— Деньги нам нужны.
— Деньги всем нужны! — притворно вздохнул Соломон.
Зашуршали какие-то бумажки.
— Видал, жидовская твоя душонка, — три фунта чистого золоту, да сверх того камни ишо! — похвастались деловые. — Сколь за все дашь?
Соломон завозился, видно, драгоценности глядя. Вздохнул да завел привычную свою песню:
— Дал бы больше, да не могу!.. Разве я цены не знаю?.. А ну как Чека нагрянет, чего я им скажу — что думал, эта папиросница не золотая, а оловянная? И мне поверят?..
— А то не наша забота! — оборвали его фартовые. — Наша — цацки добывать да тебе справно приносить. Говори цену, старый черт!
Соломон сказал цену. Совсем смешную.
— Злодей ты, Соломон, ей-ей! Зарезать бы тебя за жадность твою! — вспылили урки.
— Бедного еврея всяк зарезать готов!.. Только меня зарежешь — кому товар понесешь? Кто боле Соломона даст? Никто не даст!
— Эт-ты врешь, старик! Чай не один ты на Москве такой! Ты цены не дашь, мы в Китай-город пойдем. Али на Пятницкую!
И уж как ни хотелось Соломону принесенные вещицы приобресть, да не до них теперь было, потому что позади него, в комнатах, народу набилось, что семечек в арбузе — того и гляди кашлянет кто или уронит чего — не миновать тогда беды!
Вздохнул скупщик да сказал, обиду изображая.
— А коли так, коли Соломон вам плох — то туда и ступайте! — да адресок назвал. — Хоть на Пятницкую, хоть в Китай-город. А только все одно, не дадут вам большей, чем я, цены!
Деловые выругались, повернулись да пошли.
А как ушли, из подсобки повалили, отдуваясь, люди.
Тот, что был за главаря, приказал кому-то.
— Дуй на Пятницкую, да скажи, что им теперь товар несут, пусть зараз готовы будут! Да сопроводи их для верности верхами, не то в них по дороге еще какой патруль пальнет или вон их милиция заарестует.
— Есть, товарищ Короткое! — козырнул парнишка, коему приказание отдавалось. — Разрешити идти-ть?
— Да ступай уже!
Товарищ?.. Так они что, свои, что ли? — начал что-то такое соображать Мишель. — А коли свои, отчего урок от патрулей хоронят? Да золото скупают? Как сие понять?!
— А вы, товарищ Соломон, теперь здесь приберите да торгуйте себе дальше.
Соломон обреченно кивнул.
Да, поднеся к седой голове правую руку, сказал:
— Когда старого еврея о чем-то просит начальник с «наганом», старый еврей ему не отказывает, старый еврей говорит — есть! Потому что старому еврею нужно есть...
— Но-но, вы не очень-то! — прикрикнул начальник. — Вы хоть и раскаявшийся и вставший на путь исправления жид, да только ваша вина пред революцией еще не искуплена.
Скупщик виновато кивнул.
— Разве Соломон имеет что-то против вашей революции, разве при прежнем режиме он был хоть чем-то? Он тоже, как поется в вашей песенке, — был «никем», а теперь желает стать «всем»! Он тоже хочет разрушить весь мир насилья...
Если вы сказали, что нужно работать, — Соломон не отказывается, Соломон будет работать столько, сколько надо! Если вы скажете, что за вашу революцию надо отдать чью-нибудь жизнь, — Соломон ее отдаст!
Но Соломон — не молодой человек, Соломон очень старый человек, и ему нужен отдых! Даже волу нужен отдых! Поверьте мне, милостивые государи-товарищи, — отдохнувший и сытый еврей принесет больше пользы революции, чем усталый и голодный! Если мне теперь дать поспать, то пусть будет новая облава и пусть все стреляют из «наганов» — Соломон выдержит ее, как молодой! Он сам будет стрелять из «нагана», только скажите, в кого! Да разве я против?!
— Ладно, черт с тобой, — махнул рукой начальник. — Пусть старик поспит малость, а то, верно, еще отдаст богу душу.
— Премного благодарен, господа-товарищи! — поклонился Соломон. — Буду служить трудовому народу!
Уф-ф!
Мишель заметил, как приподнял голову, обрадованно заулыбался Валериан Христофорович. Да у него и самого будто гора с плеч свалилась.
Не урки это — свои!
Да только рано он обрадовался!
— Чего с этими-то делать станем? — вновь, как фартовые ушли, вспомнили про Мишеля со товарищи. — А ну как они теперь про скупку разболтают да тем все дело нам порушат!
— К стенке бы их поставить — и всех дел! Стенка — она все спишет! — привычно предложил кто-то.
— Можно и к стенке — не велика беда, — согласился начальник по фамилии Короткое.
И ведь чуть было не поставили!
— Эй, товарищи, нельзя же так! — отчаянно вскрикнул Валериан Христофорович. — Нельзя нас к стенке! — Да для пущей убедительности, дабы на пролетария походить, запустил уличным матюшком, что вышло у него не столь убедительно, сколь жалко.
