– А! Это ты… – кормчий Дуарте Родригеш Као громко зевнул. Потом сказал насупясь: – Убирайся отсюда… раз старых приятелей не признаешь…:
Дун Абрахам, звякнул шпорами, перешагнул скамью, сел рядом.
– Я не забыл тебя, Дуарте. Только в тот раз мне было недосуг…
– Не забыл! – Дуарте невесело усмехнулся. – Еще бы тебе меня забыть.
– Я поклялся тогда, Дуарте, что, если уцелею, никогда больше не выйду в море.
– Иди ты со своими клятвами, Абрахам… Я, может, тоже замаливать грех в монастырь пошел, только не вытерпел там… Дуарте нагнулся к дуну Абрахаму, заговорил хриплым шепотом: – А что же нам было тогда – подыхать с голоду? А того мерзавца-кухаря, что последние сухари жрал тайком, – за борт, морскому епископу на закуску? У него, клянусь святым Ницефоро, харчей и так хватает…
– Так-то так, – запинаясь, сказал дун Абрахам. – Но ты заставил меня варить…
– Ну, верно, заставил. Сунул тебе в руку тесак, пожаловал из матросов в кухари. – Дуарте хохотнул. – А у тебя был талант к готовке жратвы, ржавый ты гвоздь. Варево было хоть куда!
– Не смейся, Дуарте, над страшным грехом.
– Зато ты живой. Да вон еще – в графы выбился. А честному католику господь любой грех простит… если молиться как положено. Ну, ладно, хватит про грехи… Где твой сынок, Абрахам? Околачивался, околачивался тут, а теперь и след его простыл, чтоб он коростой покрылся…
– Перестань, Дуарте, – нахмурился дун Абрахам. – Экспедиция отменена, мой сын не пойдет в океан.
Кормчий разразился ругательствами и проклятиями.
– Замолчи, не богохульствуй! – дун Абрахам благочестиво перекрестился. – Скажи-ка лучше, ты полностью набрал команду?
– Набрать-то набрал, только разбегутся, если прослышат…
– Сделай так, чтобы не разбежались.
– А тебе-то что? – Дуарте искоса взглянул на важного собеседника. – Мне твои перья и кружева – тьфу!
Плевок пронесся мимо щеки дуна Абрахама. Тот пожевал губами, но стерпел.
– Я выкупил каравеллу у пайщиков, – сказал он сдержанно.
Дуарте присвиснул.
– Вон как! Выходит, каравелла…
– Моя, – кивнул дун Абрахам. – Не распускай команду, кормчий, и жди от меня распоряжений.
– Послушай, Абрахам, ты что задумал? Уж старому приятелю ты мог бы открыться, черт побери.
Дун Абрахам опять перекрестился.
– Открою, когда придет срок. – Он кинул на грязный стол двойной круидор. – Возьми. Это в счет твоего жалования.
Дуарте живо сгреб тяжелую монету, подбросил на ладони.
– Ого-го! – гаркнул он, сверкнув шалыми глазами. – Чует мое сердце – будет дело! Давай-ка выпьем, Абрахам. Эй, Паоло! Тащи, куриная твоя голова, кувшин вина! Самого лучшего!
Дун Абрахам писал медленно и усердно, с раздумьем, бормотал себе под нос:
– Ниже перечисляю пряности, хранящиеся в моей кладовой при королевской кухне, ключ же от оной кладовой оставляю под подушкой своей постели…
Покончив со списком, тяжко вздохнул, придвинул чистый лист пергамента. Снова забормотал:
– Имение, пожалованное мне королем вместе с титулом, в уплату за выкуп каравеллы… каравеллы… а что останется, а именно… Дочери моей, Росалии, в приданое, когда выйдет замуж… Сыну моему, Хайме, виконту до Заборра, все остальное… а именно…
Прощание было трудным. Супруга рыдала, рвала на себе волосы. Тихо скулила Росалия.
