Нет, в общей камере надолго сохранить свою жизнь не удастся. Одиночка в этом отношении куда предпочтительней. Правда, и одиночка гарантом жизни служить не может. Тот, кому очень нужно, и до одиночки дотянется. Нет, одиночка тоже всех проблем не решает. Но хотя бы дает выигрыш во времени. Так что же делать?
— Заключенный, на выход!
А уже ничего. Уже на выход. Вернее, если делать, то сейчас. В эту минуту. До того как захлопнется дверь камеры.
— Я никуда не пойду.
— Мы будем вынуждены применить силу.
— Тогда я передумаю делать заявление и вы останетесь крайними. Я требую следователя. Я изменяю показания. Я замышлял теракт против главы государства. Я не хулиган...
Сделав признание, я одновременно объявил голодовку. Следователи опять ничего не поняли. Если подследственный добровольно во всем сознается, то по поводу чего он может протестовать? Ерунда какая-то. Морят себя голодом, когда противостоят следствию, а не когда ему помогают.
Следователи недоумевали, а я упорно отказывался от пищи. Я не сошел с утла, как подозревали они, я проявлял элементарную рассудочность. Когда за тобой идет охота, употреблять пищу и воду, приносимые извне, может только очень недальновидный человек. Истинным безумцем я был бы, если бы хлебал тюремные баланду и каши, а не выливал их в парашу! Проще всего до меня было дотянуться именно через еду.
Несмотря на мою голодовку, допросы продолжались.
— Почему вы оказались в канализации?
— Хотел взорвать машину Президента.
— Каким образом?
— С помощью самодельной бомбы, уложенной на импровизированный плот.
— Что заставило вас пойти на преступление?
— Личные мотивы.
— Каким образом вы подорвали заряд?
— Это я могу показать только на месте... Вот ради этой фразы я и остался в ведении Безопасности. Ради нее сыграл в «сознанку». Ради нее решился на продолжение допросов. Я ее сказал. И больше не произнесу ни слова. Хоть на ремешки для часов меня изрежьте. Хотите узнать что-то еще — везите на место преступления. Не хотите — задавайте вопросы здесь.
Я не оставил следователям выхода. Если они желают довести дело до конца, они не могут не пойти мне на уступки. Продолжать показания я согласен только в форме следственного эксперимента. А если они на это не пойдут, мне что общая камера, что одиночка. Без разницы. Конец один.
— Как вы подорвали заряд?
— Где остатки взрывного механизма?
— Каким образом рассчитали время?..
С удовольствием отвечу на все вопросы. Но только не здесь. Только на месте. Устал я в душном пространстве камеры. Хочется мне свежим воздухом подышать... в канализации.
— Подозреваемый, вы привлекаетесь к участию в следственном эксперименте с целью установления...
Давно бы так. А то скажи да скажи. Лучше один раз показать.
Территорию возляе канализационного люка прикрыли надежно: кроме работников Безопасности, еще две машины милиции. Похоже, меня после заявления зауважали. Похоже, кто-то сверлит дырки на погонах под следующую звезду.
— Где вы находились? Здесь? Здесь? Остановитесь. Куда двинулись потом? Идите...
Вблизи понятые, охрана. Рядом оператор, два следователя кинолог с собакой и мой личный сопроводитель-телохранитель, к руке которого я пристегнут наручниками. Или это он ко мне пристегнут? Чтобы мне тяжелей было бежать стометрювку, надумай я продемонстрировать свои спортивные надвыки. С таким, под сто килограммов весом, багажом действительно далеко не ускачешь. Хоть с живым, хоть с мертгвым. Они что, специально подбирали кого поздоровей? Тогда они выбрали правильно.
— Куда пошли дальше? К колодцу? С какой стороны? Идите. Теперь встаньте...
Шансы на результативную беготню у меня дохлые. Метров сорок, если воздерживаться от крайних мер. Если воздерживаться от убийства. А если нет? Следователя — костяшками травой руки, телохранителя — его же наручниками, оператора — ногой, впрочем, нет, его в последнюю очередь, вначале второго следователя. У него в заплечной кобуре шистолет. Не взведенный. Это минус. Это лишние секундья...
Смотреть. Заметать. Запоминать. Сопоставлять. Анализировать. Думать". Думать. Постоянно думать о возможности побега. Не упускать ни единой возможности. Только так можно спастись — беспрерывным настроем на побег.
— Люк был открыт? Закрыт? Вы поднимали его сами? Поднимайте...
В люк, чертыхаясь и ворча себе под нос проклятия, спустился оператор, за ним — один из оперативников.
Теперь вниманий. Теперь ошибиться нельзя.
— Спускайтесь вниз.
