопухи высокие и был таков!
А других всех братьев и матушку татары зарезали, никого не пощадив. Девок же, связав вместе, на двор погнали. А другие пока дом и сараюшки грабили, добро хозяйское таща да скотину из хлевов выгоняя.
И по всей-то деревне страшный вой людской стоял да крики смертные, отчего волосы на голове, будто живые, шевелились!
Всех, кто жив остался, татары вместе согнали, одной длинной веревкой связали да повели в степь. Последние пленники срубленное дерево за собой волокли, дабы листьями с ветками следы заметать, по которым погоня пойти могла.
Так ночь прошла.
Татары — те на конях скакали, а пленники пешком брели, погоняемые, будто бараны. Кто отставал али задыхался, из сил выбиваясь, того кнутами по спине охаживали, но не сильно, не до крови. Одну девку, что ногу подвернула да дале идти не могла, татары ножами зарезали, бросив на съедение волкам. Отчего другие резвее пошли.
— Куда ведут-то нас? — шептались тревожно меж собой пленницы.
— В неволю, в землю басурманскую.
Да друг с дружкой слухами страшными делились:
— Говорят, там, за морем-океяном, чудища страшные водятся, коих девами молодыми кормят.
Но коли чудищам их скармливать, отчего тогда их не бьют, отчего жалеют?
Почему девок не до крови били, после ясно стало, как они на место пришли. Да только нескоро — через месяц только. За то время много пленниц от питания скудного и лишений перемерло, а иных сами татары прибили.
Как пришли — пленницам роздых дали, покормили досыта, на реку искупаться свели. Уж думали они, что на том их мученьям конец пришел, а вышло, что это лишь самое начало их!
Рано утром, еще до солнышка, вывели пленниц на площадь базарную, на специальное место огороженное, подле которого лошадей да верблюдов стреноженных продавали. Сами татары наземь сели, ноги крест-накрест сложив, да замерли так, будто неживые.
А как солнце взошло, на площадь народ сходиться стал, все боле персы, турки и иные иноверцы. Все они поодаль от пленниц толклись, на них глазея, языками цокая и пальцами указывая. Татары близко к ним покуда никого не допускали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66