Да только тут ему пришедши в себя и тут же из себя вышедши Паша-кочегар вторить начал, да так, что все, хоть не хотели, а заслушались.
— В бога, в душу, в гада морского, что скатом зовется, потому шип ядовитый имеет, — завел кочегар свои флотские речи, — да шип тот длиной в пять футов, с зазубринами, да в придачу дудку боцманскую для свиста, в клюз те, до самого до киля, да медузу те в глотку, да пластырь поверх подвести и смолой законопатить, дабы обратного хода не было!..
И так-то на пять минут без передыху и повторов!
— Ну и здоров ты ругаться! — восхищенно сказал кто-то. — Видать, не врешь — моряцкого звания.
— Из кочегаров мы! — гордо заявил Паша-матрос.
— Я же говорю — нельзя нас к стенке, — запричитал Валериан Христофорович. — Свои мы! Товарищи! Его вон, — указал на Мишеля, — сам Троцкий знает! Друзья они, в Крестах вместе сидели, от царизма пострадав. Верно вам толкую! Ты им, товарищ Фирфанцев, мандат-то свой покажь.
Там он у него, во внутреннем кармане должон быть! Нашли, развернули мандат, где сказано было, что «Сей мандат выдан товарищу Фирфанцеву Мишелю Алексеевичу в том, что он назначен Реввоенсоветом для исполнения возложенной на него особой миссии...» И что:
«Неисполнение его распоряжений, равно как скрытый саботаж, будет приравнено к контрреволюционной деятельности и преследоваться по всей строгости революционной законности, вплоть до исключительной меры социального воспитания...»
И что «всем руководителям государственных учреждений в центре и на местах, командирам воинских частей и революционной милиции предписывается оказывать всемерную помощь, выделяя по первому требованию означенного товарища необходимые ему материальные средства и людей». И подпись: «Предреввоенсовета Л. Д. Троцкий».
— Ишь ты! — подивился кто-то. — Так вы, верно, — наши, что ль?
— А нечто чужие! — облегченно возмутился Валериан Христофорович, для пущей убедительности высмаркиваясь в два пальца на ботинки присутствующих. — Ясен пень!.. Как есть — верные делу революции до последнего вздоха красные пролетарии!
И еще раз, для верности, старательно высморкался, ни одной обувки не обойдя.
Точно — свои!
— Ну ладно тогда, звиняйте, товарищи, ежели зашибли малость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— Деньги всем нужны! — притворно вздохнул Соломон.
Зашуршали какие-то бумажки.
— Видал, жидовская твоя душонка, — три фунта чистого золоту, да сверх того камни ишо! — похвастались деловые. — Сколь за все дашь?
Соломон завозился, видно, драгоценности глядя. Вздохнул да завел привычную свою песню:
— Дал бы больше, да не могу!.. Разве я цены не знаю?.. А ну как Чека нагрянет, чего я им скажу — что думал, эта папиросница не золотая, а оловянная? И мне поверят?..
— А то не наша забота! — оборвали его фартовые. — Наша — цацки добывать да тебе справно приносить. Говори цену, старый черт!
Соломон сказал цену. Совсем смешную.
— Злодей ты, Соломон, ей-ей! Зарезать бы тебя за жадность твою! — вспылили урки.
— Бедного еврея всяк зарезать готов!.. Только меня зарежешь — кому товар понесешь? Кто боле Соломона даст? Никто не даст!
— Эт-ты врешь, старик! Чай не один ты на Москве такой! Ты цены не дашь, мы в Китай-город пойдем. Али на Пятницкую!
И уж как ни хотелось Соломону принесенные вещицы приобресть, да не до них теперь было, потому что позади него, в комнатах, народу набилось, что семечек в арбузе — того и гляди кашлянет кто или уронит чего — не миновать тогда беды!
Вздохнул скупщик да сказал, обиду изображая.
— А коли так, коли Соломон вам плох — то туда и ступайте! — да адресок назвал. — Хоть на Пятницкую, хоть в Китай-город. А только все одно, не дадут вам большей, чем я, цены!
Деловые выругались, повернулись да пошли.
А как ушли, из подсобки повалили, отдуваясь, люди.
Тот, что был за главаря, приказал кому-то.
— Дуй на Пятницкую, да скажи, что им теперь товар несут, пусть зараз готовы будут! Да сопроводи их для верности верхами, не то в них по дороге еще какой патруль пальнет или вон их милиция заарестует.
— Есть, товарищ Короткое! — козырнул парнишка, коему приказание отдавалось. — Разрешити идти-ть?
— Да ступай уже!
Товарищ?.. Так они что, свои, что ли? — начал что-то такое соображать Мишель. — А коли свои, отчего урок от патрулей хоронят? Да золото скупают? Как сие понять?!
— А вы, товарищ Соломон, теперь здесь приберите да торгуйте себе дальше.