— Как же я спущусь, у меня наручники! Пристегнутый ко мне хранитель моего тела вопросительно потянулся к наружному карману пиджака. Значит, ключи у него там.
Это надо запомнить. Это информация не бесполезная. Это очень даже нужная информация.
— Нет, наручники не снимать! — остановил его следователь. — Работать так.
Ну до чего въедливый попался! Все-то ему больше всех надо.
Неуклюже топчась возле провала люка, я нащупывал правой ногой скобу. Телохранитель, чтобы не мешать, присел на корточки. Снизу ярким снопом бил свет электрического фонаря. Оператор снимал мои барахтающиеся в круглом проеме люка конечности. Тоже работка, не позавидуешь — в дерьме стоять, «дерьмо» снимать и то же самое нюхать.
Я кое-как погрузился в отверстие люка. Для того чтобы спускаться дальше, было необходимо активное участие моего пристегнутого провожатого.
— Давай, давай, лезь! — приказал следователь, подгоняя замешкавшегося оперативника. — Хотя нет, погоди минутку. — Он наклонился и двумя пальцами выудил из кармана моего «багажа» ключ от наручников. — Еще выронишь ненароком. Потом ищи-свищи.
Ну следователь! Ну подарок! Он что, мои мысли читает? Или просто от природы такой вредно-пакостный. Ладно. Теперь пусть пеняет на себя. Теперь другого выхода, кроме как силового, у меня не осталось.
Я сделал еще шаг вниз и, поскользнувшись на мокрой скобе, сорвался вниз. Я упал безвольным кулем. Я упал бы до самого дна, если бы не был пристегнут наручниками к наполовину оставшемуся на поверхности оперативнику.
— Ой! О-ей! О-е-ей! — что было сил заорал я.
— Ах ты, черт! — вскрикнул, заскрипел зубами оперативник.
Стальное кольцо наручников рывком впилось ему в кожу руки. Могу представить, как ему было больно, потому что так же больно было мне.
— Ой, мамочки! Ой, больно! Ой, не могу! — верещал я извиваясь на своем конце наручников. — Ой, оторвется рука совсем!
Я дергался так, что скоро почувствовал, как сверху закапала кровь. Точно так же кровь текла по моему изрезанному запястью.
Конечно, я мог зацепиться за скобу и остановить свои идиотские болтания. Но зачем? Зачем мне облегчать жизнь своего незваного по стальным узам напарника? Наоборот, я все больше дергал железную узду, все более погружая острые грани браслетов в его кровоточащую плоть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
— Заключенный, на выход!
А уже ничего. Уже на выход. Вернее, если делать, то сейчас. В эту минуту. До того как захлопнется дверь камеры.
— Я никуда не пойду.
— Мы будем вынуждены применить силу.
— Тогда я передумаю делать заявление и вы останетесь крайними. Я требую следователя. Я изменяю показания. Я замышлял теракт против главы государства. Я не хулиган...
Сделав признание, я одновременно объявил голодовку. Следователи опять ничего не поняли. Если подследственный добровольно во всем сознается, то по поводу чего он может протестовать? Ерунда какая-то. Морят себя голодом, когда противостоят следствию, а не когда ему помогают.
Следователи недоумевали, а я упорно отказывался от пищи. Я не сошел с утла, как подозревали они, я проявлял элементарную рассудочность. Когда за тобой идет охота, употреблять пищу и воду, приносимые извне, может только очень недальновидный человек. Истинным безумцем я был бы, если бы хлебал тюремные баланду и каши, а не выливал их в парашу! Проще всего до меня было дотянуться именно через еду.
Несмотря на мою голодовку, допросы продолжались.
— Почему вы оказались в канализации?
— Хотел взорвать машину Президента.
— Каким образом?
— С помощью самодельной бомбы, уложенной на импровизированный плот.
— Что заставило вас пойти на преступление?
— Личные мотивы.
— Каким образом вы подорвали заряд?
— Это я могу показать только на месте... Вот ради этой фразы я и остался в ведении Безопасности. Ради нее сыграл в «сознанку». Ради нее решился на продолжение допросов. Я ее сказал. И больше не произнесу ни слова. Хоть на ремешки для часов меня изрежьте. Хотите узнать что-то еще — везите на место преступления. Не хотите — задавайте вопросы здесь.
Я не оставил следователям выхода. Если они желают довести дело до конца, они не могут не пойти мне на уступки. Продолжать показания я согласен только в форме следственного эксперимента. А если они на это не пойдут, мне что общая камера, что одиночка. Без разницы. Конец один.
— Как вы подорвали заряд?
— Где остатки взрывного механизма?
— Каким образом рассчитали время?..