Но миновало и это…
В сопровождении молчаливого Хайме (не вылежал в постели сынок, весь вечер тенью ходил за отцом) спустился в подвал. Басилио, щурясь от света фонаря, сел на постели. Желтые его волосы были всклокочены.
– Собирайся, Басилио, – сказал дун Абрахам. – Пойдешь со мной в океан.
– Океан? – Басилио хлопал глазами, не понимая.
– Ну, в море. Или ты раздумал?
– В море! – Басилио мигом поднялся, схватился за сапоги. – Да, да, я – идти в море!
Теперь дун Абрахам был спокоен и деловит. Он поднял на ноги слуг, отдавал распоряжения. Басилио он велел присмотреть за погрузкой жестяных ящиков с мясом на телеги и доставить их на причал.
Хайме не послушал уговоров, поехал проводить отца. Они ехали стремя в стремя по ночным улицам, впереди бежал скороход с фонарем. У дуна Абрахама в ушах еще звучали причитания супруги, жалобный плач дочери. Жесткая рука расставания сдавила ему горло…
Он посмотрел вбок, на замкнутое лицо сына. Спросил:
– Не тревожит рана?
– Нет, – ответил Хайме.
Уже подъезжая к причалу, он обратил к отцу бледное лицо, сказал:
– Вот как получилось… Почему, отец, вы никогда мне не говорили о своем матросском прошлом?
Дун Абрахам поправил на плече тяжелую кожаную сумку с наличностью.
– Мое прошлое со мной, – отвечал он медленно. – И тебе о нем знать не нужно. У каждого, сынок, своя дорога…
Погрузка подходила к концу. Матросы топали по мосткам, сновали взад-вперед, подгоняемые мощным голосом кормчего.
Еще не поздно, подумал дун Абрахам. Видит бог, еще не поздно остановить все, махнуть рукой… Нет, поздно. Нельзя отступать. Впереди лежал огромный океан, он трубил призывно, плескался в неведомые дальние берега…
И вот последний жестяной ящик скрылся в трюме.
Дун Абрахам шагнул к Хайме.
– Ну, сынок…
Хайме сжал отца в железном объятии. Щека у него стала мокрой.
– Иди. – Дун Абрахам легонько оттолкнул его. – Береги мать и сестру. Будь счастлив, Хайме.
Легко, по-молодому взбежал он по мосткам на борт каравеллы.
Город еще спал. Но уже начинало светлеть на востоке, и предутренний береговой ветер расправил паруса с огромными черными крестами.
Дун Абрахам стоял на мостике кормовой крепости, смотрел, как слева плывут редкие огоньки спящего города. Скрип снастей, плеск воды у крутых бортов каравеллы… Его слегка знобило от бессонной ночи, от предрассветной прохлады, от страшного напряжения минувшего дня. Последнего дня обыкновенной жизни…
«Хорошо бы сейчас кубок вина», – подумал дун Абрахам. Но он не мог заставить себя спуститься в каюту – пока был виден берег родной земли.
Риу-Селесто плавно поворачивала к западу, и за громадой обрывистого мыса открылся океан. В слабом свете начинающегося утра были видны длинные волны.
– Руль на ветер, левые брасы подтянуть! – гаркнул Дуарте, стоявший рядом. Опасаясь песчаной косы, намытой отливами, кормчий решил прижать каравеллу ближе к приглубому берегу, к мысу.
– Что, дун Абрахам, – сказал он, – не пальнуть ли перед дальней дорогой?
Дун Абрахам кивнул.
– Носовую бомбарду зарядить холостыми! – крикнул Дуарте, перекрывая рев прибоя у прибрежных скал. – Эй, вы, поживее! Фитиль!
Грохнула бомбарда. Белое облачко окутало нос каравеллы.
Если б не было на свете тех, кого неудержимо привлекает Неизвестность, тех, кто видит не Сегодня, а загадочное Завтра, – мир остался бы в пределах ойкумены древних греков. И, хотя на склоне жизни, он подумал, я добился… суета, интриги, зависть и бессмысленное дело – все уплыло, там осталось, позади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22