Соломон обреченно кивнул.
Да, поднеся к седой голове правую руку, сказал:
— Когда старого еврея о чем-то просит начальник с «наганом», старый еврей ему не отказывает, старый еврей говорит — есть! Потому что старому еврею нужно есть...
— Но-но, вы не очень-то! — прикрикнул начальник. — Вы хоть и раскаявшийся и вставший на путь исправления жид, да только ваша вина пред революцией еще не искуплена.
Скупщик виновато кивнул.
— Разве Соломон имеет что-то против вашей революции, разве при прежнем режиме он был хоть чем-то? Он тоже, как поется в вашей песенке, — был «никем», а теперь желает стать «всем»! Он тоже хочет разрушить весь мир насилья...
Если вы сказали, что нужно работать, — Соломон не отказывается, Соломон будет работать столько, сколько надо! Если вы скажете, что за вашу революцию надо отдать чью-нибудь жизнь, — Соломон ее отдаст!
Но Соломон — не молодой человек, Соломон очень старый человек, и ему нужен отдых! Даже волу нужен отдых! Поверьте мне, милостивые государи-товарищи, — отдохнувший и сытый еврей принесет больше пользы революции, чем усталый и голодный! Если мне теперь дать поспать, то пусть будет новая облава и пусть все стреляют из «наганов» — Соломон выдержит ее, как молодой! Он сам будет стрелять из «нагана», только скажите, в кого! Да разве я против?!
— Ладно, черт с тобой, — махнул рукой начальник. — Пусть старик поспит малость, а то, верно, еще отдаст богу душу.
— Премного благодарен, господа-товарищи! — поклонился Соломон. — Буду служить трудовому народу!
Уф-ф!
Мишель заметил, как приподнял голову, обрадованно заулыбался Валериан Христофорович. Да у него и самого будто гора с плеч свалилась.
Не урки это — свои!
Да только рано он обрадовался!
— Чего с этими-то делать станем? — вновь, как фартовые ушли, вспомнили про Мишеля со товарищи. — А ну как они теперь про скупку разболтают да тем все дело нам порушат!
— К стенке бы их поставить — и всех дел! Стенка — она все спишет! — привычно предложил кто-то.
— Можно и к стенке — не велика беда, — согласился начальник по фамилии Короткое.
И ведь чуть было не поставили!
— Эй, товарищи, нельзя же так! — отчаянно вскрикнул Валериан Христофорович. — Нельзя нас к стенке! — Да для пущей убедительности, дабы на пролетария походить, запустил уличным матюшком, что вышло у него не столь убедительно, сколь жалко.
Да только тут ему пришедши в себя и тут же из себя вышедши Паша-кочегар вторить начал, да так, что все, хоть не хотели, а заслушались.
— В бога, в душу, в гада морского, что скатом зовется, потому шип ядовитый имеет, — завел кочегар свои флотские речи, — да шип тот длиной в пять футов, с зазубринами, да в придачу дудку боцманскую для свиста, в клюз те, до самого до киля, да медузу те в глотку, да пластырь поверх подвести и смолой законопатить, дабы обратного хода не было!..
И так-то на пять минут без передыху и повторов!
— Ну и здоров ты ругаться! — восхищенно сказал кто-то. — Видать, не врешь — моряцкого звания.
— Из кочегаров мы! — гордо заявил Паша-матрос.
— Я же говорю — нельзя нас к стенке, — запричитал Валериан Христофорович. — Свои мы! Товарищи! Его вон, — указал на Мишеля, — сам Троцкий знает! Друзья они, в Крестах вместе сидели, от царизма пострадав. Верно вам толкую! Ты им, товарищ Фирфанцев, мандат-то свой покажь.
Там он у него, во внутреннем кармане должон быть! Нашли, развернули мандат, где сказано было, что «Сей мандат выдан товарищу Фирфанцеву Мишелю Алексеевичу в том, что он назначен Реввоенсоветом для исполнения возложенной на него особой миссии...» И что:
«Неисполнение его распоряжений, равно как скрытый саботаж, будет приравнено к контрреволюционной деятельности и преследоваться по всей строгости революционной законности, вплоть до исключительной меры социального воспитания...»
И что «всем руководителям государственных учреждений в центре и на местах, командирам воинских частей и революционной милиции предписывается оказывать всемерную помощь, выделяя по первому требованию означенного товарища необходимые ему материальные средства и людей». И подпись: «Предреввоенсовета Л. Д. Троцкий».
— Ишь ты! — подивился кто-то. — Так вы, верно, — наши, что ль?
— А нечто чужие! — облегченно возмутился Валериан Христофорович, для пущей убедительности высмаркиваясь в два пальца на ботинки присутствующих. — Ясен пень!.. Как есть — верные делу революции до последнего вздоха красные пролетарии!
И еще раз, для верности, старательно высморкался, ни одной обувки не обойдя.
Точно — свои!
— Ну ладно тогда, звиняйте, товарищи, ежели зашибли малость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66