С удовольствием отвечу на все вопросы. Но только не здесь. Только на месте. Устал я в душном пространстве камеры. Хочется мне свежим воздухом подышать... в канализации.
— Подозреваемый, вы привлекаетесь к участию в следственном эксперименте с целью установления...
Давно бы так. А то скажи да скажи. Лучше один раз показать.
Территорию возляе канализационного люка прикрыли надежно: кроме работников Безопасности, еще две машины милиции. Похоже, меня после заявления зауважали. Похоже, кто-то сверлит дырки на погонах под следующую звезду.
— Где вы находились? Здесь? Здесь? Остановитесь. Куда двинулись потом? Идите...
Вблизи понятые, охрана. Рядом оператор, два следователя кинолог с собакой и мой личный сопроводитель-телохранитель, к руке которого я пристегнут наручниками. Или это он ко мне пристегнут? Чтобы мне тяжелей было бежать стометрювку, надумай я продемонстрировать свои спортивные надвыки. С таким, под сто килограммов весом, багажом действительно далеко не ускачешь. Хоть с живым, хоть с мертгвым. Они что, специально подбирали кого поздоровей? Тогда они выбрали правильно.
— Куда пошли дальше? К колодцу? С какой стороны? Идите. Теперь встаньте...
Шансы на результативную беготню у меня дохлые. Метров сорок, если воздерживаться от крайних мер. Если воздерживаться от убийства. А если нет? Следователя — костяшками травой руки, телохранителя — его же наручниками, оператора — ногой, впрочем, нет, его в последнюю очередь, вначале второго следователя. У него в заплечной кобуре шистолет. Не взведенный. Это минус. Это лишние секундья...
Смотреть. Заметать. Запоминать. Сопоставлять. Анализировать. Думать". Думать. Постоянно думать о возможности побега. Не упускать ни единой возможности. Только так можно спастись — беспрерывным настроем на побег.
— Люк был открыт? Закрыт? Вы поднимали его сами? Поднимайте...
В люк, чертыхаясь и ворча себе под нос проклятия, спустился оператор, за ним — один из оперативников.
Теперь вниманий. Теперь ошибиться нельзя.
— Спускайтесь вниз.
— Как же я спущусь, у меня наручники! Пристегнутый ко мне хранитель моего тела вопросительно потянулся к наружному карману пиджака. Значит, ключи у него там.
Это надо запомнить. Это информация не бесполезная. Это очень даже нужная информация.
— Нет, наручники не снимать! — остановил его следователь. — Работать так.
Ну до чего въедливый попался! Все-то ему больше всех надо.
Неуклюже топчась возле провала люка, я нащупывал правой ногой скобу. Телохранитель, чтобы не мешать, присел на корточки. Снизу ярким снопом бил свет электрического фонаря. Оператор снимал мои барахтающиеся в круглом проеме люка конечности. Тоже работка, не позавидуешь — в дерьме стоять, «дерьмо» снимать и то же самое нюхать.
Я кое-как погрузился в отверстие люка. Для того чтобы спускаться дальше, было необходимо активное участие моего пристегнутого провожатого.
— Давай, давай, лезь! — приказал следователь, подгоняя замешкавшегося оперативника. — Хотя нет, погоди минутку. — Он наклонился и двумя пальцами выудил из кармана моего «багажа» ключ от наручников. — Еще выронишь ненароком. Потом ищи-свищи.
Ну следователь! Ну подарок! Он что, мои мысли читает? Или просто от природы такой вредно-пакостный. Ладно. Теперь пусть пеняет на себя. Теперь другого выхода, кроме как силового, у меня не осталось.
Я сделал еще шаг вниз и, поскользнувшись на мокрой скобе, сорвался вниз. Я упал безвольным кулем. Я упал бы до самого дна, если бы не был пристегнут наручниками к наполовину оставшемуся на поверхности оперативнику.
— Ой! О-ей! О-е-ей! — что было сил заорал я.
— Ах ты, черт! — вскрикнул, заскрипел зубами оперативник.
Стальное кольцо наручников рывком впилось ему в кожу руки. Могу представить, как ему было больно, потому что так же больно было мне.
— Ой, мамочки! Ой, больно! Ой, не могу! — верещал я извиваясь на своем конце наручников. — Ой, оторвется рука совсем!
Я дергался так, что скоро почувствовал, как сверху закапала кровь. Точно так же кровь текла по моему изрезанному запястью.
Конечно, я мог зацепиться за скобу и остановить свои идиотские болтания. Но зачем? Зачем мне облегчать жизнь своего незваного по стальным узам напарника? Наоборот, я все больше дергал железную узду, все более погружая острые грани браслетов в его кровоточащую плоть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91